Вот и теперь на душе накопилось много такого, о чем нужно было поговорить с Геной. Да и хотелось хоть немного отдохнуть после всего пережитого за последние месяцы. Только в семье Будаев мог он почувствовать какое-то облегчение, вздохнуть полной грудью.
Документы были в порядке. Выйдя на Койдановское шоссе, начал «голосовать». Немцы проезжали мимо, даже не поворачивая головы в его сторону. Тогда он пошел пешком.
Упругий, теплый ветер ласкал лицо. Стоило только открыть рот, как невидимый мягкий комок забивался в горло, спирая дыхание. И хотя идти против ветра нелегко, животворный, хмельной дух весны наполнял тело таинственной силой, шаг ускорялся.
Володе всегда казалось, что он воспринимает весну не так, как другие. Как-то по-особенному ощущал он гомон, шум природы. Каждый жаворонок пел для него свою, не похожую на другие песню. Каждый скворец посылал ему свой звонкий, мелодичный привет. В шуме придорожных деревьев, раскрывавших навстречу солнцу жадные объятия, улавливал он симфонию радости, торжества и щедрости жизни. «Нет более гениального музыканта, чем сама природа, — думал Володя, оставляя за собой один километр за другим. — Нужно только уметь слышать ее, понимать ее красоту».
Временами ему казалось, что каждое дерево, каждый кустик, каждая травинка хорошо понимают его и сочувствуют ему. Они готовы в любой момент заслонить его от врага, спрятать в зеленой тени, прикрыть его следы от глаз пришельцев-чужаков. Ведь все вокруг было его, родное.
Какие только мысли не взбредут в голову, когда идешь вот так по весенней, мягкой от сырости дороге, когда над тобой ослепительно сверкает майское солнце, наперебой звенят многоголосые птицы и манят к себе застланные трепетной дымкой дали. Невольно рождаются в душе мелодии еще никем не спетых песен, и сказочные образы сливаются с действительностью.
Где-то около Волкович его подобрал штатский шофер, видать, из бывших военнопленных. Ехали всю дорогу молча, каждый думая о своем. На прощание Володя протянул шоферу деньги, но тот отмахнулся:
— Брось, братец, я своих людей не обдираю. Иди себе на здоровье...
— Тогда позволь твою руку, друг...
— Пожалуйста...
Удивительное дело: за всю дорогу не перекинулись ни единым словом, а расстались близкими, своими людьми.
К Будаям Володя пришел в хорошем настроении. Родители Гены встретили его, как родного сына. Мать засуетилась около печи, отец посадил гостя за стол, расспрашивал, что делается в Минске и что вообще слышно на свете. Гены не было дома, он работал на механическом заводе и вернулся только вечером. Но Володя не скучал со стариком. Они давно не виделись, и им было о чем поговорить.
К Будаям пришли их соседи, совсем еще молодой человек Павел Хмелевский, пожилой колхозник из деревни Рудицы Семен Юхович, которого подпольщики Дзержинска знали под кличкой «Клим», и давнишний знакомый Гены Иван Жуковец. Трое гостей и Гена — это и был Дзержинский антифашистский комитет. Будай созвал его, чтобы в присутствии Володи обсудить наиболее важные вопросы деятельности антифашистов района.
— Хлопцы хотят знать, что случилось в Минске, — сказал Гена. — Расскажи, пожалуйста, Володя...
Тяжело говорить о том, что кровью запеклось на сердце. Но необходимо. Товарищи должны учиться на ошибках прошлого, чтобы не повторять их. Не торопясь Володя рассказал об арестах руководителей подполья, о предательстве Рогова, Белова и Антохина, об организационных недостатках подполья, о слабой его конспирации.
— Но одно, товарищи, помните, — минское подполье не только не погибло, а набирается еще большей силы. Вскоре и вы почувствуете это. Одну группу людей мы направили к вам в отряд уже в разгар арестов. А теперь мы сможем послать вам еще немало таких групп.
— Вот об этом нам нужно договориться, — сказал старый Клим, — когда, откуда и сколько людей вы пришлете... Видите, на улице как хорошо. Теперь не то, что зимой, — каждый кустик ночевать пустит. Базы легче создать...
