Она пришла лишь на следующий день и задумчиво принялась накрывать на стол.
— Похоже, что я теперь не смогу приходить к вам, господин Альберт, — сказала она.
— Отчего, Мари?
— Не смогу, и все!..
— Заболела?
— Ничего я не заболела.
— Так в чем же дело?
Отвернувшись от него, она принялась мыть тарелки; он смотрел на ее плечи, склоненные над тазом с посудой, на русые волосы, собранные в пучок, и золотистый пушок на шее. Забыв обо всем на свете, он не отрываясь глядел на нее. Сколько лет он был одинок… Затем его мысли вернулись к повседневным заботам.
— Почему ты не хочешь приходить? Разве я тебе мало плачу?
— Не в этом дело! Деньги, что вы даете, — это все, что у меня есть. Ведь Вейланхорты не платят мне ни гроша. Я работаю только за хлеб и ночлег.
— Так в чем же дело?
Она взглянула на него, и в глазах у нее заблестели слезы. Лицо Батч неузнаваемо изменилось: впервые на нем не было той улыбки, приветливой и жизнерадостной, которая так красила ее.
— Они злые люди, господин Альберт, злые люди. Я вам расскажу… Они говорят… Они говорят…
— Что же они говорят?
— Они называют вас неудачником, говорят, что это вы принесли несчастье в наш приход. Они говорят, что дождя не будет, пока вы не уйдете отсюда.
— Вот оно что!..
В открытую дверь вошла собака и легла у ног хозяина. Альберт наклонился и машинально погладил ее.
— Хорошая собака… хорошая…
— И Вейланхорт сказал, чтобы я не ходила сюда и ничего не делала для вас.
С поля доносилась торжествующая песнь кузнечиков, провозглашавших наступление нового дня жары, нового дня, несущего с собой гибель.
— Все это страшная ерунда, — ответил Альберт и рассмеялся. Но смех его был неискренним — он напоминал рябь на поверхности глубокого озера. — Это верно, мне всегда не везло. Ну и что из этого? А что ты сама об этом думаешь?
Батч заколебалась. Стараясь не глядеть ему в глаза, она принялась выжимать тряпку, которой мыла посуду.
— Не знаю… Право, не знаю… Как бы там ни было, а с погодой все-таки неладно… Такого еще не бывало. Сами понимаете…
Так продолжалось еще несколько дней. Соседи Альберта начали пропалывать оставшиеся саженцы. Адский труд! Целый день, согнувшись в три погибели, они вырывали сорняки, мешавшие уцелевшим растениям.
Но когда Альберт отправился на поиски помощников, он никого не нашел. Одни отвечали, что у самих дел по горло, другие молча смотрели на него и, если он не уходил, поворачивались к нему спиной.
Затем пришло письмо от торговца, который напоминал ему о необходимости внести плату за купленный инвентарь. Подписывая купчую, Альберт понимал, что внести все деньги он сможет только после того, как соберет урожай и продаст табак.
Но миновала ночь, за ней другая, а воздух по-прежнему был словно липкая и едкая паста. И Альберт понял, что это конец. Он прошел по своему полю, на котором лежали пожелтевшие саженцы, похожие на высохшие цветы на кладбище. Он шагал прямо по полю, не выбирая дороги, и под ногами его, словно шелк, шуршали мертвые листья.
Заглянув в глубокий овраг, он увидел, что река совершенно обмелела — едва заметный ручеек поблескивал меж непомерно высоких берегов. Он постоял, машинально съел пригоршню малины. Кроваво-красное солнце опускалось в море пыли. Его последние лучи продолжали выжигать луга, которые раньше времени утратили свою зелень и пожелтели. Высохшая трава могла вспыхнуть от малейшей искры. Воздух, насыщенный влагой, лип ко лбу Альберта, соленый пот застилал глаза. Рядом с ним, тяжело дыша, стояла его собака, пересохшая земля мгновенно впитывала стекавшую с ее языка слюну.
В наступившей темноте они поднялись обратно к дому. Хозяин шел с высоко поднятой головой, за ним по пятам трусила собака. Они сидели на крыльце до тех пор, пока совсем не стемнело.
Затем Альберт зажег фонарь. Он прошел по всем комнатам, запирая за собой двери и задергивая на окнах занавески. Свои вещи он связал в узел, похожий на тот, что принес с собой, — ни больше, ни меньше.
