На звонок по телефону Сухожилин явился немедленно, все такой же аккуратненький, в костюмчике, при галстучке.

— Я еще раз и весьма внимательно прочитал вашу статью. Еще раз. Так вот, — и Аким Морев более сжато, нежели в разговоре с академиком Бахаревым, высказал свои мысли о развитии советского общества. — На основании познания объективных процессов развития общества и, стало быть, во имя устремления всего народа к производству материальных и культурных благ и составляются пятилетние планы. А у вас все шиворот-навыворот.

В те времена Аким Морев даже не предполагал, что высказывание Сухожилина не просто теоретическая «болтология», а что и в самом деле в государственном масштабе при составлении пятилетнего плана все шло «шиворот-навыворот», особенно в части сельского хозяйства, и что «научно обоснованное» высказывание Сухожилина — явление не частного порядка: так не только думало, но действовало большинство составителей пятилетнего плана, в том числе неосознанно участником такого составления являлся и Аким Морев. Составителям пятилетнего государственного плана не только казалось, но они в этом были глубоко уверены, что в жизни все идет очень благополучно: производительность труда в промышленности поднялась на такой-то и такой-то процент. Урожай благодаря колхозному строю «взвился», в силу чего в деревне расцветает «зажиточная и культурная» жизнь, что подтверждалось «неопровержимыми итоговыми цифровыми данными», идущими из областей, краев и республик необъятной Советской страны.

Против чего же протестует секретарь обкома Аким Морев? Разве в социалистической промышленности, в социалистическом сельском хозяйстве не устранены стихия, конкуренция и разве не действует «разум государственных деятелей и четкое планирование?»

Таковы были возражения Гаврилы Гавриловича Сухожилина, автора статьи, опубликованной в журнале «Вопросы философии», который редактировали тоже видные философы и экономисты. Неужели все это не убедительно для Акима Морева?

И вначале Аким Морев действительно заколебался.

«В самом деле, разве у нас в стране экономические законы действуют с той же неумолимой беспощадностью, что и в капиталистическом мире?» — подумал было он, но тут же вернулся к своим возражениям, заявив Сухожилину, что тот подменяет экономические законы социализма экономической политикой.

В такой беседе прошло около часа, и чем больше говорил Аким Морев, тем яростней сопротивлялся Сухожилин. Под конец он сказал:

— Но ведь центральная печать не критикует мою статью.

— Хорошо, давайте перенесем наш спор на бюро обкома партии, а если понадобится, на партийный актив. Только не советую: вас разнесут, — произнес Аким Морев.

«Задавит он меня… напустит своих молодчиков», — мелькнуло у Сухожилина, и он, сморщившись, проговорил:

— Нет. Зачем же? Я и так… подумаю. Подумаю…

Вот с этой минуты Сухожилин, как выразился потом Пухов, и заболел «вневирусной» болезнью.

Не заходя в горком партии, он отправился домой, чем весьма удивил жену, заперся у себя в комнате, засел за картотеку. Картотека — выписки из сочинений классиков марксизма — у него была не просто огромна (шестнадцать длинных узких ящиков), но и знаменита: о ней знали даже в Москве и поговаривали: «У Сухожилина — вот это хозяйство!» Но ему, собственно, и не надо было читать, перечитывать выписки, — он почти все знал наизусть. Он просто перебирал у себя в памяти все положения. Но никак не мог отказаться от той нити, на которую все положения, все цитаты были им же нанизаны, как бусы на ниточку. Проверив все, взвесив все по-своему, подыскивая в сокровищнице науки только то, что, как ему казалось, подтверждало его линию, он вдруг пришел к выводу:

— Морев — враг партии, скрытый враг народа, меньшевик: для него какие-то обстоятельства развития нашего общества — двигатель, а воля народа, воля партии — пустые слова. По его мнению, мы следуем за какими-то силами слепо, как бумажка, привязанная к хвосту голубя. — Он собрал карточки с цитатами, аккуратно уложил их в ящички и, ничего не говоря жене, хотя та видела тревогу на лице мужа и сказала ему: «Гаврюша…» — вышел из квартиры и направился в горком партии, вполне убежденный в том, что против Акима Морева надо повести беспощадную борьбу. «Это скрытый враг партии, меньшевик. Ах, вон почему он окопался сначала где-то в Сибири, в глухом уголке. Понятно. Все понятно. Все понятно». И, придя в горкомовский кабинет, он позвонил редактору областной газеты Рыжову, пригласил его к себе, а когда тот вошел, поздоровался с ним необычайно любезно и начал:

— Вы читали мою статью в журнале «Вопросы философии»?