— Да и у людей слишком уж наболело на душе, сдержать трудно, — добавил Володя. — Начинаешь говорить с иным, а он аж горит от ненависти к фашистам. Чего, говорит, тянете, в лесах можно целую армию создать... Но это не так просто. Собрать людей — не хитро, а вот как их одеть, накормить, вооружить?
— Народ поможет, — отозвался Иван Жуковец. — Не только одеть и прокормить, но и оружие добыть для начала. У нас вон сколько винтовок и пистолетов подобрано на месте фронтовых боев. А теперь мы оружие у врага отбираем...
— Это все правильно. Но для победы этого мало. Воевать нужно разумно. Мы должны научиться воевать.
— Ничего, научимся. Так когда вы направите к нам новую группу минчан? — не унимался Клим.
— Скоро. После двадцатого мая присылайте связного Миколу Сидоренко. В прошлый раз он удачно провел машину.
— Володя, нужно нам договориться относительно усиления пропаганды, — вмешался в разговор Гена Будай. — Знаешь, как люди жаждут правдивого нашего слова? Каждая листовка до дырок зачитывается, через сотни рук проходит. А листовок у нас, к сожалению, все еще не богато. Тех, что мы на машинке печатаем, мало, а вы скуповато присылаете. Помоги, пожалуйста, вам же, минчанам, это легче...
— Согласен, приходи ко мне, будет листовка. Я уже отдал печатать ее. А вообще, мы вам посылаем не так уж и мало. Да и не вам одним. В другие районы тоже нужно.
Говорили так до комендантского часа. Потом Хмелевский, Жуковец и Юхович ушли, а Володя остался ночевать у Будаев. Пробыл он здесь еще несколько дней.
Вернувшись в Минск, Володя взялся за выполнение другого поручения горкома — за подготовку первого номера подпольной «Звязды». Уже не один день думал он над тем, каким должен быть этот первый номер. Общее направление его понятно: газета будет пламенно звать советских людей на беспощадную борьбу с врагом. Но как звать, какие формы материала выбрать для этого?
После заседания горкома, на котором решили печатать «Звязду», Володя спросил Михася Воронова-старшего, чем тот будет помогать горкому.
— Могу печатать и подпольную газету, только небольшого формата.
Это определяло и характер материалов. Они должны быть короткими, сжатыми, насыщенными огромной ударной силой. Каждое слово — на вес золота.
Из партизанских отрядов по-прежнему приходили связные. Они приносили новые вести о боевых действиях народных мстителей. Такие сведения могли пригодиться газете, и Володя накапливал их.
Еще больше интересовало советских людей, оставшихся на оккупированной территории, положение по ту сторону фронта: что там делается, как живут, как борются братья и сестры? Фашистской брехне больше никто не верил. Сколько раз геббельсовские подголоски объявляли, что гитлеровцы взяли Москву, а она как стояла неприступная, так и стоит.
Многое хотелось бы сообщить читателям подпольной «Звязды». Тем более, что радиоприемник стоял под рукой, Володя забрал его с собой, когда ушел на Немигу из своего дома. Сообщения Советского Информбюро он слушал и записывал регулярно.
Прежде всего нужна передовая статья. Она должна задать тон всему номеру газеты. Володя еще днем сел писать ее. Сколько раз ни начинал, все выходило не так, как хотелось, — нескладно, многословно, тускло. А нужно, чтобы каждое слово зажигало людей, вызывало у них лютую ненависть к врагу.
Начало смеркаться. Хозяйка плотно закрыла окно ставней и завесила плотным одеялом, чтобы ни одна капля света не просочилась на улицу. Ведь под самым окном время от времени слышались тяжелые шаги фашистских патрулей. Каждую минуту они могли ворваться в квартиру и арестовать только за то, что своевременно не потушен свет.
Не карандашом, а, кажется, собственной кровью писал Володя. Чувствовал: все, что напечатает подпольная «Звязда», отзовется тысячеголосым эхом в сердцах ее читателей.
«Партизан! — ложились на бумагу фраза за фразой. — Ты видишь, на фронт тянутся немецкие эшелоны, груженные солдатами, боеприпасами и техникой. Взрывай железнодорожное полотно, мосты, пускай под откос составы — этим ты облегчишь наступление Красной Армии. Видишь телефонный кабель — рви его, этим прервешь связь и внесешь замешательство в среду врагов!