— Я Морев.

— Откуда? На лбу не написано, — довольно громко, осматривая его с ног до головы, пробурчал Петин.

— Секретарь обкома знает. Прошу доложить.

— Успеете. Не о пожаре ведь, — и Петин снова уткнулся в бумаги.

Аким Морев присел на свободный стул в уголке, думая: «Неужели таков стиль работы — пренебрежение, зазнайство, грубость: как будто к этому молодчику на квартиру пришел навязчивый гость», — и, чтобы скоротать время, он стал рассматривать ожидающих.

Рядом с ним сидел человек среднего роста. Лицо у него — загорелое с крупными чертами.

«До чего крепко сколочен», — подумал Аким Морев и хотел было спросить, где тот работает, как сосед сам заговорил:

— Сижу уже больше часа, а мне там, на площадке, вот как надо быть, — и провел рукой по горлу. — Вы что сюда прибыли? Вижу — новичок.

— На работу в обком. А вы что, где тут?

— Начальник строительства Приволжского гидроузла… на Волге… Будем знакомы. Я Ларин.

— Да ведь я вас знаю, — быстро заговорил Аким Морев. — Вы восстанавливали Днепрогэс?

— Да.

— На Рыбинской плотине работали?

— Да.

— Ну, так я читал ваши статьи в центральной прессе. А теперь, возможно, мы с вами и чаще встречаться будем. Как у вас идут дела?

Ларин чуточку подумал и развел руками:

— Как вам сказать? Самое трудное — это приготовиться: наладить механизм. А потом, когда часы будут налажены, установлены, ребенок подойдет, пальчиком колыхнет маятник — и пошли. Грубоватый пример. Но у нас так: надо собрать людей да еще вдохновить их на подвиги, стянуть технику, изучить грунты, построить дороги, склады, столовые, магазины, жилище, наладить нормальную бесперебойную связь с заводами. А пока так: один завод вынес громкую резолюцию, а технику не подает. Другой резолюцию вынес поскромнее, техникой нас завалил. Отписываемся… Ведь на нас ныне работают почти все заводы страны. Да как работают! Уральцы прислали мощные экскаваторы.

— Видел на канале, — проговорил Аким Морев, следя за тем, как Петин скрылся в кабинете секретаря обкома.

— Побывали уже? Да вы приезжайте к нам — увидите потрясающее, — большие черные глаза Ларина загорелись. — Народ увидите. Знаете, только еще было опубликовано постановление о строительстве Приволжского гидроузла, как около пятнадцати тысяч комсомольцев со всех сторон прислали письма с просьбой дать им возможность строить плотину.

В это время дверь кабинета отворилась, и следом за Петиным в приемную вышел Малинов, в простом пиджаке, без галстука, с расстегнутым воротом. Лицо сизое, широкое, со складками недовольства около губ, а под глазами синеватые мешки. Как только он появился, все сидящие в приемной встали, кто-то проговорил: «Здравствуйте, товарищ Малинов», — на что тот даже не ответил. Он только окинул всех усталым взглядом и сказал Ларину:

— Что ж ты, голубчик, сидишь? Ай-яй. Это все Петин у меня, — он показал на своего помощника. — Нагонит каждую субботу ко мне на прием несть числа… Вот и пыхти. Ну, ты уж, голубчик, давай на понедельник. До двенадцати. В двенадцать у нас бюро. — И вдруг оживленно, даже раскинув руки, вскрикнул: — Аким Петрович! Здесь? Что же, голуба, шел бы прямо. Этот Петин у меня. Айда, айда, — и, не простившись с Лариным, подхватив под руку Акима Морева, повел его к себе в кабинет; здесь, усадив в глубокое кресло, заговорил: — Садитесь. Садись, голуба. Да давай сразу на «ты». Чего уж там. Тем более, я «выкаться» не люблю. Ну, что ж, — продолжал он, не давая Акиму Мореву вымолвить и слова. — Квартирку мы тебе приготовили. Четыре комнаты, кухня и прочие удобства. Хватит пока?

— Слишком, достаточно и двух, — наконец заговорил Аким Морев.

— Скромность? Скромность, конечно, украшает большевика, что и говорить.

— Мне и не надо больше двух.

— Ну, а если мы к тебе в гости нагрянем? Обмыть новую квартиру надо? Надо.

Аким Морев промолчал.

— Знаешь что? Время обеденное. Поедем-ка ко мне. Пообедаем, а вечерком за работу. А может, и так посидим: ныне суббота.

— Пленум когда?

— Через недельку, то есть в следующую субботу. Пойдем, — Малинов нажал кнопку, появился Петин. — Слушай-ка, — обращаясь к нему, сказал Малинов притворно уставшим голосом, скисая. — Вызови-ка нам машину. А тем скажи — пусть пожалеют меня. В следующую субботу пусть приходят. Устал я: не дворник ведь, а секретарь обкома, да еще первый.

— Пленум откроется в ту субботу, — возразил Петин.

— Ну, тогда в следующую, — и Малинов, уже идя к двери, повернулся к Акиму Мореву: — А ты, значит, сюда один… без жены? Ну, конечно, зачем в Тулу ехать со своим самоваром?

Да, тот особняк, окруженный высоким деревянным забором, действительно оказался квартирой Семена Малинова. У калитки стояли два милиционера. Они вытянулись, козырнули и, подозрительно прощупывая глазами, осмотрели Акима Морева так, как торговцы лошадьми осматривают коня: не болен ли сапом.

— Со мной, — с напускной небрежностью кинул им Малинов и тут же к Акиму Мореву: — И тебе надо построить такой домишко. Давай — рядом со мной. В бильярд умеешь? У меня чудесный бильярд. А что пить будешь? — говорил он, как будто вовсе не интересуясь ответом гостя.

Аким Морев насторожился, думая:

«Для чего это он такое напустил на себя? Шиворот-навыворот народный. Гляди, Аким: не оступись».

В столовой все уже ждали отца, сидя каждый на своем месте, нетерпеливо постукивая ножами, вилками, ложками, напоминая проголодавшуюся стайку. Около груды тарелок, подносиков восседала жена Малинова — женщина лет сорока, довольно полная и пышная, рядом с ней — на высоком стуле сынишка лет четырех, дальше шли взрослее — девочки, мальчики, — и замыкался этот полукруг пареньком лет четырнадцати с непослушными, торчащими во все стороны волосами.

Стол был накрыт богато. Среди закусок всех видов, балыков, семги, икры, салатов, студня — виднелись бутылки с винами, коньяками, а огромный графин с водкой выделялся, словно водонапорная башня на глухой железнодорожной станчонке.

— Живем пока, — хвастаясь, показывая на убранство стола, произнес Малинов, затем, сев в кресло, пригласив гостя, сказал, уже обращаясь ко всем: — Рекомендую, чадушки мои: Аким Петрович Морев. Новый секретарь обкома. Второй… Второй, женушка, не делай испуганных глаз. Та-ак. Ну-с, Аким Петрович, прошу любить и жаловать: моя женушка Раиса Сергеевна, рядом с ней — послевоенное производство — сын, глава всего дома, Микита. Дальше? Дальше дочки пошли — Рая, Клава, Машенька. Ах, Машенька. Поэтесса. Восемь лет — а стихи пишет. Сама. Свои… И на любой предмет, понимаешь? А ну-ка, Машенька, на эту лампу стишки, — и отец ткнул пальцем по направлению к лампе, висящей над столом.

Машенька, довольно жирная, будто откормленная телочка, не по годам широкая в плечах, поднялась со стула и тем языком, каким говорят трехлетние дети, задекламировала:

— Браво, браво! — закричал Малинов. — А это, — он потрепал непослушные волосы на голове паренька, — единоутробный братец. Ты чему удивлен? Мне ведь всего сорок. Работенка меня измотала, потому с лица-то мне лет шестьдесят. Матушка моя нас четырнадцать человек на свет выпустила. Вот какая была. Этот, — он показал на паренька, — последний. Четырнадцать! Каково? Отец-то каков был? Ну, я в него: видишь, какая поросль возле меня. И еще будет, — и, наливая в рюмку коньяку, сказал пареньку: — А тебе рислингу. Хлебай эту жижу. Нет, ни водки, ни коньяку сегодня не получишь. Мы с ним, Аким Петрович, договор имеем: пятерку принес — пей коньяк, четверку — водку, тройку — дуй рислинг. А как же? Родительских прав я на него не имею, так вот этим пропесочиваю его. У меня свои приемы — пролетарские. Да. Ну, по единой, Аким Петрович, — и, опрокинув рюмку, принялся закусывать. Ел он здорово, но пил куда крепче: сначала коньяк, потом перешел на вино, с вина на водку. — Эх, русская слезинка! — воскликнул он и попросил: — Дайте-ка мне незабываемую чаруху. — Ему подали граненый с обитыми краями стакан. Налив его доверху, Малинов сказал: