— Быстрее собирайтесь! — подбодрил Блохин.
Он свернул в комнату дежурного по станции, а Костя и Вера открыли дверь к техническим конторщикам. Здесь иногда ученикам давали старые канцелярские книги с чистыми оборотными страницами. Ребята делали из них хорошие тетради…
При выходе из вокзала на перрон Костя и Вера столкнулись с незнакомым парнем лет семнадцати. Он был в шапке-ушанке, английском зеленом френче и старых ичигах, из прорванных носков которых торчали соломенные подстилки.
— Слышь-ка, поди сюда! — позвал незнакомец Костю, отошел к станционному колоколу и начал рыться в одном из карманов френча…
Такие френчи Костя видел не раз. Как они попали сюда, за Байкал? Шили их где-то в Англии солдатам королевской армии, но адмирал Колчак, царствовавший в Сибири, выпросил у англичан обмундирование для своего разношерстного войска. В нем и отступали колчаковцы на восток. Кто-то из солдат перешел в этом френче к красным. Или какой-нибудь голодный колчаковец променял его в деревне на буханку хлеба, а то и на котелок картошки. А может быть, просто бросил на военной дороге…
Парень достал сложенный вчетверо листок, протянул его Косте, но сейчас же отдернул руку назад.
— А вы кто будете? Комсомольцы?
— Нет еще! — сказал Костя.
— Тогда я с вами в бабки не играю! — парень вздохнул. — Мне бы кого из комсомола!
— Да ты не бойся! — успокаивала его Вера. — Мы вчера в нардоме поднимали руки за комсомол!
Повертев бумажку, парень нерешительно подал ее Косте.
— Прочитай!.. Видишь, какая штука. Порешили у нас в деревне отправить меня на станцию с письменным отношением. Отец, как узнал — начал ругать на чем свет стоит, обещал вожжами отстегать. Я ночью убежал на разъезд и сюда пехтурой 27 верст тащился. Денег на билет нету, собрали на один конец. Вот обратно барином поеду!..
Костя развернул листок и держал его так, чтобы Вера тоже могла читать…
«…Мы по силе своей стали воедино, организовали кружок молодежи. Посылаем к вам человека, сознаем, что он не знаком с новым строем жизни, также и мы не ознакомились, поэтому, товарищи, просим разъяснить все ему. Также не откажитесь поделиться с нами инструкцией и разными информациями…»
— Комсомол помещается в библиотеке, — охотно объяснил Костя. — Сразу за вокзалом дорога идет и гору, увидишь горелые столбы — это партизаны японский склад в прошлом году сожгли, за столбами будет длинный барак, за ним библиотека…
— Сам я не найду! — признался парень. — Мне бы главного повидать, я с пустыми руками не могу обратно двинуть.
Костя вернул ему бумажку.
— За главного в комсомоле кочегар Митя Мокин, но он, однако, в поездке… Погоди, есть еще Федя-большевичок!..
— Слышь-ка, — попросил парень, — веди меня к этому большевику, дело верное!
По дороге в депо Костя и Вера узнали, что приезжего из деревни зовут Андреем Котельниковым.
На кухне, около курятника, стоял маленький сундучок с ручкой. Значит, приехал отец. Младшие братишки и сестренки, привыкшие к тому, что Тимофей Ефимович всегда привозит подарки от «зайчиков», бегали с кусочками серого хлеба.
— Эх, у нас-то овсянка! — наперебой хвастали они Косте, не понимая, что овсяный хлеб появился не как щедрость и богатство новой власти, а как признак ее большой бедности. Костя догадался: отец сопровождал воинский эшелон, и народоармейцы выдали ему паек. Армия. Дэ-вэ-эр не всегда имела пшеничный или ржаной хлеб, вот теперь она довольствуется овсяным. Он крошится и разваливается от малейшего к нему прикосновения.
В комнате разговаривали двое. «Папа и Храпчук. Спорят, наверное». Костя пригладил ладонями волосы, вошел к старшим. Ему представилась много раз виденная сцена.
