На пороге одного из шатров сразу же появилась какая-то женщина и зашагала к воротам стремительным шагом. У нее было очень замкнутое выражение лица, а на губах лежала печать молчания, как будто она раз и навсегда решила как можно меньше общаться с человеческим родом. Судя по ее облику, она принадлежала к одному из племен, обитавших в лесах — это можно было заключить по ее огромным печальным глазам с разноцветной радужкой, по темным веснушкам на носу, по платью, сшитому из ткани, окрашенной в охристо-серые тона, по лисьему меху, накинутому сверху для тепла. Ее широкоскулое некрасивое лицо странным образом контрастировало с полногубым чувственным ртом. Глядя на нее, Ауриана почему-то подумала, что это худощавое сильное тело никогда не знало ласки мужа или любовника. Она производила впечатление чистого целомудренного человека, полностью посвятившего себя жреческому служению. Женщина назвалась Хельгруной, служанкой Рамис.

— Будь благословен этот день, в который к нам приехала внучка Гандриды! — произнесла она радостно, впрочем, без излишней экзальтации, как бы просто констатируя сам факт.

— Будь же и ты благословенна и да прибудет с тобой удача! — промолвила Ауриана, склонив голову и пытаясь скрыть свою настороженность и неотпускавшую ее тревогу. — Но откуда ты меня знаешь?

— Я не знаю тебя, но тебя знает Она, — и Хельгруна кивнула в сторону острова. Ауриана заключила из этого, что само ее прибытие в этот день было заранее предсказано пророчицей.

Хельгруна начала было открывать ворота, но внезапно остановилась, бросив мрачный взгляд на меч Аурианы.

— Стихия железа — земля, его надо вернуть в ее недра. Ты должна оставить это за воротами.

Ауриана стала возражать, объясняя жрице, чей это меч.

— Мы любили Бальдемара, но все же это — меч, и его надо оставить за воротами. Заверни его в полотно и зарой где-нибудь за околицей, с ним ничего не случится.

Волей-неволей Ауриана вынуждена была подчиниться. Затем она натерла шкуру Беринхарда углем, изменив его масть для того, чтобы никто не узнал его, а значит — и ее, и отвела скакуна на конюшню.

Для Аурианы настал период, который Хельгруна называла временем очищения. Она должна была очиститься не только от скверны железа, но и от крови, пролитой ею. Ауриана попробовала было возразить, оправдываясь тем, что это ведь была кровь врагов — но это оправдание здесь считалось неуместным. Ее закрыли одну в отдельной хижине, сколоченной из рябиновых бревен, и давали в пищу только специально приготовленную ритуальную кашу. Она пила родниковую воду из чаши, на дне которой лежали драгоценные камни, каждый камень — как объясняла Хельгруна — исцелял определенный род духовного недуга. Каждый день Ауриана купалась в священных водах озера. С каждым минувшим днем ее беспокойство возрастало. Она уже сильно сомневалась в том, что Рамис станет проявлять заботу о женщине, которая много лет назад оскорбила ее.

Каждый день кого-нибудь из просителей перевозили на лодке на остров, на встречу с Рамис. Из разговоров вокруг Ауриана поняла, что не существовало видимого порядка в вызове просителей к пророчице Подчас вновь прибывшего приглашали на остров сразу же, а другие жители поселка томились в ожидании по четыре луны и более. Говорили, что Рамис особенно долго заставляет ждать богатых людей. Но сама Ауриана считала, что Рамис исходила из каких-то более темных глубинных соображений. Так Ауриана видела одного британского вождя — человека, полного достоинства и скрытого внутреннего напряжения, нагруженного слитками золота — которого Рамис приняла всего лишь через четырнадцать дней.

На шестой день пребывания в деревне Ауриана была разбужена Хельгруной посреди ночи. Удивленная и ослепленная светом факела, бившим ей прямо в лицо, она не сразу поняла, где находится и что с ней. «Где Деций?» — была ее первая мысль, и тут же слезы выступили на ее глазах, когда она все вспомнила и пришла в себя.

