— Не растет? Надо добиться, чтобы росла, а не просто отменить распоряжение Советской власти. Надо добиваться выполнения приказа, а не отменять его. Как же добиваться, когда план посева пшеницы из южных районов перекинут в северные? Да так все обкомы начнут перекидывать планы по собственному усмотрению, и получится не план, а сплошная отсебятина.

— Мне кажется, товарищ Морев согласовал этот вопрос с центром. Не может быть, чтобы он просто так: вздумалось — и сделалось, — возразил редактор.

— А вам известно, согласовал или не согласовал? — При этом у Сухожилина даже задрожали веки, и эти задрожавшие веки больше произнесенных им слов убедили Рыжова в том, что нарушение плана сева в самом деле является отсебятиной Акима Морева.

— Да. Да. Тут вы правы: это нарушение государственного плана.

— Ну, вот видите… от малого — препарата Рогова — и потянулось к большому, — подхватил Сухожилин, и мысль, появившаяся еще до этого, в данную минуту укрепилась незыблемо. — Мы не имеем права нарушать букву закона… даже букву, — страстно заговорил он. — Даже букву: для нас она священна и неприкосновенна… Даже буква.

Аким Морев вместе с узким кругом членов бюро обкома — Пуховым, Николаем Кораблевым и Опариным — как-то рассмотрел сигналы, буквально «вопли» секретарей райкомов, директоров совхозов южных районов. В частности, Иннокентий Жук, председатель колхоза «Гигант» из Разлома, писал: «Мы ежегодно сеем пшеницу и не собираем даже семян. Получается так: все, что дает нам овцеводство, пожирает полеводство».

Посоветовавшись сначала в узком кругу и выяснив, что пшеница в самом деле в Сарпинских степях и на Черных землях не растет, Аким Морев в согласии с большинством членов бюро обкома провел решение «о постепенном переносе посевов пшеницы в северные районы», заметив при этом, что Сухожилин слушал все весьма неохотно, даже… кажется, и не голосовал, а просто молча просидел на бюро, хотя все ждали с его стороны возражения. Но тогда Аким Морев не придал значения поступку Сухожилина, и только сегодня утром, читая передовую в газете «Приволжская правда» под названием «Бичуйте нарушителей», он понял, что редактор «сконтактовался» с Сухожилиным. В передовой не говорилось о переносе зерновых в северные районы и применении препарата Рогова. Весь огонь был направлен на нарушителей колхозного устава, сроков сева, распределения колхозного дохода. И все это казалось правильным, но редакция в передовой несколькими строками расхвалила статью Сухожилина, опубликованную в журнале «Вопросы философии», да еще рекомендовала прочитать ее всем партийным организациям. Аким Морев сразу понял, в чей адрес направлен удар.

— Вот и оппоненты появились, — улыбаясь, проговорил он, обращаясь к Пухову. — Читали передовую?

— Да! Единственный у нас марксист… Сухожилин.

— Вы не шутите. Это дело серьезное: начинается бой убеждений. Значит, наш редактор стоит на тех же позициях, что и Сухожилин. Надо полагать, их не двое… Есть и еще: уж очень сладостная позиция.

— Получается так: поливай все розовой водой и не думай, — подхватил Пухов. — А вот редактора надо заставить думать: кто это ему разрешил заменять собою бюро обкома? Рекомендует изучить статью Сухожилина всем партийным организациям.

— Да, но имейте в виду, Александр Павлович, что шуточками в этих принципиальных делах не отделаемся: у нас уже появились противники в области ветеринарии — Уралов и его сторонники, в агрономии — бывший главный агроном Якутов и его сторонники, и теперь — Сухожилин и его сторонники. Понимаете, чем все это пахнет?

— Пахнет борьбой, Аким Петрович, — подтвердил Пухов. — Неизбежной борьбой. Но ведь противники неустойчивы: идеалистическая почва у них под ногами.

— Потому и надо иметь в виду, Александр Павлович, кое-кто примется играть на наших промашках, да еще и клевету могут пустить в ход.

— Это закономерно: раз нет доказательства, то превращают клевету в политику, — серьезно ответил Пухов. — Но нам-то с вами не впервые драться…

— Борьба, конечно, не столь сложная, как классовая борьба, однако нельзя благодушествовать. К Сухожилину уже присоединился редактор, завтра, глядишь, к ним присоединится и другой, и третий… и сотый… Статью Сухожилина, после передовой в газете, конечно, начнут читать все: одни — из любопытства, хорошего любопытства, другие сочтут, что прочесть статью Сухожилина рекомендует не просто редактор, а обком партии. И не всякий разберется, что она — статья вредная. Видите ли, если ошибки вовремя не ликвидировать, они будут расти, как грибы после дождя… Надо выступить в печати с критикой статьи Сухожилина и этим предупредить от ошибок других, в том числе и самого редактора газеты.

