Он закупил сеянцев у соседей и выслушал их пространные объяснения с видом человека, который понимает больше, чем это может показаться. На третий день он запряг лошадь и отправился в поле. Оглянувшись на свой дом, увидел, что кто-то смотрит ему вслед. Сердце у него тут же ушло в пятки. Но тревога оказалась напрасной. Это была всего лишь женщина. Женщина?..

— Привет! — крикнула она.

— Привет! — отозвался он.

Он остановил лошадь и стал подниматься вверх по косогору к своему дому, в то время как женщина медленно спускалась ему навстречу. Прислонившись к изгороди, она ждала.

— Добрый день! Я — Батч.

— Добрый день!

— Я пришла сказать вам, что, когда старик был жив, я убирала у него каждое утро.

— А!..

— Да! И я приводила в порядок весь его дом. Подметала пол, мыла тарелки, стирала… За это он давал мне два доллара в месяц.

— Ах вот оно что!

Вне себя от удивления Альберт оглядел ее.

Для него все женщины делились на две категории:, шлюхи и порядочные. Первые носили шелковые чулки, мазали губы помадой и виляли бедрами; подцепить такую было легче легкого: у них на все был готов ответ, они умели и посмеяться, и пошутить, и устроить шумную пирушку в день получки. Порядочные же были преданы своему дому, своим детям, своему хозяйству, своим мужьям; они выходили из дому только по субботам, да и то в церковь; спиртного и в рот не брали.

Это была довольно простая классификация. Однако девушка, стоявшая перед ним, не принадлежала ни к одной из этих категорий. У нее было юное, улыбающееся лицо, приближающее ее к первой категории, и хрупкая фигурка — явный недостаток, с точки зрения сельских жителей. Но губы она не красила, и они казались совсем бледными, волосы ее оставались такими, как создала их природа, а чулки на ее ногах были обычные, бумажные.

— Как ты говоришь, тебя зовут?

— Да я уж сказала вам: я — Батч.

— Батч… А дальше как?

Она удивленно взглянула на него.

Разве этого мало? Она живет у Вейланхортов: зеленый дом, третий отсюда.

— Значит, Вейланхорт — твой…

— Да нет же! Никакой он мне не родственник, они подобрали меня, когда я была еще совсем маленькой.

— А твои родители — сами-то они откуда?

— Родители?..

Она недоуменно пожала плечами. Давно уж никто не задавал ей подобного вопроса.

— Просто я живу у Вейланхортов. Мое имя Сен-Анж… Мари Сен-Анж. Но все зовут меня Батч.

— Ну ладно… Так вот что, Мари. Если ты и дальше будешь прибирать дом, как прибирала его для старика, я буду платить тебе по два доллара в месяц. А может, и больше. Ты, верно, славная девушка. И работу свою знаешь.

— Еще бы не знать!

— А может, ты и о табаке кое-что знаешь?

Он хотел всего лишь подразнить ее, но она ответила ему вполне серьезно:

— Конечно. Я и о табаке все знаю. В нашей округе только его и выращивают. И я всегда помогаю в поле, особенно когда он созревает.

Очевидно, она так и не поняла, что он над ней подшучивает. Что ж из этого, сказал он себе, она — всего лишь простая деревенская девушка.

Он уже целую неделю прожил на новом месте, когда к нему заявился агент по продаже сельскохозяйственного инвентаря. Это был грузный человек в очках. При первом знакомстве он производил впечатление человека медлительного, но в действительности это был ловкий делец.

Всю жизнь ему приходилось иметь дело с сельскими жителями, и он перенял у них все их приемы. Он говорил на понятном им языке и знал их заботы. Он никогда не старался пускать пыль в глаза, понимая, что это может подорвать их доверие. Особенно он остерегался упоминать о деньгах и заводил о них разговор в самую последнюю минуту, лишь после того, как проверил или сделал вид, что проверил, землю, машину, сеянцы.

Но тут он понял, что перед ним заказчик иного рода, с таким ему еще не приходилось сталкиваться. Он сразу же почуял, что наклевывается выгодное дельце — парень был при деньгах и, что самое главное, готов платить наличными.

Вместе они осмотрели остатки сельскохозяйственного инвентаря Баптиста: разбитый распылитель для удобрений и древнюю сажалку.

