Батальон закричал: «Да здравствует император!»

Я хорошо рассмотрел Наполеона. Он шел перед нами по тропинке, с руками за спиной, и наклонив голову, и слушал, что ему говорил один из этих крестьян — лысый старик. Наполеон не обращал внимания на наши крики. Раза два он обернулся и показал на деревню Линьи. Я видел его так же близко, как дядюшку Гульдена, когда мы работали за одним столом.

Наполеон заметно обрюзг, пожелтел и постарел. Его щеки обвисли. Не будь на императоре знаменитой треуголки и серого сюртука, мне было бы трудно его узнать. Наполеон сильно изменился после битвы при Лейпциге, где я его видел последний раз.

Император дошел до угла стены, там ему подали лошадь и он сел на нее. К Наполеону подъехал генерал Жерар. Они поговорили о чем-то минуты две и затем въехали в деревню. Нам пришлось снова ждать.

Около двух часов генерал Жерар вернулся. Нам в третий раз приказали податься вправо, и затем вся дивизия двинулась по шоссе. Поднялась невероятная пыль. Бюш шепнул мне:

— Что бы там ни было, а я напьюсь в первой же луже.

Но нам не попалось воды.

Музыка играла, не переставая. Сзади нас двигались массы кавалерии. Мы все еще маршировали, когда вдруг послышалась пушечная канонада и ружейная пальба. Казалось, вдруг прорвалась громадная плотина и вода хлынула потоком.

Мне уже приходилось слышать это, но Бюш побледнел, как полотно.

Немного спустя мы остановились. Пушки с зарядными ящиками выехали вперед и выстроились. Перед нами виднелась деревня Линьи, с белыми домиками, заборами, садами. Нас было около пятнадцати тысяч человек, не считая конницы. Мы ждали приказа идти в атаку.

Битва около Сент-Аманда продолжалась. Облака дыма поднимались к небу.

Внезапно мне пришла мысль о Катрин и о ребенке, которого мы ожидали. Я молил Бога сохранить мне жизнь. Я думал, если я умру и у Катрин родится мальчик, его назовут Жозефом, дядюшка Гульден будет качать его на своих коленях, а Катрин, целуя ребенка, станет вспоминать меня.

Бюш сказал мне:

— Послушай… у меня на шее крест… если меня убьют, то обещай мне…

Я пожал ему руку и сказал, что «обещаю».

— Обещай отнести крест в Гарберг, на мою родину, и повесить его в часовне на память о Жане Бюше, который умер с верой в Отца, Сына и Святого Духа.

Мы прождали еще с полчаса. Наконец к нам примчался офицер. Я сейчас же подумал: «теперь пришел наш черед».

Нас выстроили в три боевые колонны. Я попал в левую, которая выступила первой. Мы пошли по извилистой дороге. С этой стороны около деревни Линьи, которую мы должны были взять, виднелись развалины каменного дома, испещренные отверстиями. Вторая колонна пошла напрямик. Мы должны были встретиться с ней перед деревней. С третьей колонной мы встретились уже позднее.

Сперва все шло благополучно. Но когда мы поднялись на небольшую возвышенность, нас осыпал целый град пуль. Выстрелы раздавались изо всех отверстий развалин, изо всех окон домов, из-за ограды, из садов, — отовсюду. В то же время с холма, находившегося сзади деревни Линьи и выше ее, началась стрельба из двух батарей. По сравнению с грохотом пушек, ружейная пальба казалась чистыми пустяками. Затем послышалась стрельба и канонада справа от нас. Мы не знали, стреляют это свои или неприятель.

К счастью, снаряды неприятеля перелетали через головы, не причиняя нам вреда. Всякий раз как свистело ядро, новички нагибались. Бюш глядел на меня с испугом. Старики стиснули губы.

Колонна остановилась. Кое-кому пришла мысль, не лучше ли отступить, но в это мгновение офицеры, размахивая саблями, закричали:

— Вперед!

Колонна двинулась скорым шагом. Мы бросились в штыки на пруссаков, засевших за стенами и изгородями. Они защищались, как львы, но были вынуждены отступить. Их отступление прикрывали старые солдаты с седыми усами. Они шли твердым шагом и все время отстреливались.

Мы шли по их пятам, позабыв о благоразумии и жалости.

Слева из окон домов началась стрельба. В этот момент мы уже находились в садах и огородах, но здесь нам негде было укрыться. Пруссаки истребили бы нас всех за десять минут. Видя это, наша колонна стала отступать в беспорядке, не оглядываясь назад.

