— Хорошо, я сниму. Но вопрос о Курочкине мы будем разбирать на бюро!

— Ой, боюсь! — Женька шутовски вытаращил глаза и присел. К нему уже вернулась его обычная самоуверенность. Своего он добился — газета будет снята, а насчёт бюро… Он выпрямился и свысока посмотрел на Ирину:

— Может быть, вы ещё и моего лечащего врача на комсомольское бюро вызовете?

Ирина, не отвечая, обошла его, словно неодушевлённый предмет, случайно оказавшийся на пути, подошла к стене и резко дёрнула за край газеты. Газета отлетела, оставив на гвоздях кусочки бумаги.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав! — басом произнёс Сергеев. Он всё ещё старался сгладить размолвку.

Ирина круто повернулась к нему:

— А ты, Сергеев… Я тебя считала честным, принципиальным, а ты… двурушник!

И неожиданно всхлипнув, она выбежала из класса. Сергеев растерянно проводил её глазами.

История с газетой испортила Ивану весь день. На следующем уроке он совсем не слушал ответов товарищей, объяснение учителя и получил два замечания за невнимательность. Ребята недоуменно посматривали на него: такого с Сергеевым раньше никогда не было. А Иван даже не замечал их взглядов: он заново переживал разговор с Иринкой. Вновь и вновь он слышал её дрожащий возмущённый голосок: «…Я тебя считала честным, принципиальным, а ты…», снова видел в глубине серых глаз слёзы. Иван не мог понять, почему эта размолвка так мучает его. Может быть, он был груб? Нет, ничего такого, что могло бы оскорбить Иринку, он не сказал. А если он всё-таки не прав? Сергеев мысленно перебирал все аргументы Ирины. Нет, и в этом он себя упрекнуть не может. Правда, Женькина болезнь проявляется как-то странно, но ведь врач лучше знает, что ему можно, а что нельзя, а справки, да еще такие, так просто не выдаются. Значит, он прав. Так почему же осталось сознание какой-то вины, недовольства собой? Случались у них размолвки с Ириной и раньше, правда, редко, но всё же случались, но ни одну из них он не переживал так болезненно, как сейчас. Что же случилось? Почему он не может забыть эти слёзы в серых глазах?

В перемену Иван попробовал заговорить с Ириной, словно ничего не случилось, но та только фыркнула, окинула его гневным взглядом и отвернулась.

А в классе все ждали урока литературы. Ещё бы: придёт новый учитель. Уже несколько раз девчонки, и первая, конечно, Лидка Норина, словно бы случайно оказывались возле дверей учительской, когда кто-нибудь входил или выходил, и краешком глаза заглядывали туда, а потом взволнованно делились впечатлениями:

— Ой, девочки, строгий, наверно.

— Пожилой. Лет сорок будет.

— И нисколечко не сердитый. Разговаривает с англичанкой и смеётся, смеётся!

— А галстук по-модному завязан!

Но всякому ожиданию рано или поздно приходит конец. Прозвенел звонок. Ребята как-то торжественно выстроились у своих парт, только Серёжка Вьюн караулил возле лестницы в коридоре. Но вот и он влетел в класс:

— Идёт!

Владимир Кириллович вошёл спокойной, неторопливой походкой, прошёл к столу, положил журнал и только тогда негромко произнёс:

— Здравствуйте! Садитесь!

Нет, походка никак не отражала его душевное состояние: спокойствия не было и в помине. Нелегко, ох нелегко снова начинать работу в школе после такого большого перерыва. Сумеет ли он? Справится ли? Вот перед ним сидят тридцать юношей и девушек, у каждого из них своя жизнь, свои привычки, свой характер. Сумеет ли он подчинить их единой цели, поймут ли они его, или так и останутся они сами по себе, а он сам по себе?

Владимир Кириллович обвёл класс внимательными прищуренными глазами, ощущая на себе ответные тридцать взглядов. Интересно, о чём думают они сейчас?

