— Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!

«Вот ее небось запишут в ячейку и винтовку дадут. Этим бабам всегда везет», — позавидовал про себя Ленька Индеец.

В зале почти ничего не было видно. Большая лампа погасла, под стеклом красным угольком тлел круглый фитиль. Только на сцене в жестянке чуть-чуть мигал язычок пламени. Это напомнило Косте ночевку на берегу реки: далеко-далеко горит костер, а около него мелькают тени Мокина, Феди-большевичка и Усатого.

Кто-то схватил Костю за ногу. Оказывается, Васюрка в темноте искал под скамьями свою шляпу.

— Теперь текущие дела! — объявил Митя. — У кого какие вопросы?!

Из-за кулис на сцену, шаркая валенками, вышел сторож нардома.

— Керосину больше нету. Вы уж того… расходитесь, а утром милости просим, я рано открываю.

В президиуме посовещались, и Мокин объявил собрание закрытым. Интернационал пели в темноте.

Глава пятая

Синяя заплатка остается

У школьного крыльца Кузю и Проньку остановил Кикадзе. Он стоял на верхней ступеньке, засунув руки в карманы свеже отутюженных брюк. Одна щека его вздулась флюсом: сладкоежка сосал большой кусок сахара.

— Вы почему вчера не ушли с собрания вместе с нами?

Кузя потер переносицу, поднял голову на старшеклассника.

— Вас выгнали из нардома, а нас нет. Зачем же уходить?

Кикадзе перестал сосать сахар, перегнал его языком к другой щеке и решительно вынул руки из карманов… «Как бы не стукнул этот верзила», — насторожился Кузя.

— Кто нас выгнал? — Кикадзе спустился на одну ступеньку ниже. — Мы просто не хотели связываться со всякими…

Оглянувшись, Кузя увидел, что Пронька сжал кулаки и готов прийти на помощь другу. Это ободрило рыжего Кузю, он шагнул на ступеньку выше, развязно сказал:

— Вы же «золотая» молодежь, а там собралась красная… Гусь свинье не товарищ!

— Кто гусь и кто свинья? — Кикадзе теперь стоял еще одной ступенькой ниже. Светлые пуговицы его форменной гимнастерки засверкали перед Кузиными глазами, совсем близко слышалось хрумканье. «Вот влепит меньшевистское отродье в ухо, и придется Проньке собирать мои косточки», — подумал Кузя. Он увидел, как над ним дергается кадык сладкоежки. Кикадзе проглотил разжеванный сахар, облизал губы.

— Вчера вы записались в соучраб?

На всякий случай Кузя отступил на ступеньку.

— Сугубая несознательность! — вспомнил он переданные ему Пронькой слова Кости Кравченко. — Вчера записались, сегодня выписались. Мы вам клятву не давали!

Проньке надоел этот разговор, и он молча начал подниматься на крыльцо. Кикадзе, расставив ноги, загородил дорогу.

— Ну-ка, посторонись, «золотой»! — закричал Кузя и с ожесточением топнул по начищенному до блеска ботинку.

— Зареченская шпана! — запрыгал на одной ноге Кикадзе. — Я скажу Геннадию Аркадьевичу, что вы продались комсомолу!

— Жалуйся хоть самому японскому императору!

Кузя, дразня, состроил гримасу и юркнул за Пронькой в дверь. Конечно, Кикадзе мог бы дать крепкий подзатыльник малорослому Кузе, но крыльцо уже окружили школьники. Костя Кравченко подошел к пострадавшему.

— Не болит ножка, Гогочка? Вот если бы я топнул своими «кандалами», ты бы весь день танцевал на крыльце падеспань.

Вокруг захохотали. Кикадзе шарил глазами по толпе парнишек, искал и не находил «своих». Ему надо было как-то оправдаться, и он сказал:

— А что они сдрейфили! Записались в соучраб, так надо держаться!

— За что держаться? — спросил Костя. — За танцы, что ли? Я тоже на собрании остался и хочу вступить в комсомол.

— К шантрапе потянуло! — усмехнулся Кикадзе, и сейчас же пожалел об этом. Какой-то ученик в сарпинковой рубашке схватил его за воротник, притянул к себе и поднес к носу кулак.

— Понюхай, чем пахнет! И не оскорбляй пролетариат, а то получишь по сопатке!

