– Но ведь мы оба замешаны...
– Я ни во что не замешан-с, уверяю вас...
Малюга еще больше вспыхнул и вытянулся во весь свой высокий рост.
– Да ведь это уже с вашей стороны... наглость! – сказал он, весь дрожа:– ведь это, я вам скажу, подл...
Вилькин так быстро вскочил с кресла, что даже не дал ему закончить фразу. Он тоже во весь рост выпрямился.
– Извольте сейчас выйти вон, господин Малюга! – сказал правитель звонко:– иначе я вас прикажу сторожу вывести.
Старший чиновник особых поручений не на шутку струсил: он Вилькина хорошо знал.
– Надеюсь еще с вами встретиться не один раз! – сказал Малюга, весь дрожа от злости, низко поклонился и вышел.
– Вон, мальчишка! – сквозь зубы проговорил ему вслед побледневший Вилькин.
Несколько минут он просидел неподвижно, как бы сверяясь с мыслями, потом подошел к двери в канцелярию и звонко, отчетливо позвал:
– Г. Матьвиевский! Пожалуйте ко мне...
Столоначальник в ту же минуту явился.
– Потрудитесь довести до сведения гг. столоначальников, – сказал ему правитель чрезвычайно серьезно: – если г. чиновник особых поручений Малюга будет просить у кого-нибудь из них какое бы то ни было дело для справок, хотя бы даже под его расписку, пусть они ни под каким видом не исполнят его просьбы без моего личного дозволения. Если случай такой представится, пусть потрудится прежде доложить мне-с. Слышите?
– Слышу-с.
– Я имею весьма серьезные причины не доверять г. Малюге. Сейчас только что он мне сделал здесь маленькую сцену такого рода, что я не могу, хотя бы и желал, не считать его чиновником подозрительным. Это между нами-с, разумеется. Да вы, может быть, и сами кое-что слышали оттуда, из канцелярии: он так громко говорил?
– Нет-с, у нас ничего не было слышно.
– Я имею весьма серьезные причины на это распоряжение... понимаете?
– Совершенно понимаю-с.
– Так сделайте же одолжение, передайте там...
Столоначальник поклонился и хотел идти. Правитель остановил его рукой.
– Постойте, батюшка,– на один вопрос... Ну, как у нас дела, подвигаются?
– Работа просто кипит-с, Николай Иваныч. После-завтра, я думаю-с, ни одной бумаги ни у кого на руках не останется-с.
– Я, право, не знаю, как мне вас благодарить, милый мой (не разб.) Матьвиевский: вы у меня просто правая рука. За это пока вот вам – мои обе...
Правитель протянул столоначальнику обе руки. Матьвиевский и на этот раз ушел от него сияющий.
Вилькин опять весь погрузился в дело. Но в эту самую минуту, когда весь город лихорадочно волновался, передавал впопыхах из уст в уста министерскую новость, мог какой-нибудь сердцевед (не разб.) заглянуть в душу правителя и в то же время взглянуть на него самого, как всегда изящный, спокойно, даже с легкой насмешкой на губах занимающийся своими делами,– такой сердцевед невольно остановился бы перед ним и надолго задумался бы над полезным характером этого странного человека.
Но вряд ли бы Вилькин позволил кому-нибудь в эту минуту заглянуть в свою душу...
V
Вечер и мадам Матюниной
Прошло дня три. В это время губернский город успел освоиться мало-помалу с мыслью о назначении нового губернатора и толковал об этом уже довольно спокойно, теша свое воображение всевозможными и по большей части нелепыми догадками о человеке, которого в глаза никогда не видели. Павла Николаевича Арсеньева почему-то ожидали в Земельск по раньше, как недели через две.
Была пятница – приемный день у мадам Матюниной. В этот вечер у нее в маленькой гостиной собралось немногочисленное, но зато самое избранное и короткое общество, Несмотря на это, однако ж, общий разговор как-то не клеился... Сама хозяйка, полулежа на подушке дивана, разодетая "небесно-невинно",– как выразился о ней потихоньку бывший тут же Падерин своей хорошенькой соседке, дочери председателя уголовной полиции, м-ль Снарской,– томно передавала полулежавшей с ней рядом на диване генеральше Столбовой свои сладкие воспоминания о Петербурге вообще и об итальянской онере в особенности. Армии подполковник Вахрушев играл в шахматы с управляющим губернией, поминутно делая самые непростительные ошибки, так что вице-губернатор, страстный игрок, несколько раз уже выходил из себя, не прощая ему ни одного промаха. Вице губернаторша, очень молодая и очень ограниченного ума дама, с жаром доказывала прокурорше, также очень молодой еще, но тем не менее весьма развитой женщине, что так называемая "эмансипация", право, не поведет ни к чему хорошему, что и без нее, без этой что-то уж очень мудреной "эмансипации", как она выразилась, честная женщина, строго исполняющая свои обязанности, всегда будет совершенно счастлива, и что, наконец, все эти вопиющие семейные сцены, которые так любят описывать современные литераторы,– чистая выдумка – читать иногда совестно. Вице-губернаторша, очевидно, разделяла розовый взгляд на вещи своего почтенного супруга. Падерина спорила с ней слегка, как обыкновенно спорят, когда не надеются, чтобы нас когда-нибудь поняли. Хозяин в уголку толковал вполголоса со стариком Снарским о каком-то весьма запутанном уголовном деле. В отдалении от всех молча курил сигару доктор медицины из евреев (не разб.) Васильевич Ангерман – бледный и серьезный молодой человек – брюнет, красавец собой, с лицом в высшей степени благородным и симпатичным, так что хорошему человеку нельзя было не полюбить эту личность с первого взгляда. Ангерман кончил свое образование в Дерптском университете, постоянно следил за наукой, выписывал множество книг, ездил на два года за границу, теперь весьма справедливо считался по искусству первым доктором в губернии, будучи в то же время и инспектором врачебной управы. Он был утомлен и (не разб.) оставался еще в этой гостиной только из приличия.
Маленький Коля Матюнин весело возился на ковре у его ног с левряшкой.
Был час десятый в исходе. Общество решительно не знало, чем прогнать налезавшую на него смертельную скуку. М-ль Снарская попыталась было что-то спеть с Падериным у рояля, но это не удалось им обоим: ибо, как оказалось, были не в голосе. Вице-губернатор, осторожно зевнув раза четыре, объявил Вахрушеву, что играет с ним последнюю партию. Генеральша Столбова стала ни с того ни с сего жаловаться хозяйке на внезапную головную боль и надеялась, что не будет на нее в претензии, если она так скоро оставит такое приличное общество. Словом, опустение гостиной предстояло неминуемо. Вдруг в передней раздался звонок.
– Н-да... Кто бы это мог быть... н-да? – сказал машинально управляющий губернией, осторожно отступая конем.
– О, это непременно м-р Вилькин! – заметила хозяйка, оживляясь:– держу пари, что он...
– И я тоже,– подтвердила генеральша Столбова.
В самом деле, в гостиную (не разб.) вошел Вилькин. Мы бы его не узнали теперь сразу. Николай Иваныч смотрел таким бойким светским человеком, таким веселым, что просто чудо. На лице его не было не только той озабоченности, какую, особенно в последнее время, привыкли видеть на нем в канцелярии его подчиненные, даже будто легкий румянец играл у него на щеках. Избранное общество м-м Матюниной напустилось на Вилькина разом, как рыба на червячка: его просто закидали вопросами.
– Что так поздно, Николай Иваныч? – говорила томно хозяйка.
– Что нового, Николай Иваныч? – спрашивала Столбова, у которой, как видно было, внезапная головная боль прошла.
– Николай Иваныч, вы нас совсем забыли... Не грех ли вам (не разб.),– закричала м-ль Снарская звонко:– (не разб.) взялся...
– Николай Иваныч в последнее время даже как будто похудел от усиленной работы...– замечал в свою очередь ее папенька, отрываясь от интересного разговора с Матюниным.
– Безбожно так нескромно вести себя, Николай Иваныч! – уверяла вице-губернаторша.