Вскоре он стал все чаще воскрешать эти обманчивые видения, чтобы уйти в их волшебный нереальный мир. Теперь перед сном он закрывал глаза и пытался вернуть ощущение утраченного счастья. Иногда ему удавалось без особых усилий обрести вновь обманчивые видения. Он упивался этим опиумом, горя желанием поскорей захмелеть. Но это не приносило ему успокоения, он не мог поверить в реальность своих ощущений. Они быстро исчезали, не принося ему радости и оставляя чувство только большей горечи.

Теперь он еще отчетливее сознавал, в какой нищете живет. С тех пор, как он мог сравнивать свою теперешнюю жизнь с прошлой, он понял, насколько он несчастлив. Увы! Он жил теперь не в мире иллюзий, а в мире разочарований. Уголки его губ болезненно опустились.

Однажды утром, когда он шел на работу, мимо него проехал главный врач в своей машине. Они узнали друг друга и поздоровались. Он был полон почтения к этому всесильному человеку, в чьих заботливых руках находилось здоровье, счастье, жизнь многих людей. Но, кроме того, его лицо напомнило ему чудесные месяцы, проведенные в счастливом мире иллюзий. Этот человек вернул его в стадо несчастных!

Ученый опубликовал свой труд об излечении некоторых психических заболеваний солями иридия, его работа привлекла к себе всеобщее внимание. Из сорока пяти больных, подвергшихся этому лечению, двадцать восемь полностью выздоровели, у половины прочих наступило значительное улучшение, и они вернулись к нормальной жизни, к работе. Портрет ученого поместили в газетах, он получил место профессора на медицинском факультете.

Тогда его бывший пациент подумал, что он один из этих двадцати восьми. Он подумал также, что, кроме него, еще двадцать семь человек мучаются этой собачьей жизнью. В газете сообщалось, что новый способ лечения благодаря помощи государства получит широкое распространение. Значит, еще у многих счастливцев отнимут их прекрасные иллюзии, брося их в ад реальной жизни!

Мысль о том, что он должен исполнить свой долг, оглушила его, как грохочущий прилив. Он познал жестокую радость самопожертвования.

За несколько минут он доехал на такси до дома главного врача, который по роковой случайности сам вышел открыть дверь. Скользнувший по ребру нож, не задел сердце, но пронзил легкое.

Наследство

Дойдя до перекрестка, человек остановился. Ему предстояло решить, отправиться ли прямо — по шоссе, ведущему в заросли кустарника, что едва виднелись в полуденном мареве на горизонте, или повернуть влево и идти по пыльной дороге, которая петляла по склонам холмов и терялась у подножия косогора, увенчанного высокими соснами, спавшими под солнцем. Справа, под кленами, охраняя перекресток, виднелся неказистый домишко, одна стена его была сплошь заклеена яркими афишами.

Человек решил взобраться на косогор, где широкие ветви деревьев отбрасывали гостеприимную тень. Тяжело дыша, он одним махом преодолел крутой подъем, и, даже не взглянув на ковер из сосновых игл, ступил на песчаную вершину холма, противоположная сторона которого круто обрывалась вниз.

Его новый костюм и нарядная рубашка свидетельствовали о том, что их хозяин обладает не только городскими манерами, но и квадратными плечами. Четко выделяясь на фоне неба, они смахивали на крепкое деревянное коромысло, созданное для переноски тяжестей. Узел мужчина положил на землю.

Отсюда глазам его открывалась широкая панорама. Быть может, где-то там, впереди, и была та земля, которую он искал.

Он стоял в тени и, овеваемый прохладным весенним ветерком, отдыхал после подъема, из-за которого эта невесть откуда взявшаяся жара стала совершенно невыносимой.

Перед ним тянулась равнина, вся в длинных волнистых складках. Она то исчезала из глаз, круто обрываясь, то вновь открывалась взору. За долиной следовал глубокий овраг, за оврагом начиналась новая долина, и так, складка за складкой — холмы, зелень долин, снова холмы — вплоть до самого высокого холма, за который уже невозможно было заглянуть. Судя по всему, именно это ему и предстояло сделать.