— Уму непостижимо… — твердил агент. — Ну, просто уму непостижимо, как это старина Лангельер ухитрялся выращивать такой знатный табак с помощью этой дряни — ведь это же куча хлама. Утиль… и гроша ломаного не стоит. Я каждый год здесь проезжаю и всегда навещал его. Славный он был старикан — такой, знаете, добродушный старый канадец, да уж очень темный, знаете ли, — жаль мне его было.

— Дело ясное. Вам было жаль, что вы ничего не могли продать ему.

— Что и говорить… Такая уж у меня работа. Но не в этом дело…

С таинственным видом агент огляделся по сторонам, словно у ростков табака могли оказаться уши. Однако кругом не было ни души. И только вороны, единственные живые существа в этом краю, разгуливали по полям. Воздух, напоенный ароматами оплодотворенной земли, сделался необычайно тяжелым и, словно наркотическое средство, вливал силы в фермеров.

— Мне было его жаль не только из-за этого. Известно ли вам, что здешние жители не любили старика Лангельера?

— Не любили? С чего бы это? Насколько я знаю, он и мухи не обидел.

— Боже упаси!.. Но только вот что я вам скажу… Табак старика Лангельера, тот, что он выращивал, был совсем не такой, как у всех. За двадцать лет мне довелось повидать немало табачных ферм и перепробовать немало всяких сортов табака — и хороших и так себе… Крупный красный, мелкий красный и мелкий голубой, камсток и каннель. Но такого табака, как у старика Лангельера, я ни разу не встречал! — И агент присвистнул, обнажив при этом почерневшие зубы.

— А цена на него была высокая?

— Мой мальчик, зарубите себе на носу — если б старик захотел, он через несколько лет стал бы богачом! Но он не желал менять своих привычек. Он помешался на старом инвентаре. Вы сами, должно быть, видели его резак. Это же было сущим преступлением так кромсать стебли. Разве за испорченный табак можно получить настоящую цену? Но вам-то кое-что он все же оставил… Сознайтесь-ка! Кое-что полезное… — Агент понизил голос до волнующего шепота. — Семена, а?

Они дошли до конца поля. В этом месте склон, поросший кустами дикой малины и тигровыми лилиями, круто сбегал вниз, к самой реке.

— Если вы хотите сколотить деньжат, я имею в виду солидную сумму, вам необходимо обзавестись добротным инвентарем. Да вы это сами знаете не хуже меня. Ведь вы же из города… Солидным предприятиям — вот кому достаемся самый лучший инвентарь и самые новые станки! Разве не так? И сколько бы они ни стоили, вы на этом только выиграете, потому что они сами себя окупят…

Агент вкратце перечислил Альберту все, что ему требовалось из современного инвентаря. Условия были сходными: сто долларов наличными, остальные — позднее.

Сеянцы росли вдоль стены. Обзаведясь необходимым инвентарем, Альберт сделал теплицу. Здесь, под лучами теплого весеннего солнца, он в течение нескольких недель чувствовал себя счастливым, обновленным, словно первые побеги проклюнувшихся сеянцев. Как зачарованный следил он за их ростом, за появлением крошечных зеленых побегов, и ему казалось чудом, что наступит время, когда на них вырастут листья, настоящие листья, шириною в щедрую ладонь.

Иногда, проходя деловой походкой по склону холма мимо темнеющих елей, он поднимал голову и, завидев на горизонте огромное черное облако, стремглав бросался к своей теплице. Приподняв раму, он впускал к сеянцам свежий воздух, боясь, как бы они не задохнулись перед грозой.

Он по-прежнему оставался городским парнем и некоторых явлений природы так и не мог постичь. Больше всего его удивляла изменчивость погоды с ее капризами — то благотворными, то опасными; упорство сорняков; грозы с раскатами грома, которые заглушали рев ветра; град, чей отрывистый стук он возненавидел, так как скоро убедился, что из-за него может погибнуть весь урожай. Удивляли Альберта и бескрайние поля, среди которых его тень занимала ничтожно малое пространство, несмотря на то, что заходящее солнце удлиняло ее и превращало в черного гиганта, растянувшегося на земле.