У окна, заставленного горшочками герани, сидел отец, закинув ногу на ногу. С малых лет Костя считает его похожим на Тараса Шевченко: лысеющая голова, лохматые брови, крупный нос, чуть свисающие усы. Сходство пропадает лишь тогда, когда отец надевает очки… Машинист Храпчук, слушая собеседника, ходил по комнате. Остановился у книжной полки, повертел в руках старый номер «Нивы», подошел к столу, над которым висела в рамке под стеклом картина: тихое озеро, заросшее лилиями, в лодке плывет красивая девушка в голубом платье. Храпчук покачал головой и отошел к окну, глядевшему в огород. Машинист — маленького роста, толстенький, но очень подвижной, недаром все его зовут непоседой. Смотришь на него и прежде всего видишь широкую, пышную бороду. Когда-то она была каштановой, но с каждым годом все больше покрывается сединой. И только глаза его остаются молодыми — такие они живые, зоркие…
— Как учишься, сынок? — сразу же спросил отец.
— Ничего. За домашнее сочинение Лидия Ивановна «оч. хор.» поставила.
— О чем писал?
— О том, что я видел в 1919 году. Теперь буду писать про Дэ-вэ-эр.
— Ишь ты! — удивился Храпчук. — Пиши, Костик, да мне покажи. Я тебе прибавлю соли с перцем!..
Костя присел на стул около книжной полки. Прерванный разговор взрослых возобновился. Оказывается, Тимофей Ефимович побывал в Чите. Отправлялся с эшелоном до Яблонового хребта, а пришлось продвинуться до освобожденного города.
— Читу взяли, — заговорил старый машинист, — а как же с советской властью будет? Дадут ей место или синяя заплатка останется на красном флаге?
— Я, папа, тоже хотел бы об этом спросить.
— Не могу вас порадовать, не могу!
Тимофей Ефимович налил из самовара кипятку, очистил испеченную в загнетке картофелину и стал рассказывать о Чите. За день несколько митингов прошло и везде народ говорил о Советах. Но всякому овощу свое время. Правительство переезжает из Верхнеудинска в Читу, там будет столица Дэ-вэ-эр. Военные люди говорят так: надо скорее добивать врагов, тогда можно будет соединиться с Советской Россией.
— Папа, а правда, что атаман Семенов на аэроплане улетел?
Действительно, атаман удрал по воздуху в самый последний момент. Стало известно, что он обращался с телеграммой к наследному принцу Японии, слезно просил не выводить части японской армии. Тимофей Ефимович газету с этой телеграммой не мог прихватить с собой, потому что на всю теплушку был один экземпляр…
Отец сходил на кухню и взял в сундучке свою дорожную книжку.
— Так… Это новая песня, а телеграмма… Вот она! Читай-ка, сынок!
Костя хорошо разбирал отцовский размашистый почерк.
«…Обращаюсь к вашему высочеству с последним зовом — настоять вашим ходатайством перед вашим державным родителем — императором на приостановке эвакуации войск из Забайкалья хотя бы на четыре месяца…»
— Прижали атамана! — радовался Храпчук. — Микадушка и захотел бы ему помочь, да у японцев земля под ногами горит, им самим пора лататы задавать.
— Я тебя, Николай Григорьевич, на радостях трофейными папиросами угощу!
Тимофей Ефимович достал из кармана пачку читинских папирос «Атаман»… В обрамлении двух лавровых веток торчал портрет Семенова… Монгольское лицо с черными глазами и усами. Барсучья папаха сидит на голове лихо, по-казачьи… Костя видел этого палача не только на картинке. Летом прошлого года мать поехала в Читу навестить больную сестру и взяла с собой Костю. Они долго разыскивали нужный адрес и присели отдохнуть на каменном крыльце большого дома по утонувшей в песке Александровской улице. Это было недалеко от атамановского дворца. Семенов выехал в автомобиле какой-то иностранной марки. Машину окружили казаки на лошадях. Костя рассказал об этом случае в сочинении о 1919 годе…
Храпчук распечатал папиросы, попросил Костю принести спички. Старик был доволен, посмеивался…
— Сейчас я его совсем выкурю, чтобы атаманом не пахло!..
Но Косте давно хотелось поведать отцу о другом. Видя, как у взрослых разговор идет нескладный, он не утерпел и сказал:
— Папа, а я вступаю в комсомол!
Тимофей Ефимович прикусил ус, долго глядел зачем-то в окно…
— Я, сынок, перечить не буду. А как мать?