Петух на скотном дворе у перекрестка дорог, начав с самой высокой ноты, завел торжествующую песнь утоленной любви, громогласную песнь, в которой изливал свою радость на весь мир — на землю, на солнечный свет, на этот весенний день. С минуту он оглашал окрестности своим пением, затем умолк, словно удивленный, что на его крик никто не отозвался. И сразу же наступил покой — непобежденный, величественный, всепоглощающий. От легкого дуновения ветерка шелестели ветки тянущихся к небу сосен и, казалось, лишь усиливали воцарившуюся тишину.

На крыльце домика появилась женщина в халате, вслед за ней вышел мужчина. Прикрыв глаза ладонью, они разглядывали человека, стоявшего на невысоком холме и нарушавшего своим присутствием привычный пейзаж. Затем они ушли в дом.

Пройдя по склону холма, путник увидел старый мост, переброшенный через ущелье. Вероятно, внизу протекала река. Он поднял свою ношу и спустился с холма. Перед тем как войти в лавку, человек некоторое время постоял в нерешительности, затем, пожав плечами, толкнул дверь. Женщина в халате скользнула за грязный прилавок, на котором в стеклянном ларце лежали выставленные на продажу сласти и свертки с табаком.

— Не знаете, где тут владения покойного Баптиста Лангельера?

— Что?

— Мне сказали, что земля, принадлежавшая покойному Баптисту Лангельеру, находится где-то здесь.

— Так, так… Земля Баптиста Лангельера…

— Да, земля Баптиста Лангельера! — повторил он машинально, словно был знаком с обычаями этих простых людей.

— Так, значит, — продолжала женщина, — вы хотите знать, где земля Баптиста Лангельера?

Он промолчал.

Женщина скрылась за пыльным одеялом, повешенным на дверь вместо портьеры. Через минуту в комнату вошел мужчина и недоверчиво оглядел незнакомца.

Тот терпеливо повторил свой вопрос.

— Я хочу знать, где тут земля Баптиста Лангельера.

— Баптиста Лангельера? Да ведь он умер… Давным-давно умер.

— Это мне известно. А земля его где?

— Ах, вот что… Сейчас я вам объясню. Идите по дороге налево, дойдете до подножия холма. Вы без труда найдете его участок. Он третий после поворота.

— Прекрасно! Большое спасибо.

Мужчина и женщина еще долго стояли за занавесками у окна, глядя, как он идет по дороге.

— Сдается мне, это он! — произнесла женщина.

— Похоже на то! — отозвался мужчина.

Да, это был он.

После того как в феврале скоропостижно скончался Баптист Лангельер, соседи не могли взять в толк, кому завещал он свои владения. Насколько они знали, Лангельер был холостяком и родственников не имел ни в городе, ни в деревне. Во всяком случае, о них никто ничего не слышал. Затем из Сент-Альфонсо приехал человек, который видел наследника; он уверял, что это был самый настоящий наследник, городской парень, и имя его тоже Лангельер. Двоюродный брат, должно быть…

Все лучше, чем ничего! Постепенно история прояснилась: оказалось, что этот парень и в самом деле сын старого Лангельера. «Да ведь старик и женат-то никогда не был!» — перешептывались одни. «Это ребенок от женщины, на которой Баптист был женат двадцать пять лет тому назад!» — уверенно заявляли другие. Им были известны даже подробности: «Сама она — из Монреаля, а прожил он с ней всего несколько недель, когда был на заработках в тысяча девятьсот шестнадцатом…» Но все сходились на том, что ребенок вырос у монахинь, словно какой-нибудь сирота или подкидыш.

Как бы там ни было, но Альберт Лангельер нашел землю Баптиста. Он вступил во владение домом, и теперь у него был свой ключ. Он вступил во владение фермой и постарался убедить себя, что отныне это его собственность. Робко и нерешительно вступал он в свои владения, словно бы недоумевал, зачем ему все это. В первый же день он настежь распахнул окна в доме.