И генерал Жилинский уже готов был пожалеть, что не добился назначения командующим второй армией генерала Брусилова, который по мобилизационному расписанию и должен был занять этот пост.

За окном был вечер, было душно и слышалось, как невдалеке на улицах все еще шумно двигались обозы, и в воздухе стояли надрывные понукания лошадей ездовиками, да еще лай собак доносился — отчаянный, не лай, а звериный рык, так что Жилинский качнул головой и негромко заметил:

— Волкодавы какие-то. А обозы надобно рассредоточить по другим улицам, а не обязательно направлять все вблизи штаба фронта… И торговцев всякого рода-племени удалить подальше…

В это время послышался шум аэроплана — и тотчас же раздались разрывы сброшенных гранат.

Жилинский прислушался, но шум вскоре удалился, а разрывов гранат более не повторилось.

— Вот вам и бегущий стремглав противник, — тревожно произнес он и медленно прошелся по кабинету.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В Варшаву Александр Орлов попал случайно: штаб-ротмистр Кулябко ехал туда повеселиться и пригласил его провести с ним вечер примирения, как он сказал, в кругу друзей, которых у штаб-ротмистра было не перечесть.

Собственно, ехал не Кулябко, а Крылов, которого Кулябко и вынудил взять его с собой, а уж потом и пригласил Александра.

Ехали на автомобиле Орановского, в черном открытом «бенце», и Крылов тотчас же показал, кто кого пригласил: он распоряжался автомобилем, приказывая шоферу, с которым сидел рядом, вместо механика по правилам, куда-то заезжал еще в Белостоке, потом по пути и наконец неожиданно остановился в предместье Варшавы, у невзрачного старого костела.

И пошел помолиться.

Александр делал вид, что вовсе не замечает его, этого штатского щеголя, похожего больше на магазинный манекен, нежели на секретаря начальника штаба фронта, и слушал бесконечные рассказы Кулябко о том, какие вина он пивал, каких женщин встречал, какие петербургские салоны осчастливил своим присутствием.

И лишь когда Крылов пошел в костел, Кулябко умолк, косо посмотрел ему вслед и спросил у шофера:

— Что это ваш строгий начальник вздумал молиться так поздно, да еще в польском костеле? Да еще в Варшаве, как будто в Белостоке недостает храмов?

Шофер безнадежно махнул рукой и неодобрительно ответил:

— Он всегда заезжает сюда, ваше благородие, когда направляется в Варшаву. Он-то сам из этих мест еще с до войны, вместе с генералом сюда и приехал, так что в костел этот я еще тогда привозил его.

— Но он же русский, православный, чего он не видел в костеле? Да еще в такое позднее время, когда все верующие уже спать собираются.

— А кто его знает, какой он? Он ругается по-немецки, когда злится. Доннером-Веттером называет меня, — ответил шофер.

Александра подмывало глянуть, как Крылов молится богу в пустом костеле, и он хотел сойти с автомобиля, но Кулябко дернул его за руку, так как Крылов уже вышел из костела, достал сигару и, откусив кончик и выплюнув его, прикурил и так и подошел к автомобилю, принеся с собой противно-горьковатый табачный запах.

Вынув сигару изо рта, он с улыбкой во все свое узкое бледное лицо спросил:

— Что, господа, надоело ждать? А я всего только сделал несколько поклонов — и назад. Спокойно, ни души кругом, одни свечи горят.

Александр подумал: врет, тут что-то не так, но сделал вид, что не придает значения этому позднему молению, да еще в костеле, и рассеянно произнес:

— Можно было бы и завтра помолиться в Белостоке, не пришлось бы задерживать сейчас друзей.

— Я, еще когда служил в Варшаве с его превосходительством, ходил сюда молиться, правда, весьма нерегулярно.

— Вы — католик? — неожиданно спросил Александр.

— Нет, — механически ответил Крылов, но спохватился и добавил: — То есть почти. Вернее, лютеранин, да какая разница? Я в православной церкви молюсь, как правило, а сюда хожу так, для экзотики.

Александр более ни о чем не спрашивал, но теперь еще увереннее утвердился в той же мысли: тут что-то не так. «Подозрительно ведет себя, подозрительно роскошно одевается, курит сигары. Это — на фрон-те-то!» — говорил он мысленно и вспомнил: а ведь телеграмма Самсонова, важнейшая притом, оказалась в папке этого человека и он еле нашел ее. И странно: штаб-ротмистр Кулябко почему-то не обращает никакого внимания на все происходящее.