— Вот вы и напишите, — посоветовал Пухов.

Аким Морев задумался, затем сказал:

— Я? Да, я смог бы написать. Но, мне кажется, это следует сделать вам. Я — волей партии первый секретарь… и иные могут подумать: обрушился на Сухожилина как на бывшего сторонника Малинова.

— А я не осилю.

— Вместе напишем, прочитаем на бюро, обсудим и опубликуем.

При помощи Акима Морева статья была Пуховым написана, обсуждена на обкоме при бурном сопротивлении Сухожилина и Рыжова, затем опубликована на страницах газеты «Приволжская правда». Однако она не внесла успокоения в умы читателей: многие восхищались статьей Пухова, но некоторые так и остались на позициях Сухожилина, и в народе, особенно в партийных кругах, начались споры, обсуждения, доходящие до горячих дискуссий, и это еще больше укрепило Сухожилина в уверенности, что Аким Морев — «глубоко зашифрованный меньшевик», о чем он говорил обиняками, намеками, припоминая когда-то разоблаченных меньшевиков, пролезших в партию…

…И вот сообщение: Сухожилин пьяненький.

Присутствующие члены бюро, а также Иван Евдокимович и Астафьев рассмеялись, а Аким Морев нахмурился, сказал:

— Что бы это значило?

Самым последним, всего за минуту перед заседанием бюро, в зал вошел глава сельского хозяйства области Чернов. Он такой же суетливый, как и Якутов, да и внешне тоже походил на него: со вздернутым носиком, в потертом костюмчике. Войдя, Чернов поклонился и, избегая взгляда Ивана Евдокимовича, бочком пристроился на стуле, словно намереваясь при случае вспорхнуть и улететь.

— Как весна? — намеренно спросил его Аким Морев, собираясь открыть заседание.

— Чарующая! — выпалил Чернов. — Изумительная красота: все сверкает и горит.

«У этого тоже чарующая, как и у меня… а еще агроном», — подумал Аким Морев.

— Агроному не положено любоваться васильками. Пусть уж этим сорняком любуются деточки, — зло бросил Астафьев.

— Не понимаю. Я и не любуюсь васильками.

— Хуже: любуетесь паршивой весной.

Все повернулись к Астафьеву, сначала недоуменно посмотрели на него, затем на окна, через которые в зал нахально врывалось солнце, и Пухов сказал:

— Ну, это ты уж того, Яковлевич. Того! Знаешь, как сейчас утки и гуси летят?

— Учит. Все учит! — раздраженно проговорил Чернов, ободренный репликой Пухова.

— Ну, кто учит, а кто не учит — это мы сейчас узнаем, — вмешался Аким Морев. — Мы меняем повестку дня, товарищи, именно потому, что весна «чарующая». Слово имеет товарищ Астафьев.

Астафьев высказал то же самое, что уже говорил Акиму Мореву, и закончил свое выступление словами:

— Надо принимать срочные меры. Я утверждаю, это подтвердит и Иван Евдокимович, что если не будет дождей, то урожая ждать нельзя. Надо ждать страшного недорода, такого, что мы и семян не соберем. Стало быть, следует принимать срочные меры. Одна из таких мер — сев в грязь.

— Нервозность вносите в плановый сев! — выкрикнул весьма недовольный Чернов. — Нервозность! Мы всю зиму готовились к плановому севу, а тут — бери лукошко, засучай штаны, лезь в грязь — сей!

— Нужда заставит — полезешь в грязь и без штанов, — сказал Иван Евдокимович и, не дождавшись, когда ему дадут слово, поднялся из-за стола. — Это вы, Чернов, область довели до того, что всем нам приходится сейчас, засучив штаны, брать лукошко и по старому крестьянскому — нищенскому — способу сеять в грязь. Вы довели. Вы вместе с Якутовым больше двадцати лет руководите сельским хозяйством. Вам следовало бы то, что закладывалось в Нижнедонском районе, перенести в соседние районы. Ведь Астафьев, я полагаю, с засученными штанами в грязь не полезет. Или полезете, Иван Яковлевич?