Например, вот эта девушка с серыми печальными глазами, сидящая на первой парте? Или вон та, у окна, у которой глаза, как вечернее августовское небо, глубокие и тёмно-синие? А вот и вчерашние знакомцы: паренёк со светлыми вьющимися волосами, с самоуверенным выражением лица — нелёгкий, наверное, характер, придётся с ним немало повозиться. Его, кажется, Женькой зовут. Рядом с ним широкоплечий крепыш, так понравившийся ему вчера на площадке. Только сегодня он что-то сумрачно выглядит. Сзади него нетерпеливо ёрзает Вьюн. Впрочем, это, наверное, кличка. А фамилия? Что ж, фамилию он сейчас узнает, стоит только открыть журнал. А вот откроются ли перед ним их души?

— Давайте знакомиться. Меня зовут Владимир Кириллович, фамилия — Селиванов. Я буду преподавать у вас литературу и, кроме того, буду вашим классным руководителем. Впрочем, вчера я имел возможность убедиться, что вы об этом уже осведомлены.

Он усмехнулся и нагнулся над журналом.

— Абросимов! — назвал он первую фамилию.

— Я! — вскочил Серёжка Вьюн.

Так. Значит, он угадал: Вьюн — это прозвище. Следует признать, что оно довольно верно характеризует своего владельца. Да и вообще ребячьи прозвища большей частью метки и точны, в этом он уже давно убедился. Один за другим поднимаются ученики. Каждого нужно запомнить, узнать, к каждому подобрать ключик и не ошибиться. Одна, даже небольшая ошибка, может навсегда запереть от тебя ребячью душу десятью замками, и тогда уже никакой ключ не подберёшь. Это он тоже уже знает по своему, хотя ещё и небогатому, опыту.

— Курочкин!

А, это тот самый. Несколько секунд они взаимно изучают друг друга. Что ему говорили про Курочкина в учительской? Способный и даже талантливый — это Лидия Васильевна, своенравный и капризный — это Валерия Яковлевна, бывший их классный руководитель, а Александр Матвеевич, завуч, неопределённо пожал плечами: ученик как ученик. Впрочем, так он сказал про всех, о ком его спрашивал Владимир Кириллович. Ещё кто-то говорил, что Курочкина очень балуют родители. Да, видимо, сложный характер.

— Садитесь, Курочкин.

Первое знакомство кончается. Последней в списке Чернова. Почему последней? По алфавиту она должна стоять третьей с конца. Пропустили? Вряд ли. Второгодница? Не похоже. Фамилия приписана явно позднее, другим почерком. Значит, вновь прибывшая.

— Вы, Чернова, недавно пришли в этот класс?

— На уроках сегодня впервые.

— Значит, у вас, как и у меня, сегодня только первое знакомство?

— Нет, я уже девять дней работала вместе со всеми в колхозе.

— Вот как? Значит, успели уже сдружиться с классом?

— В основном — да.

Женька ловит на себе мимолётный взгляд Нины. «В основном». Исключение — это, вероятно, он, Женька Курочкин. А Владимир Кириллович закрыл журнал и сделал от стола шаг вперёд, ближе к классу.

— Ну, что ж, ребята, будем жить дальше — познакомимся поближе. А сейчас поговорим о литературе, вернее, о вашем отношении к ней. О чём вы любите читать, что вам нравится в книгах и что не нравится?

Планируя свой первый урок, Владимир Кириллович решил пойти на небольшую хитрость. Простая беседа о прочитанных книгах должна была стать своего рода разведкой: отвечая, ребята вольно или невольно выскажут свои мысли, взгляды, то есть хотя бы немного приоткроют занавес, скрывающий их души.

— Так что же вы любите читать, ребята? Вот вы, например, Коротков?

Толька Коротков, прозванный ребятами за свою неповоротливость Тюленем, медленно вылез из-за парты и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Посмотрел налево, потом направо, словно ожидая подсказки, и наконец пробасил:

— Про войну я люблю читать.

— Ну, а что вы последнее прочитали?

Толька снова переступил с ноги на ногу.

— Прочитал я Шолохова «Они сражались за Родину». Сильная книга! Лопахин там больно хорош, да и Звягинцев. Ещё прочитал Симонова «Живые и мёртвые», тоже ничего книга. Но у Шолохова лучше!

— Значит, вы любите про войну?

— И немножко про любовь, — ехидным шёпотом подсказал Серёжа Вьюн. Ему никак не сиделось спокойно на месте. Владимир Кириллович повёл в его сторону бровью, но замечания не сделал.