И Александр решил: надо сказать генералу Орановскому сегодня же. А впрочем, Орановскому говорить бесполезно, он привез Крылова из штаба Варшавского округа, давно знает его и не поверит. Сказать самому главнокомандующему, Жилинскому.

В Варшаве Крылов облюбовал самый фешенебельный ресторан, прошел к свободному столику в углу, на котором стояла табличка: «Занято», убрал ее и, пригласив Александра и Кулябко садиться, поискал взглядом метрдотеля и, не найдя его, качнул недовольно головой и сказал:

— Вот так всегда: я вынужден искать метрдотеля, а не он меня, — и ушел.

— Штабс-капитан, вы — наблюдательный человек? — спросил Кулябко. — Метрдотель и не должен подходить к нему, ибо для Крылова оставлен столик…

— И то правда, — согласился Александр. — Значит, вы тоже кое-что заметили, штаб-ротмистр?

— Замечать — это моя профессия, дорогуша, — перешел Кулябко на панибратский стиль, — и именно поэтому я вчера сделал вид, что напился, надеясь заманить эту блестящую, как новый пятак, бестию в корчму, якобы на чарку смирновской, чтобы кое-что выяснить, но он — не лыком шит, не пошел, а я со злости устроил вам скандал. Прошу извинить меня великодушно.

Александр тоже извинился:

— И я прошу у вас извинения, штаб-ротмистр, глупо получилось.

— Вот и квиты, дорогуша, и вы мне положительно нравитесь.

— Благодарю… А… А что вы здесь намерены делать, не помешаю ли я вашему романтическому промыслу? — спросил Александр немного иронически.

— Понаблюдаю. А потом постараюсь поймать его с поличным и повесить, как сказал великий князь Распутину. Знаете об этом? Распутин прислал в ставку телеграмму из своей деревни, из Покровского: я хочу навестить ваше императорское высочество, когда оправлюсь, мол, после раны этой психопатки Гусевой, соблаговолите ли принять раба грешного и бывшего лекаря вашей охотничьей собаки, Григория Новых, в народе — Гришку Распутина? Ну, великий князь — человек, не очень любящий конокрадов и авантюристов, и поэтому и ответил: «Приезжай. Повешу». Хотя сам же его и породил, некогда пригласив лечить свою охотничью собаку. Вот как меняются времена.

Александр уже слышал об этом и спросил:

— То, что великий князь так ему ответил, это вполне понятно. Но Вырубова, Вырубова, неужели позволяет…

— Позволяет. Позволила вполне, уж мы то хорошо знаем, — прервал его штаб-ротмистр. — Но мы отвлеклись, мой друг. Меня сейчас интересует не Вырубова и не ее кумир, который уже всех княгинь перещупал, пардон, а Крылов. Я убежден, что сей субъект связан с польскими националистами Пилсудского или с нашими крайне левыми и получает где-то противоправительственные прокламации — то ли в костеле, то ли здесь, а затем распространяет их среди нижних чинов армии. Вчера в Белостоке на заборах именно подобные вещи и были обнаружены, к счастью, в небольшом количестве.

Александр был совершенно разочарован. Так вот о чем печется штаб-ротмистр: крамолу ищет. И не стал скрывать своего разочарования, а, горько усмехнувшись, произнес:

— А я полагал, что вы о других вещах беспокоитесь, куда более существенных для нас сейчас, а вы, простите, помешались на сих прокламациях. Какие могут быть польские националисты или наши левые, когда вся страна, вся Россия поднялась в едином порыве против врага и жаждет отмщения ему? К тому же великий князь обнародовал свой манифест к полякам, после коего пану Пилсудскому нечего будет делать.

Штаб-ротмистр насторожился. Что он, этот бесцеремонный штаба фронта офицер, не понимает таких элементарных вещей, как противоправительственная агитация? Как призывы превратить войну в гражданскую междоусобицу, дабы свергнуть существующий государственный строй? Но в таком случае чему вас учили в артиллерийской академии, сударь? И готов был сказать: «Штабс-капитан, а вы определенно вынуждаете меня хорошенько присмотреться и к вам», но понимал: глупо. И сказал не без иронии: