стеной, уходя своими вершинами к синему небу, по которому плыли редкие белые облака. Это был уже близкий

мне северный лес, где темную хвою елей и сосен дополняли своей нежной, трепетной зеленью березы и осины

и кое-где оживляли оранжевые рябиновые гроздья. Понизу, вдоль опушки, к ним лепилась мелкая поросль ивы

и ольхи.

Я мог бы выпрыгнуть из вагона на ходу и скатиться по песчаной насыпи. Но меня могли увидеть и

отправить за мной погоню. Я стоял в дверях, не зная, на что решиться. А контролеры тем временем подходили

все ближе, переходя из вагона в вагон. И может быть, они уже дошли до этого вагона. В любую минуту могла

открыться дверь на площадку и мог прогреметь суровый возглас: “Ваш билет, гражданин!”. Куда было мне

деваться?

Но, видно, бог не совсем еще забыл меня на этом свете. Поезд начал понемногу замедлять движение. Я

всмотрелся вперед. Там виднелась небольшая станция. Он мог остановиться возле нее, но мог и не

остановиться. Остановись, милый поезд, остановись! Он еще замедлил ход. Позади меня лязгнула ручка двери и

кто-то вышел из вагона на площадку. Я весь напрягся, ожидая вопроса о билете. Глаза мои скользили по скату

насыпи, выискивая место, куда бы спрыгнуть. Но вопроса не последовало. Кто-то молча встал позади меня,

дымя папиросой. И еще кто-то вышел на площадку, поставив на пол что-то тяжелое. А за ним в дверях застрял

еще кто-то, и чей-то басистый голос ворчливо спросил: “Ты что, спишь ай бабки ставишь?”.

Поезд остановился. Я шагнул на перрон и, ни на кого не глядя, направился по нему в самый конец. Сойдя

с перрона, я свернул вправо и оказался на дороге. Она подступала к станции откуда-то с юго-востока и, не

пересекая железнодорожного полотна, уходила дальше в глубину леса, примерно на северо-восток. Два-три

деревянных дома стояли у ее изгиба. Один из них пахнул на меня ароматом печеного хлеба. Но я все шагал и

шагал, не оглядываясь и благословляя судьбу за то, что она помогла мне уйти от горького стыда.

Когда дорога основательно углубилась в лес, я осмотрелся и прислушался. Поезд, судя по звуку, уходил

куда-то на северо-запад. Я шагал на северо-восток. Позади меня слышались голоса людей, идущих в том же

направлении. За поворотом дороги я их не видел. Они тоже, наверно, сошли с поезда и теперь торопились к себе

домой, куда-то неподалеку. Если бы их дом находился далеко, они бы ехали туда на машине. Я свернул с дороги

в лес, чтобы пропустить их мимо. Лес был густой. Молодая поросль ивы и березы между стволами крупных

елей составляла такой плотный заслон, что мне не понадобилось уклоняться особенно далеко от дороги.

Притаившись там среди кочек, поросших черничником, я выждал, пока голоса, доносившиеся с дороги, не

удалились, и тогда еще раз осмотрелся.

Вот где мне предстояло наконец успокоиться. Я не знал еще, под какой березой или елью это произойдет.

Но уже одно то было утешением, что не в жаркой и голой степи оставил я свои бедные кости, а донес их сюда, в

этот близкий моему сердцу лесной мир. И тут я заметил, что все кочки вокруг меня полны спелой черники. Руки

мои сразу же потянулись к ней, и некоторое время я топтался на месте, обирая ее вокруг себя и кидая в рот.

Потом я двинулся дальше, держась прежнего направления, но от ягод уже не отрывался. Их было много

вокруг. Все кочки были ими усеяны. Похоже, что тут их никто не собирал. Медленно продвигаясь вперед, я

непрерывно действовал руками и ртом, не упуская, однако, из виду дороги. По ней время от времени проезжали

машины или крестьянские телеги обыкновенного размера. Но я не торопился на нее выбираться.

Часа два или три продвигался я так рядом с дорогой и незаметно вышел к небольшой реке, пересекавшей

лес. Здесь все было открыто солнцу. А на травянистом скате, уходящем вниз к воде, я напал на спелую

землянику и, конечно, ее тоже не оставил без внимания. Ниже, у самого берега, я увидел заросли малины. Она

вызрела пока еще только частью, но этой частью я так набил себе живот, что на время забыл про голод.

