Решили идти всем скопом на ночную Рождественскую службу через мост в храм Ильи Пророка, потому что туда любила ездить покойная матушка Варвары Никифоровны. Поспешили в прихожую одеваться. Профессор наставлял молодых: «Главное, в темноте не попасть под конягу! Лошадь понимает в сложной ситуации возглас: «Тпру!»

- Ах, друг мой, тут с носками ноги в валенки входят с трудом: ни тпру ни ну! Хоть конягу вызывай! – шутила возбуждённая Варвара Никифоровна. И сразу десять заботливых рук протянулось из полумрака прихожей к её белому катанку.

Назад вернулись только в три часа ночи, довольные, со счастливыми глазами, обметали снег с обуви берёзовыми веничками на крыльце, желая друг другу «спокойной ночки и сладких снов». В прихожей господ встречала Аннушка, только что вернувшаяся из Никольской церкви, она сказала певуче Мушке: «Барынька, я в Вашей спальне на подоконничек положила кусочек яблочка, там всю зимушку живут божьи коровки, мы их подкармливаем!»

- Ой, я что-то такое видела давно во сне! – воскликнула румяная с мороза Мушка.

Маша, не разуваясь, прошла в свою комнату, взяла с подоконника свёрток, вышла на опустевшее крыльцо и спустилась в тихий сад. Из-за крыльца выбежали две чёрные собачонки Шарик и Жучка, зевая и потягиваясь.

- Партизаните? – спросила строго Маша. – И со словами: «Все партизаны должны быть заснеженными, чтобы их не обнаружил противник!» - она дёрнула белую ветку. Собак накрыло снежной лавиной.

- Так, у Шарика лучше получается махать ушами, ему – «пять», Жучке – «три»! – сказала Маша, - А теперь пойдём кормить нашего бедного гипопо – из – лимпопо, ему сегодня задала жара брюшная килиманджара! Нашу ротную запевай! «Шарик Жучку да взял под ручку, и пошли они гулять, да вдоль по улочке, да вдоль по улочке!» Держим шаг! Ровнее! «А им навстречу вышел Бобик, да с ним двенадцать важных псов, да с ним двенадцать важных псов!»

Собаки, наскакивая друг на друга, едва поспевали в узкой снежной траншее за мелькавшими перед ними валенками.

Маша отворила настежь дверь сарая, почти у входа, словно дожидаясь, стояла старая понурая вислозадая лошадёнка каурой масти. Она покосилась большим блестящим глазом на собак и задвигала тёмными влажными ноздрями, вытягивая вперёд мягкие губы.

- На, губошлёпый, - сказала ласково Маша, аккуратно подавая лошади ржаную горбушку и, повернувшись к собакам, добавила: «Так, так, не следите, что там происходит в этих пяти освещённых окнах?! »

Собаки уставились на дом. В дальнем окне застыли рядом две фигуры.

- Жемчужная моя, - сказал хрипло профессор, прищурив глаз, как цыганский конокрад, - яхонтовая моя, я прошу Вас только об одном!

- Да – да, друг мой? – спросила с готовностью Варвара Никифоровна, подняв на него фиалковые глаза, полные слёз.

- Только не придавайте особого значения моему храпу, - попросил профессор.

- Хорошо, что Вы сказали об этом, друг мой, - со счастливой улыбкой отвечала Варвара Никифоровна, - иначе, я бы придала, обязательно бы придала, особое значение!

И она припала к его груди, к самому горячему и молодому сердцу на всём белом свете!

Первое окно погасло. Во втором окне стояли рядом две фигуры.

- Ты, знаешь, я нисколько не удивился, что есть такое место – Память Мира, то есть, я даже был уверен, что оно есть, - рассказывал Мушке Пыш, - я однажды постоянно думал о Моцарте, о его бедности, о том, что он был похоронен в не строганном гробу в братской могиле, а в последствии этот бренд «Моцарт» кормил многих, помогая создать целые состояния на печенье, вине, тортах, салатах, научных изысканиях и так далее. И вот однажды, я «вышел» на него, я, как наяву, увидел в лёгком сне Моцарта, усталого и больного после концерта. Наутро я написал стихотворение «Моцарту».