— Время настало, — только и сказала Хельгруна, кивнув в сторону острова.

— Прямо сейчас? — прошептала Ауриана, — в самую жуткую пору ночи?

Хульгруна ничего не ответила, взглянув на Ауриану так, как будто та нарочно притворяется ничего не понимающей. Она резко бросила ей длинное платье из белого полотна, вышитое по подолу янтарем, и приказала снять обувь, хотя на улице было очень холодно. Затем торжественно и церемонно она накинула на плечи Аурианы мех белой кошки.

После этого Ауриана и Хельгруна отправились к озеру, сопровождаемые двумя послушницами, несущими факелы. У берега рядом с привязанной к колышку лодкой стояли еще две послушницы. Что все это могло означать? Ночь считалась временем зла, когда могли твориться только самые нечестивые дела.

Она готова была уже испугаться этим необычным обстоятельством, но тут заметила, что все разбуженные обитатели деревни почитали такой ночной вызов к пророчице за большую честь. Те, кто встали посреди ночи, чтобы сопровождать Ауриану на тот берег, невольно разбудили остальных, и теперь Ауриана слышала обрывки восклицаний и разговоров шепотом.

— Она пробыла здесь всего лишь пять дней…

Но больше всего всех окружающих поразил тот факт, что ее пригласили на остров ночью. По всей видимости, подобное произошло впервые на памяти местных старожилов. И почему ей на плечи набросили мех белой кошки, священного животного? Кто была эта воинственная дочь далекого вождя, почему ей оказывались такие почести?

Теперь почти уже все обитатели деревни толпились на берегу, наблюдая за отплытием Аурианы с любопытством. Некоторые из них подходили к ней, чтобы прокричать или пробормотать, заикаясь от волнения, о своих бедах и печалях, с которыми они явились сюда за помощью. Они надеялись, что Ауриана замолвит о них словечко перед Рамис, и та пораньше примет их. Но Ауриана с трудом понимала людей, говорящих на почти непонятных ей наречиях. Хельгруна отогнала просителей подальше от берега.

Нос лодки был сделан в форме головы дракона, в его полую резную голову повесили светильник, так что глаза дракона горели ярким светом и из них шел дымок, создавая впечатление того, что здесь до сих пор жил древний дух, которого все боялись и от которого одновременно ждали многих милостей. Когда Ауриана вошла в маленькое суденышко, оно качнулось под ее весом, и курящаяся дымом голова дракона как бы приветственно кивнула ее. За ней в лодку вошли две послушницы с факелами и заняли места — одна на носу лодки, а другая на корме. Единственный гребец оттолкнул лодку веслом от причала и начал делать мощные размашистые гребки. Огни двух факелов отражались в совершенно неподвижных водах озера, словно на поверхности лунного камня. С темного острова доносился звук свирелей, выводящих призрачную мелодию, стелящуюся над озером, словно ночной туман. Этой музыке вторил плеск весел. У Аурианы дух захватило от таинственности и странности всего происходящего, она поняла, что свирели приветствовали ее приближение, и в то же время чувство опасности не покидало Ауриану, она решила быть начеку. Кто знает, что на уме у этой Рамис?

«Она непостижима и непредсказуема, к тому же она знает, что я сильно недолюбливаю ее», — думала Ауриана.

Лодка мягко причалила к берегу острова. Хельгруна и две послушницы с факелами повели Ауриану вверх по каменным ступеням. Здесь на острове обитало множество прирученных Рамис змей, их расписанные разными узорами спины мелькали в свете факелов, струились словно ручейки, быстро убегающие от света.

Они миновали каменную арку, на которой был водружен шестиугольный щит, символизирующий покровительство Веледы всем германским племенам в битвах. Сразу же за аркой стояло деревянное изображение Фрии, это был собственно говоря сучковатый отполированный дубовый ствол, над которым трудилась только природа, но не рука человека. Хельгруна остановилась, и Ауриана поняла, что должна поцеловать изображение богини. Она быстро встала на колени и прикоснулась к гладкой поверхности — чуть не вздрогнув, так явственно она почувствовала трепет живой плоти.