Кузя, положив на парту книги, показался в дверях. Он спрыгнул с крыльца и присел на корточки за спиной Кикадзе. Ученик в сарпинковой рубашке толкнул сладкоежку, и тот, взмахнув руками, перевернулся через Кузю.

— Сошлись враги!..

Никто не видел, как подошла Лидия Ивановна.

— Отправляйтесь в классы, сейчас будет звонок! — строго сказала она.

Ученики бросились в школу, подталкивая друг друга. Кикадзе стряхивал с себя пыль.

— Зареченское хулиганье! — цедил он сквозь зубы.

Учительница не стала его слушать.

— Сам хорош! Иди на урок!..

Ленька Индеец немного опоздал. Он заявился в класс, когда все уже были на местах и ждали учителя. Сосед по парте сердито спросил:

— Ты зачем вчера соврал, что мой отец ногу сломал?

Ленька оскалил белые зубы.

— С тобой уж и пошутить нельзя!

— Хорошие шутки. Я целую версту бежал… на Хитрый остров. В нардом не вернулся, оркестр подвел.

— А вы разве на Хитрый переехали? — нарочно удивился Ленька.

— Мы всегда там жили!

— Я не знал. Думал, что ты прибежишь обратно со своей балалайкой.

— Я играю на мандолине. Соло! Ты ведь и гитариста обманул.

— А зачем он верит вракам! — выкручивался Ленька.

— Ты не финти! — все больше сердился одноклассник. — Танцы лопнули… Погоди. Химоза займется этой историей. Кое-кому дадут на орехи!

— Тише ты! Лидия Ивановна идет.

Ученики не знали, что Химоза и в самом деле занимался вчерашней историей. В кабинете директора он бегал из угла в угол.

— Не ожидал от вас, Александр Федорович, такого подвоха, не ожидал. Ну, почему вы не пришли на собрание?

Директор гладил ладонью лысеющую голову.

— Обстоятельства помешали.

— Какие могут быть обстоятельства, если вы обещали! — Химоза плюхнулся в кресло. — Рассчитывал на вашу поддержку, а вы… Небось большевикам обстоятельства не помешали, они послали на собрание Усатого. Он там громил нас.

— Громить большевиков я не умею! — тихо произнес директор, постукивая длинными пальцами по столу.

Химоза ворочался в кресле.

— Поймите, Александр Федорович, мы провалились… Оркестр разбежался… Вы могли бы выступить, как директор школы, взять соучраб под защиту, зажечь учеников и всю молодежь…

— Зажечь? — Директор откинулся на спинку кресла. — В таких делах я вам не помощник… Дэ-вэ-эр, конечно, это хорошо, но, сами видите, коммунисты забрали большую силу. Еще с места попросят, скажут, что я нелояльно настроен. Нет, нет!..

— Вы жалкий трус! — вскипел Химоза, вскакивая с кресла. — Мы же имели в виду превратить соучраб в секцию молодежи при партии социалистов-революционеров. Я так надеялся на вас, Александр Федорович!

Директор передвинул на столе пресс-папье, закрыл чернильницу медной крышкой.

— Вы, конечно, помните священнослужителя отца Филарета… Умная голова! Собираясь бежать в Харбин, он говорил: «Времена меняются, надо другие молитвы читать». На меня особенно не рассчитывайте, Геннадий Аркадьевич!

Химоза снял пенсне и начал протирать их носовым платком.

— Уважаемый Александр Федорович! Девиз нашей партии — «В борьбе обретешь ты право свое». Как вам угодно, а я не складываю оружия!

Не прощаясь, он выбежал из кабинета, пенсне его раскачивалось на шнурочке.

Возвращаясь из школы домой, Костя и Вера по установившейся с детства привычке завернули к зданию вокзала… Буфет пустовал. В шкафу за стеклом были выставлены кедровые орехи в газетных кулечках, небольшой берестовый туесок с переспелой брусникой. Прошли по коридору.

— Помнишь, Вера, в билетной кассе помещался чехословацкий комендант, напротив японский, а в этой…

Из комнаты, в которой когда-то располагался семеновский комендант, вышел Блохин.

— Босоногая команда пришла! — узнал он школьников. — Ну, как у вас там после вчерашнего тарарама?

Костя сказал, что Кикадзе учиняет допросы, а Химоза ходит мрачнее тучи.

— Ничего, на сердитых воду возят, — засмеялся Блохин. — А вы скоро станете комсомольцами?

— Вот собираемся вместе, — ответил Костя, почему-то краснея.