- Прочти его, Пыш, я так люблю твой голос! Когда я его слышу, мне становится спокойно и радостно, но ты любишь молчать!

- Надо отдыхать, моя воплощённая Вселенная, уж очень поздно! – сказал ласково Пыш.

- Тогда и я тебе не открою большую тайну! – заявила с улыбкой Мушка.

- Хорошо, разве я могу отказать моей маленькой таинственной секретнице! – сказал Пыш и начал читать особо старательно:

О днях печали, днях тревоги

Ты забывал, смешной чудак,

В тазу дымящем греешь ноги,

И вкривь и вкось застёгнут фрак,

В его карманах только ноты,

Давно твой галстук полинял,

На горький чад своей работы

Легко ты счастье променял!

Как одинок. Кому ты нужен?

А ведь ещё ты не старик,

Полуслепой, седой, простужен,

И набекрень надет парик.

А эта женщина, в вуали,

Что поднесла тебе букет,

Зачем искал её ты в зале,

Роняя старенький лорнет?

Она твоей в мечтах лишь будет,

Там нет кухарок и детей,

Там не мешает скрипка людям,

Там нет докучливых гостей.

Что можешь дать ей, повелитель

Смычка и хора вольных птах,

Жизнь познающий по наитию,

Полудитя, полумонах?

Чего ж ты плачешь, метр известный?

О, даже так – не хочешь жить?!

Ты приглашён на пир небесный,

За вход положено платить!

Когда же в путь отправишь душу,

Не перепутай адреса,

Гони подальше и не слушай

Сирен искусных голоса!

Душа летит всё выше, выше,

Всё ближе огненный приют,

И ты, измученный, напишешь

О том, как ангелы поют!

Что ждёт тебя? Грязь кривотолков,

Бессмертье, зависть, медь в суме,

А душу не пускай надолго,

Вдруг, не воротится к тюрьме!

- Спасибо, любимый! – сказала счастливо Мушка, - У нас будет ещё один малыш!

- Не может быть! Ты не ошиблась?! Я просто счастлив! Где оно это пузко, это моё любимое пузко, где сидит мой прекрасный малыш?!

Пышка принялся целовать всю Мушку, опускаясь до «пузка», и, как поцеловал десять раз малыша и в головку, и в спинку, и в ножки, и в ручки, счастливые родители обнялись, пожелали спокойной ночи ужинающему семейству божьих коровок и улеглись спать.

- Ещё одно окно погасло, - сказала Маша собакам.

Те в недоумении смотрели на два застывших профиля в окне жарко натопленной кухни. Кот и Фига обновляли шахматы, купленные профессором для Осла.

- А здесь красиво: сине – белые изразцы, старинная посуда, живописная утварь, можно писать натюрморты, - сказал Кот, - только слишком едой пахнет, и ни одного холодильника.

- Ты думаешь, дед, действительно, отдал бы нас «на сжирание»? – спросил Фига.

- Нас?! Ты хотел сказать, вас с Рокки? – удивлённо спросил Кот и энергично добавил, - Я – то изменил своё мировоззрение! Надо попросить у Василия четыре топора: тебе, мне, Пышу и Адрияшке, авось, вчетвером «отмахаемся»!

- Там и Царь – пушка не поможет против такой аравы, кроме того, нам нельзя отсюда брать «и пылинки», - напомнил в раздумье Фига.

- Да, и фотоаппараты оставили у деда в лифте, единственное, что привезём – портрет Аннушки, красивая женщина, - сказал Кот.

- Но, кто эти жуткие твари, как думаешь? – поинтересовался Фигурка.

- Дед сказал, что они охраняют дорогу на небо, - ответил художник, усиленно соображая над комбинацией.

- То есть, мы не на земле… А что скажешь о хозяйке? – поинтересовался Фига.

- Косноязычная, для песенки сочинила строчку: «Дили – дили – дили, дили – дили – дон!» Наверное, и Василий такую бы придумал, - ответил Кот.

- Надо спать, голова не работает, - сказал Фигурка, - полезай на второй этаж, на полати, товарищ, ты, кажется, туда просился у красивой Анны!

Окно кухни погасло. Собаки заволновались и посмотрели на Машу.