— Ребенок наполовину чужой крови.

— Для меня не существует чужой крови.

Ауриана чувствовала себя раздавленной, несчастной, загнанной в ловушку.

— Нет, я не могу отдать моего ребенка.

— Ну как хочешь, — мягко сказала Рамис. Однако Ауриана прекрасно знала, что пророчица не сдалась, это был всего лишь тактический прием. Когда наступит подходящий момент, Рамис возобновит свои попытки и тогда уже постарается добиться своего.

— Не могла бы ты сказать мне… жив ли Деций?

— Жив, но не спокоен духом. Однако он доволен этим обстоятельством, он доволен тем, что жизнь лишила его покоя.

— А я… увижу ли я его когда-нибудь снова?

Рамис улыбнулась и покачала головой, как мать, которая видит уловки своего избалованного чада, посредством которых оно стремится получить недозволенное.

— Некоторые линии судеб не являются предначертанными и потому их невозможно предсказать заранее.

— А почему ты меня вызвала к себе ночью?

— Ах это… Если бы ты знала ответ на этот вопрос, ты, пожалуй, в отчаяньи размозжила бы себе голову о скалу! Поэтому ты еще не готова услышать мой ответ. Но позже ты услышишь его и примешь с радостью это известие, — Рамис замолчала, поглаживая длинным изящным пальцем голову небольшой гадюки, которая поглядывала на нее своими колючими глазками. Ауриана знала, что это был наиболее ядовитый вид местных змей. «Неужели она околдовала змею, или, может быть, Рамис не придает смерти никакого значения?» — с изумлением думала Ауриана. И тут невольно с ее губ сорвался мучительный вопрос:

— Я должна обязательно знать… — еле слышно прошептала она. — Умоляю тебя… скажи мне… почему судьба заставила меня совершить самое страшное преступление?

Рамис смотрела на нее некоторое время долгим сочувствующим взглядом, не произнося ни слова. Затем она намеренно резким движением начала дразнить змею, и та в конце концов, молниеносно вскинув свою голову, укусила ее. На мякоти ладони пророчицы выступили яркие капли крови. Придя в ужас, Ауриана попыталась встать со своего места.

— Ты нарочно дразнила ее! Зачем? Неужели ты хочешь умереть?

— Я не умру, — спокойно сказала Рамис.

«Нет, она не человек! Она даже не вскрикнула от боли!» — думала Ауриана.

— Если бы это количество яда попало в твою кровь, бедное дитя, ты бы начала корчиться на земле, потому что в твоей крови уже и так слишком много яда — и эта капля явилась бы последней. Ты отравляешь себя день за днем — без посредства каких-нибудь ядовитых змей. Ты отравляешь себя ядом вины и позора. Мое же тело находится в слишком близких отношениях со смертью. Она движет моим телом, и оно не сопротивляется ей. Я невеста смерти. Я каждую ночь делю с ней свое ложе, — произнесла Рамис звучным проникновенным голосом, все еще поглаживая голову змеи.

— Поединок двух коней доказал тебе твою полную невиновность, — продолжала Рамис. — Но ты до сих пор говоришь о каком-то своем «преступлении». Я думала, что если откажусь собственноручно свершить этот суд, передоверив решение твоей участи поединку коней, это поможет мне окончательно убедить тебя, заставить поверить в твою невиновность. Однако, совершенно очевидно, что этого не случилось. Почему?

Горячие слезы навернулись на глазах Аурианы.

— Я ведь тоже явилась однажды причиной смерти, — тихо промолвила Рамис. — Смерти свой собственной дочери.

Ауриана была поражена, она замерла на месте, словно парализованная: почему великая пророчица решила поделиться с ней своей сокровенной тайной? У Аурианы было такое чувство, словно ей показали что-то, чего не должен видеть смертный человек — как не должен он видеть истинный образ Фрии, который каждую весну жрец укрывает алым покрывалом, ставит на повозку и провозит по полям, пробуждая их к новой жизни.

— Это случилось много лет назад, когда я служила послушницей у великой наставницы и пророчицы по имени Матабруна, в краю Священного Ольшаника, — продолжала Рамис слегка изменившимся голосом, свидетельствующим о том, что ее рана до сих пор не зажила, — каждая из нас должна была владеть одним видом оружия. Меня обучили обращаться с луком. Однажды ночью на нас напал отряд гермундуров, и в воцарившейся неразберихе, в кромешной темноте… я выстрелила и убила ее… мою собственную плоть и кровь… Ее звали Фреавару. Наконечник стрелы был намазан ядом — поэтому она умерла почти мгновенно, хотя и испытала короткую мучительную предсмертную агонию. Я была тогда моложе, чем ты сейчас, и точно так же, как ты, отравляла себя много лет сознанием вины и позора. Мое горе казалось мне огромней, чем все Три Мира. Я до сих пор горюю, это правда, но теперь моя кровь очистилась от яда. Ты тоже можешь очиститься от отравляющего кровь яда, Ауриана.

