Успокоивши по возможности старуху, он немедленно посылал за безбожным частным приставом. Тот, как водится, сейчас же являлся, низко кланялся, выслушивал негодующие речи начальника и, выждав удобную паузу, представлял, разумеется, все дела в том свете, какой был для него более выгоден, уверяя его высокородие, что просительница известна всему городу по своим беспрестанным ложным (не разб.) на начальство, что она не хочет исполнять его законных требований, будто бы нагрубила даже самому полицмейстеру, и проч., и проч., и проч. Вице-губернатор и его также ангельски терпеливо выслушивал – и ему также сочувствовал во все время фальшивого рассказа:

   – Н-да... за что же грубить... чиновнику... при отправлении его обязанностей грубить... н-да... законы надобно исполнять... Я этого не потерплю... н-да!

   На другое утро старуха опять являлась. Вице-губернатор горячо напускался на нее за ложный визит, трогательно упрекал в грубости, говорил, что грубить никому но следует, что он этого не потерпит, и отсылал старуху домой ни с чем или, убедившись снова в справедливости ее просьбы, опять посылал за частным приставом, опять горячо распекал его, а дело все-таки кончалось (нн разб.) смешной кукольной комедией, ни в пользу старухи, ни в ущерб интересам полиции. Впрочем, при хорошем губернаторе Тихомиров, руководимый им во всем, по своей неподкупной честности, мог быть очень полезен на своем место.

   Перейдем теперь к другим чиновным лицам. Некоторые из них, как губернский прокурор, например, приняли роковую министерскую весть как-то двусмысленно, не то спокойно, не то тревожно. Падерин, которого встретил на улице Матюнин, бесцеремонно прозванный им за глаза "матюхой" ради его нравственной мужиковатости, ответил на поздравление председателя казенной (не разб.) "с новым губернатором", по обыкновению, остротой:

   – Поверьте мне, многоуважаемый Гаврила Павлыч,– сказал он с чуть заметным раздражением в голосе:– "ничто не ново под луной...".

   Но у Гаврилы Павлыча эта острота, при настоящем обстоятельстве, даже и улыбки на лице не вызвала, хотя во всякое другое время он наверно не пропустил бы ее без смеха. За Матюниным, как говорили злые языки, водился, между прочим, один очень скандалезный грешок. Желая как можно больше извлечь выгод из своей службы, он никому не давал никакого места даром, хотя бы даже это было место помощника столоначальника, а с другой стороны, чтобы не обижать чиновников и чтоб они не вздумали с ним торговаться, назначил у себя в казенной палате раз навсегда – таксу. Чиновник его ведомства, аккуратно каждый год уплачивающий председателю по этой таксе, был уверен, что продержится на своем месте, если не до окончания века, то во всяком случае до конца службы Матюнина в председательской должности. Такса эта имела в городе огромную популярность, и нет ничего мудреного, что Гаврила Павлыч не без тревоги узнал о назначении нового губернатора, хотя непосредственно и не был подчинен ему: всякое случается... Но особенно надо было видеть в этот день полицмейстера: армии подполковник просто был сам не свой. Он с самого утра неистово гремел саблей, как угорелая кошка раз по десяти совался на глаза то своим ближайшим подчиненным, то начальству, то частным влиятельным лицам в губернии; к генеральше Столбовой заезжал по крайней мере четыре раза, а жену частного пристава второй, самой доходной части города – ту так он просто чуть с ног не сшиб, встретившись с ней в полутемных сенях квартиры частного. Подъезжая к общей городской управе, Вахрушев как-то особенно неприязненно кисло посмотрел на старую, недавно надломленную сильным ветром березу, которую пока еще не успели срубить и которая теперь, качаясь от осеннего ветра, жалобно скрипела, будто причитала, кланяясь армии подполковнику:

   "Так и так, дескать, ваше высокоблагородие... Стояла я на сем месте, росла ровно тридцать лет и три года; видела я на своем веку и пережила шестерых губернаторов; да вот, видно, не пережить мне седьмого: надломил меня злобный вихрь буйный... Ох, знать, смерть моя пришла, смерть пришла – последний час!"

   Полицмейстер даже плюнул, проходя мимо березы, и тут же отдал приказание квартальному срубить со немедленно: "потому-де, что она только портит (не разб.) вид общей городской управы, а пользы-де от нее никакой, как от козла – ни молока, ни шерсти". С полдня полицейские солдаты шныряли по всему городу, требуя, по приказанию полицмейстера, от домохозяев, чтобы они распорядились как можно поскорее и как можно чище вымести улицу, выполоть траву около тротуаров и проч. Вообще, в этот и на другой день, особливо по присутственным местам, в губернском городе все мылось и чистилось. Но как ни суетился полицмейстер, все-таки гораздо больше всех, после Вилькина, разумеется, был встревожен только что возвратившийся в это утро старший чиновник особых поручений при губернаторе Александр Александрыч Малюга. Он как только узнал в чем дело, так сейчас же и (не разб.), бледный как ясень, даже не переменив дорожного платья, к Вилькину в канцелярию. Александр Александрыч вошел туда в таком расстроенном виде, что чиновники даже переглянулись.

   – Николай Иванович здесь? – задыхаясь спросил он у кого-то из них.

   – Давно уже-с,– ответили ему.

   Малюга чуть не бегом прошел в правительскую комнату. Вилькин был весь погружен в дела, которых лежала перед ним огромная куча.

   – Что это вы, как будто с пожару откуда-нибудь? – сказал с неудовольствием правитель, пристально взглянув на неожиданного посетителя, и нехотя подал ему руку.

   Старый чиновник особых поручений несколько минут переводил дух.

   – Хуже всякого пожару!– проговорил он наконец.– Успокойте меня, ради бога, Николай Иваныч: скажите, правда ли, я слышал, не врут ли, что будто прежний губернатор наш сменен, а на его место назначен кто-то другой?..

   – Совершенно правда-с...– ответил правитель с убийственной холодностью.

   Малюга потерялся.

   – Кто же назначен к нам? – спросил он с лихорадочной дрожью, не замечая, как странно его принимают.

   – Действительный – статский – советник – Павел – Николаевич – Арсеньев-с...– с тою же убийственной холодностью пояснил правитель.

   Малюга позеленел пуще прежнего.

   – Но, Николай Иваныч... как же это?.. что же это?

   Правитель плечами пожал.

   – Право, я не понимаю, о чем вы говорите...

   – Да новый-то губернатор... что это такое?

   – Как что-с? Очень просто: назначен – министром...

   – Извините, я еще не могу опомниться от этой проклятой новости...

   – Говорите, пожалуйста, тише: ведь вы не у меня в квартире! – довольно строго заметил Николай Иваныч старшему чиновнику особых поручений.

   Малюга от удивления понизил голос.

   – Николай Иваныч... но... что же мы с вами будем теперь делать?..– спросил он, разводя руками,– что нам делать, скажите?

   – Как что-с? Я думаю, как всегда, будем заниматься каждый своим делом...– обрезал его правитель.

   – Да ведь не до шуток теперь нам с вами: ведь это, значит, умирать заживо приходится! – заметил Александр Александрыч жалобно.

   – Не знаю-с, как вы, а я не имею к этому ни малейшей наклонности...– сказал Вилькин с холодной насмешкой.

   – Да что же это наконец такое? Вы меня дурачите, кажется, что ли, Николай Иваныч? – заговорил Малюга, начиная терять всякое терпение от такого неслыханного равнодушия правителя к общим их интересам.

   – Я ничего решительно не хочу-с, кроме того, чтоб вы оставили меня поскорее в покое-с с вашими пустыми вопросами: я стр-а-шно занят-с в настоящую минуту.

   Малюга вспыхнул.

   – Как пустыми вопросами? Какими пустыми вопросами? Наше общее дело, в котором мы оба с вами замешаны,– по-вашему, пустые вопросы? Что вы это, Николай Иваныч! Что с вами? в уме ли вы?

   – Я уже имел честь заявить вам-с, что со мной ничего ровно не случилось. Кроме того, что я занят страшно, а что с вами делается – это не мое дело-с. Оставьте меня, прошу вас, в покое: мне некогда-с...