Чтобы спасти жизнь, я, как и другие, совершал гигантские прыжки. Все вокруг летели сломя голову…

Глава XIХ. «Выхода нет»

Мы остановились лишь в лощине, чтобы перевести дыхание. Кое-кто лег на землю. Офицеры бросили нас, хотя сами бежали вместе с нами. Некоторые еще кричали, что надо бы выдвигать орудия.

Бюш прибежал с окровавленным штыком и сел около меня заряжать ружье.

Мы потеряли около сотни людей, в том числе нескольких офицеров и сержантов. Два других батальона нашей колонны пострадали не меньше.

Издали завидев меня, Зебеде крикнул:

— Жозеф, не давай пощады!

Облака белого дыма окутывали холм. Вся линия от Линьи до Сент-Аманда была в огне. Впереди я видел черные массы пехоты, готовой ринуться на нас, с кавалерией по бокам.

Я подумал, что нам ни за что не одолеть этой вражеской силы и в душе начал проклинать наших генералов, направивших нас в такое опасное дело.

В это мгновение к нам во весь опор прискакал генерал Жерар с двумя другими генералами, и все они стали кричать нам, как одержимые:

— Вперед! Вперед!

Наши орудия начали обстреливать Линьи. Рушились стены, обваливались крыши. Мы бросились в атаку. Генералы скакали впереди, барабанщики били в барабаны. Солдаты кричали: «Да здравствует император!»

Пули градом сыпались на нас. Ядра вырывали из строя десятки людей. Барабаны гремели не переставая. Мы мчались, ничего не слыша и не видя, не обращая внимания на нападающих. Через пару минут мы были уже в деревне и начали выбивать двери прикладами, а пруссаки палили в нас из окон. Произошла ужасная бойня. Со всех сторон раздавались крики: «не давать пощады!». Пруссаки защищались до последней капли крови.

Сверху сыпались обломки кирпича, куски деревьев, оторванных ядрами. Неподалеку горели дома, дым заполнял улицу.

Я припоминаю, как появился Зебеде, взял меня за руку и дико закричал:

— Идем! Скорее!

Мы вошли в соседний дом. Комната в нижнем этаже была полутемной, так как окна были завалены мешками с землей. Внутри было полно солдат. В глубине виднелась деревянная, очень крутая лестница, вся покрытая кровью. Сверху раздавались выстрелы. При огне выстрелов можно было различить несколько валявшихся раненых и убитых. Другие солдаты, со штыками наперевес, шагая по телам, пытались взобраться во второй этаж.

При виде этого ужасного зрелища я пришел в какое-то бешенство и стал кричать:

— Вперед! Не давать пощады!

Если бы я, к несчастью, был около лестницы, то тоже ринулся бы по ней и был бы изрублен. Но всех воодушевляло такое же желание и никто не уступал места.

Я видел, как старик-солдат полез по лестнице. Не добравшись до верха, он выронил ружье и обеими руками вцепился в перила. В него попало две пули в упор. А сзади, толкая друг друга, уже напирали несколько солдат. Все желали быть первыми.

Наверху раздался страшный шум, выстрелы, крики и стоны. Казалось, дом рухнет. А солдаты все лезли и лезли один за другим. Когда мы с Зебеде взобрались по лестнице, увидели ужасную картину. Вся комната была завалена убитыми и ранеными. Окна были выбиты. Стены покрыты кровью. Пруссаки валялись на полу. Наши солдаты сидели на стульях и улыбались. У них присутствовало какое-то зверское выражение на лицах. Они почти все были ранены, но жажда мести была сильнее боли.

Когда я вспоминаю все это, у меня волосы встают дыбом.

Мы снова вышли на улицу. Здесь к нашей колонне присоединилась вторая колонна. Два офицера поскакали, чтобы велеть привезти орудия в захваченную нами местность. Площадь около церкви была полна наших войск. Здесь мы истребили всех пруссаков. Они оставались лишь в развалинах большого дома, слева.

Наш батальон, как наиболее пострадавший, был поставлен теперь во вторую линию. В галопе, давя все на пути, примчались лошади, везущие пушки и зарядные ящики. За пальбой не было слышно грохота колес. Солдаты кричали и пели что-то, это было заметно лишь по их открытым ртам — звуков нельзя было расслышать.