У Аурианы пресеклось дыхание от волнения: к своему полному изумлению, она увидела одинокую слезу, скатившуюся по гладкой щеке пророчицы.

— Жизнь в своей основе совсем не такая, какой представляется нам, — продолжала Рамис тихим голосом. — Вот этот камень, который так давит на мою руку, оставляя на ней следы, на самом деле является полной пустотой. Бальдемар жив. И твое страдание причиняет ему муки. Пока ты находишься здесь, я постараюсь показать тебе твоего истинного врага. Твой враг — вовсе не смерть, как ты думаешь.

— А я когда-нибудь смогу вернуться к своему на роду?

— Вот он, твой истинный враг!

— Как? Мое желание вернуться к своему народу?

— Нет. Но никогда не подменяй вопросом своих желаний. Твои желания — твои идолы, которых ты слепо обожествляешь. Однако твоим величайшим идолом является даже не само желание вернуться к своему народу. А терзающая твою душу страстная мечта свершить месть!

Ауриана напряглась всем телом, в эту минуту она ощутила, какая пропасть разделяет ее и Рамис. Ей не следовало обсуждать с пророчицей эту тему. Потому что она знала наверняка, что непременно отомстит за смерть Бальдемара, что смерть настигнет убийцу ее отца с той же неизбежностью, с которой весна следует за зимой. Наступит день, и она, вызвав на поединок Одберта, убьет его. Да и кто на ее месте — будь он гордым отпрыском благородного рода — не поступил бы так же? Это был священный закон, которому следовали все люди, все германцы, кроме последователей самой Рамис, известных повсюду своими странностями.

— Ну хорошо, мы наткнулись на преграду, находящуюся в заоблачной дали, потому что воспарили слишком высоко, и самое время остановиться сейчас, — произнесла Рамис, вставая. Ауриана поднялась вслед за ней. Но прежде чей выйти из круга, Рамис склонила голову, взяла руку Аурианы и закрыла глаза. Повернувшись лицом к огню, она начала нараспев повторять известную молитву, обращенную к Фрии:

— Ты — чистейший свет, излучаемый ясной луной… ты — сияющая в ореоле солнца… ты — прародительница всех существ, рождающая вновь и вновь солнечный свет, подательница благ всем народам… твое божественное имя — победительница…

Ауриана повторяла молитву вслед за Рамис, эту молитву знал каждый ребенок. Закончив молиться, Рамис бросила в огонь связку сухой вербены — символический дар Фрии. Затем она взяла факел и зажгла его от костра. Медленно шествуя в полном молчании, Рамис подвела Ауриану к одной из небольших хижин.

«Она собирается оставить меня здесь на острове», — мелькнуло в голове у Аурианы, и у нее упало сердце от радости и великого облегчения. Ведь это было самое надежное место для нее — ни один наемный убийца Гейзара не осмелится пробраться на этот остров.

Хижина была очень скромной, просто обставленной: на грубо сколоченном из соснового дерева столе стоял кувшин с водой, рядом с ним лежала дудочка, сделанная из птичьей трубчатой косточки, тут же находился сосуд из полой тыквы. На полу лежала охапка свежей соломы, служившая мягкой уютной постелью. Упав на нее, Ауриана тут же погрузилась в глубокий сон. Ей снилась Рамис. Ведунья говорила со страшными духами. Но из всех слов Ауриана явственно разобрала лишь одну непонятную ей фразу:

— Да… она одна из них.

Глава 20

Наступила середина зимы, а с ней подошло время колядок — зимних забав и игрищ. Осеннюю распутицу прочно сковало морозом. На рассвете Рамис прогуливалась вместе с Аурианой вокруг острова. В потоке ее плавно льющейся речи вольно переплетались мир видимый и мир духовный: она могла начать рассказывать о привычках водоплавающих птиц, которых долгое время целенаправленно изучала в природе, а затем незаметно перейти на другую тему, заговорив о смерти и о том, почему люди часто представляют ее себе в образе летящей птицы. Однажды, когда Ауриана вдруг повела речь о своих дурных предчувствиях относительно будущей весны, Рамис внезапно остановилась и стала пристально смотреть на курящуюся воду озера, как будто бы тщательно обдумывая те слова, которые собиралась сейчас сказать. Наконец, она медленно проговорила: