Ее присутствие оказало положительное влияние на Кэтрин. Она начала доверять девушке, передавала через нее распоряжения, а та оказывала ей всяческую поддержку. Между ними установилось взаимное восхищение и уважение, но не более. Индия, заключенная в свою раковину гордости, не была открыта для дружбы. Она никогда не улыбалась. В ее глазах отсутствовала глубина — это были лишь гладкие черные зеркала, не отражающие ее личность.

Кэтрин с неподдельной признательностью приняла ткани, привезенные для пошива одежды слугам. Теперь все могли заняться полезным делом. Но не тут-то было. Это тоже стало предметом разногласий, потому что Рафаэль настоятельно просил мадам Тиби наблюдать за процессом закройки и пошива одежды, а также ее раздачи.

Мадам Тиби согласилась выполнять его указания, пытаясь произвести хорошее впечатление, но Соланж возмутилась, что ее заставляют быть швеей для рабов, да еще и на время лишают наставницы. Девушка, конечно, не поссорилась со своей компаньонкой, но между ними явно начались некоторые трения. Кэтрин считала, что этому способствовало то, что мадам Тиби не одобряла встреч Соланж с Маркусом, хотя и ничего не говорила по этому поводу. В любом случае Соланж стала более открытой. Она могла войти в комнату Кэтрин, когда та одевалась, трогала ее платья, висевшие в шкафу, копошилась в безделушках и бижутерии в шкатулке и критическим взглядом наблюдала, как Индия укладывала ей волосы. Когда она восхищалась какой-нибудь побрякушкой, например украшением для волос, сделанным из шелковых розовых роз, или пряжками для туфель, Кэтрин чаще всего настаивала, чтобы она забрала их себе. В глубине души она ругала себя, что подкупает девушку, но Соланж так искренне радовалась этим мелочам, что Кэтрин с удовольствием их дарила.

Однажды Кэтрин рискнула предложить Соланж изменить прическу: вместо строгой сделать более современную, похожую на прически римлянок. К ее удивлению, Соланж согласилась, позволив Кэтрин накрутить ей волосы с помощью щипцов для завивки. Эффект получился такой замечательный и Соланж стала выглядеть настолько очаровательнее, что Кэтрин осмелилась предложить накрасить ей ресницы, наложить рисовой пудры и румян на щеки и накрасить губы тертыми лепестками диких роз. Поначалу все это внимание, как и изменение прически, было принято с благодарностью, но вскоре превратилось в утренний ритуал. Один или два раза Соланж даже улыбалась при виде результата. Рафаэль рассыпал похвалы, но мадам Тиби в своих редких замечаниях называла такое преображение художеством.

Когда однажды утром Соланж не пришла к Кэтрин во время ее туалета, она восприняла это вполне спокойно, не надеясь так быстро завоевать сердце золовки. Когда же Соланж не спустилась к обеду, она заволновалась. Это было необычно, поэтому Кэтрин прошла через галерею и постучала к ней.

— Простите, — приоткрыв дверь, сказала мадам Тиби в ответ на ее вопрос. — Мадемуазель не сможет поговорить с вами. Ей нехорошо.

— Нехорошо? А что случилось?

— Болит живот, ну, вы же понимаете, со всеми бывает иногда. Ей станет лучше через день-другой.

— Больше никто из нас не заболел… — начала Кэтрин.

— За что вы должны благодарить le bon Dieu[84]. Лично меня тоже немного тошнит. Я вовсе не уверена, что рыба в особом томатном соусе с устрицами, которую Кук приготовила для мадемуазель, была свежей.

— Я не припоминаю такого блюда.

— Я же сказала, оно было приготовлено специально для мадемуазель. Я сама принесла его ей. Вы должны помнить, что вчера ей не понравилось ваше меню.

В самом деле, так и было. Соланж поковырялась в тарелке, но, на удивление, ничего не сказала насчет еды.

— Может, она съела что-то раньше. Если бы я могла взглянуть на нее…

— Она хочет побыть одна, спокойно полежать в кровати, при закрытых шторах. Я дала ей снотворное, и она только что заснула. Уверена, проснувшись, она почувствует себя значительно лучше.

— Я не стану ее будить. Не сомневаюсь в точности вашего диагноза, мадам, но у меня есть небольшой опыт в недугах подобного рода. Уверена, вы не будете возражать, если я войду и подтвержу ваши предположения?