Уже была поздняя ночь, когда он лег. А когда проснулся, у него было такое ощущение, словно он и не спал, однако часы показывали четыре часа утра.
Ночь была на исходе, но утренний воздух не принес прохлады. Он взглянул на небо, но звезд не увидел, и земля казалась странно притихшей. Что такое случилось с птицами? Почему они молчат? От вчерашнего обеда у него осталась горстка бобов, и он, не разогревая, съел их с куском хлеба и запил глотком воды.
На востоке, из-под нависших над горизонтом облаков, пробивался бледный рассвет. Надо было спешить…
Собака спала в своей конуре за дверью. Услышав, как она повизгивает во сне, Альберт сначала заколебался, но все же окликнул ее.
Он уверенно вошел в хлев и вынес оттуда топор. Оглядевшись по сторонам, Альберт зашагал по направлению к полю и вскоре оказался среди табака. Нет, это было неподходящее место!
Он направился к реке, туда, где, скрытая со всех сторон зеленым кустарником, лежала маленькая лощина. Альберт тихонько свистнул, собака ответила ему лаем.
И когда она, задыхаясь от бега, приблизилась к нему, он молча ударил ее топором. Затем принялся рыть глубокую яму. Глаза его были сухи, а губы крепко сжаты. Кончив копать, он изо всех сил отшвырнул от себя топор.
Потом Альберт вернулся в дом, взял узел и зашагал навстречу первым проблескам зари.
Он не успел сделать несколько шагов, как из-за ели выскользнула чья-то тень. Батч… Должно быть, она видела его из чердачного окна. Она впопыхах надела платье, башмаки так и не зашнуровала, волосы ее были распущены и падали на спину.
— Здравствуй! Это ты, Мари?
— Куда вы идете… с этим?.. — Она указала на узел.
— Ну да!.. — проговорил Альберт, видя, что ей и так все понятно. — В город. А это место не для меня.
И он зашагал. С минуту Батч стояла в раздумье, потом сделала несколько шагов вслед.
— И вы решили просто так взять и уйти?..
Он молча пожал плечами.
— Я думала, вы мне скажете об этом.
— Зачем это? — Он решил отделаться шуткой. — Или ты, может, со мной хочешь пойти?
Она стояла неподвижно и молчала, затем слегка дотронулась до его плеча, и он тоже замолчал.
— Пойти с вами?.. С вами?..
Некоторое время они стояли молча. Им были слышны голоса в доме Вейланхортов.
— А что, если… — тихо произнесла она. — Я пойду с вами… подождите меня! — И голос ее зазвучал, как вода в роднике.
Он взглянул на нее, посмотрел ей в глаза, оглядел всю с ног до головы. И никогда взгляд его не был так ясен, словно в это злосчастное утро он увидел ее впервые: красиво очерченный рот, загадочная улыбка, стройная фигура, сильные ноги, обутые в незашнурованные башмаки. Только теперь до него дошло, что из всех живущих в этой глуши одна она была не чужой ему — единственный друг, дорогой его сердцу, хоть он никогда и не задумывался над этим.
Единственная часть его владений, которую он хотел бы взять с собой.
— Ну что ж… Значит, пойдешь?
Он заметил ее нерешительность. Обернувшись, она смотрела на дом, который никогда не был ее домом, хоть она и прожила в нем всю жизнь. Он знал, что, если она вернется туда, пусть только чтобы взять что-то из своих вещей, он уйдет один.
Но она просто нагнулась и зашнуровала башмаки. Затем старательно собрала в пучок свои длинные волосы.
И они пошли.
Первую остановку они сделали прямо на дороге. Они шли уже около часа и, добравшись до вершины холма, остановились отдохнуть. Альберт стоял и смотрел на восток. Батч сидела на песке у обочины дороги. Заученным движением, хоть и не без труда, она машинально выводила пальцем на песке: «Альберт — Батч».
Он взглянул на нее, и она покраснела. Он осторожно стер ногой «Батч» и, наклонившись, написал «Мари».
И они снова отправились в путь.
Через щель, образовавшуюся в толще облаков, на них упал луч солнца. Они посмотрели на запад. Над Гранд-Пином висела гряда свинцово-серых дождевых туч, и в косых лучах солнца виднелись темные полосы проливного дождя.