Рыжов улыбнулся, светясь женственными ямочками на щеках, думая, как ответить, чтобы не попасть впросак: статью в журнале он видел, но не читал. Примечательная была у Рыжова черта — верить «авторитету», верить «большому креслу» независимо от того, кто сидит в этом кресле. Если бы редактора первым вызвал Аким Морев и при нем раскритиковал бы статью Сухожилина, он, редактор, целиком бы стал на сторону секретаря обкома. Но тут вызвал Сухожилин, и Рыжов подчинился ему.

— А как же, Гаврил Гаврилович! — чуть подумав, ответил он. — Даже позавидовал вам. Замечательная статья!

— Искренне говорите?

— Вполне.

— Видите ли, у меня за последние дни возникли кое-какие сомнения по поводу своей же статьи.

— Ну, вот еще! Я, например, готов под ней расписаться. Какие могут быть сомнения?

Сухожилин чуточку подождал и сказал:

— Видите ли, может быть, Энгельс не прав, заявив по нашему адресу, что мы свершили скачок из царства необходимости в царство свободы?

Рыжов неожиданно раскатисто рассмеялся:

— Вы хотите попасть в ревизионисты? А куда же мы свершили скачок… в царство необходимости, что ль?.. Из царства необходимости в царство необходимости?

— Так вот, некоторые утверждают, что мы тоже попали во власть необходимости, что у нас в обществе тоже существуют силы, которые диктуют нам делать то-то и то-то. Не мы диктуем, не наша партия, а нам!.. Понимаете?

— Ну, это вульгарный материализм.

Сухожилин, находя в словах Рыжова подтверждение своим выводам относительно Акима Морева, хотел было начистоту высказаться перед редактором, но тут же решил сначала испытать того и спросил:

— Почему вы, восхищаясь при мне моей статьей, даже заявляя, что расписались бы под ней, ни звука в своей газете не произносите?

Рыжов растерялся, затем сказал:

— Гаврил Гаврилович, да просто как-то не догадался. Сегодня же в передовой упомяну… а на днях сам напишу рецензию. Мне кажется, вашу статью надо прочитать всей организации. Чудесная статья: ясная, правильная, зовущая к выполнению указаний партии и правительства.

— Мы с вами статью признаем правильной, а указания партии и правительства беспощадно нарушаем, — выпалил Сухожилин, ловя Рыжова на слове.

— Где же это? Наоборот!

— Наоборот — было бы хорошо. А разрешение Елене Синицыной применить препарат Рогова… в нарушение инструкции? Ведь инструкция-то не нами с вами написана, не нами утверждена…

— Да, это, пожалуй, — врастяжку заговорил редактор. — Пожалуй, конечно, надо было бы применить этот препарат в особых условиях — клинических… а не лезть с ним сразу в совхоз. Но ведь это уже не столь значительное нарушение.

— Всегда начинается с маленького… Заметьте себе, и враги начинают с маленького. Поговорка есть: коготок увяз — всей птичке пропасть. Всегда с маленького, всегда с маленького, — несколько раз повторил Сухожилин полюбившееся ему выражение, намекая на большие дела, вредные и опасные, творимые Акимом Моревым. — История с препаратом Рогова, конечно, пустяковая… Конечно. Но нам предложено продвижение пшеницы на юг… А мы? Мы самостийно придерживаем это мероприятие. Аким Петрович, конечно, человек очень умный, очень… Но, знаете ли, не пускать пшеницу на юг… Это нарушение законов правительства, — туманно закончил Сухожилин.

Рыжов снова заулыбался женственными ямочками:

— Да ведь пшеница на Черных землях не растет. Зачем же ее там сеять?