А потом приспела пора взглянуть на себя. Карманное зеркальце показало мне противную небритую

морду с облупленным носом и пятнистыми скулами. В таком виде неудобно было переселяться в ту последнюю

неведомую обитель, куда неотвратимо вела меня судьба. Пройдя немного вверх по течению реки, я выбрал

такое место, откуда не был виден мост, и там взялся приводить себя в порядок. Я выстирал все, кроме костюма,

и сам выкупался и побрился, а потом часа три сушился и грелся на солнце.

На дорогу я вернулся, имея вполне приличный вид. Жаль только, что я не знал, куда вела эта дорога и как

далеко было до Ленинграда. Но мне ничего другого не оставалось, как шагать по ней и шагать. Километра два

тянулась она еще лесом, а потом пошли поля ржи, овса, картофеля, ячменя. Но больше всего места занимал

здесь лен, усеянный мелкими голубыми цветочками. Километра три шел я полями, где самые низкие и ровные

места были заняты льном, а потом вошел в перелесок. И только оказавшись в полумраке перелеска, я

спохватился, что день уже подходил к концу, а прошел я в этот день весьма немного, увлекшись ягодами.

Подкрепили они меня ненадолго, а от дороги отбили основательно.

За перелеском открылись новые поля ржи и овса. Овес был совсем еще зеленый, а рожь местами

начинала желтеть. Но мягкие колосья ржи не крошились в ладонях, как ни старался я их растирать, и зеленые

зерна просто раздавливались, не выпадая из своих гнезд. За хлебными полями опять потянулись картофельные.

Картошка тоже кое-где цвела, и я бы, наверное, рискнул подкопаться под некоторые кустики, чтобы погрызть ее,

хотя бы сырую. Но на этих полях в отдалении виднелись люди, а за поворотом дороги открылась целая деревня.

На пути к деревне раскинулось большое свиное хозяйство. Стада свиней паслись по обе стороны дороги

возле низких кирпичных построек, покрытых волнистым шифером. Когда я приблизился к ним, одно стадо

неторопливо переходило дорогу, попутно разрывая своими пятачками ее травянистые обочины. Это были

породистые, длиннотелые, вислоухие свиньи. Они не обратили на меня внимания, запрудив дорогу, и мне

пришлось пнуть ногой в зад одного невежливого борова, чтобы заставить его посторониться. Но он только

хрюкнул в ответ вопросительно, повернув ко мне клыкастую пасть, и все-таки не посторонился. Пришлось мне

самому обойти его.

В отдалении от большого стада по обе стороны от дороги паслись также свиноматки с поросятами. Их

тоже было много на этой огромной пустоши, заросшей травой и кустарником. А поросятам не было числа. Я

мог бы украсть один из этих суетливых розовых комочков, и никто не заметил бы недостачи. А мне его хватило

бы на несколько дней. И может быть, он помог бы мне добраться к сроку до Ленинграда, если, конечно,

Ленинград был от меня не так далеко.

Чем дальше я пробирался сквозь стадо, тем теснее оно сбивалось, не желая уходить с дороги. Дошло до

того, что одна огромная свинья, круто повернувшись на месте, так толкнула меня задом, что едва не сбила с ног.

Я стал осторожнее их обходить, но они от этого не стали вежливее, ибо свинья есть свинья. А когда я совсем

остановился, наткнувшись на сплошную стену из хрюкающего живого сала, они и вовсе перестали со мной

считаться.

Одна из них, роя возле меня землю, наткнулась на мою ногу и попробовала отпихнуть ее своим рылом. Я

пнул ее ногой в пятачок. Но она, вместо того чтобы отойти, лишь удивленно хрюкнула, обратив ко мне

клыкастую чавкающую пасть. И два ее солидных, тяжеловесных соседа тоже оторвались на минуту от

пожирания корешков и червей, чтобы обратить ко мне недовольные рыла и выразить хрюканьем что-то весьма

нелюбезное, но посторониться и не подумали. Ростом все они были мне почти по грудь, а длиной метра по два.