— Ни в коем случае, мадам, мне не хотелось бы вам отказывать, — предельно вежливо произнесла пожилая дама и весьма убедительно сыграла смущение, — но мадемуазель будет вне себя, если я позволю кому-нибудь войти и побеспокоить ее, тогда у нее снова начнет болеть голова. Мне ужасно не хотелось бы отвечать за последствия…

— В таком случае предоставьте это мне, — возразила Кэтрин, отказываясь принимать возражения.

К этому времени к ней подошла Индия. Прикоснувшись к двери, Кэтрин толкнула ее, скорее наперекор скрытной компаньонке, чем из-за беспокойства о Соланж.

Как только она увидела девушку, ее переживание усилилось. Бедняжка лежала на подушке, ее длинные волосы были заплетены в косу, которая покоилась на груди, закрытой белой ночной сорочкой. Бледная и удивительно юная.

Соланж открыла глаза, только когда Кэтрин взяла ее за руку. Губы искривились в подобии улыбки.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она.

— Как ты себя чувствуешь?

Соланж рывком попыталась приподняться.

— Уже лучше, но я слаба, очень слаба.

— Тебе что-нибудь принести? Бульон? Чего-то освежающего?

— Я… да, пить, но… Сходите вы, мадам Ти. Не могли бы вы принести немного воды с апельсиновым соком. Вы же знаете, как я его люблю.

— На тумбочке есть вода… — начала женщина.

— Нет, свежей воды, только что выкачанной из колодца. Другой не хочу.

— Ну право, малышка. Не подобает так себя вести.

— Я не хочу другой, — повысив голос, повторила Соланж, и в ее глазах появились слезы отчаяния. — Я — не — хочу — другой.

— Очень хорошо. Не расстраивайтесь. Я уже иду.

Было очевидно, что женщина с большой неохотой покинула комнату. Причина этого стала понятна, как только за ней закрылась дверь.

Соланж крепче сжала руку Кэтрин.

— Кэтрин! Ты должна для меня кое-что сделать.

— Конечно, если это в моих силах.

— Обещаешь?

Из осмотрительности она колебалась.

— Пообещай!

— Я сделаю все, что в моей власти.

— Хорошо, — выдохнула Соланж. — Маркус. Он ждет у края болота. Ты должна сходить и сказать ему, что я не могу прийти.

— Соланж, я…

— Ты должна! Мадам Ти не согласится. Она надеется, что он сдастся и уедет. Она не понимает. Она не понимает, что я чувствую, когда думаю, как он ждет меня там…

— Я не могу пойти без слуги или не взяв кого-то с собой. Рафаэль сказал…

— В этом нет необходимости. Я больше не хожу на болото. Маркус не разрешает. Я расскажу, как тебе нужно идти. Этот путь не длинный, безопасный.

— Может, Индия сможет сходить и передать от тебя записку? — предложила Кэтрин, а Индия кивнула со своего места у двери.

На лице Соланж появилось сомнение, затем она покачала головой, по-прежнему лежа на подушке.

— Маркус сказал, чтобы я послала тебя, если не смогу прийти. Он не станет доверять никому другому, думая, что его обманом хотят отвадить от меня.

Вполне убедительно, вполне. Во всем этом даже чувствовалась какая-то неизбежность. Маркус умен.

— Мадам, она возвращается, — раздался в тишине голос Индии.

— Кэтрин, пожалуйста! Пожалуйста!

Эти черные глаза, молящие, без тени враждебности. Как она могла отказать?

— Я пойду, но со мной будет Индия.

— Индия? А! Да. Она тоже может пойти.

Вялая, немного недовольная, как будто она завидовала, что Кэтрин может выходить на улицу, или сомневалась, следовало ли ее посылать, Соланж согласилась. Она бросила руку Кэтрин и отвернулась, когда в комнату вошла мадам Тиби.

— Обдумай это, Кэтрин. Я больше ни о чем не прошу.

Кэтрин вздохнула.

— Неужели, Маркус? А мне кажется, ты просишь еще об одной огромной услуге.

— Только чтобы ты оставила нелюбимого мужа и дом, который никогда не будет по-настоящему твоим. Я знаю, через что ты прошла. Знаю, и это разрывает мне сердце. Можешь ли ты представить, каково мне осознавать, что за каждым твоим шагом следят, а ночью ты спишь в руках этого пирата?