— Глупо, — повторил он, — глупо и… бессердечно смеяться над чужими болезнями!

Последние слова вырвались сами собою и прозвучали неожиданно жалобно. Ирина на секунду смутилась, но тотчас же упрямо вскинула голову:

— А почему у тебя так странно проявляется болезнь: когда тебе нужно — ты болен, а когда не нужно — здоров?

— К сожалению, болезнь не спрашивает, когда ей прийти, ни меня, ни даже комсорга.

Звонок, рассыпавшийся в коридоре, прервал их разговор. Вместе со звонком в класс ворвался Сергеев.

— Чуть не опоздал!

Он плюхнулся на парту рядом с Курочкиным, но тот даже не пошевелился.

— Ты что, всё ещё за вчерашнее дуешься?

Женька снова ничего не ответил.

— Брось, старик, сам же виноват. А впрочем, дело твоё.

Сергеев махнул рукой и повернулся к сидящему сзади Вьюну:

— Серёга, слыхал, как вчера «Спартачок» «примыл» «Динамо»? 3:1. Я только конец репортажа захватил.

— Мусор твой «Спартачок», — басом отозвался Сергей Абросимов. — Всё равно призового места ему не видать, как своих ушей! Хорошо, если хоть в первую пятёрку влезет. Вот братцы-тбилисцы — это да! Быть им чемпионами!

— Тбилисцам? Ха! Не смеши меня! Они же только дома играют. А на выезде — одни баранки!

Ребята, слушая их традиционную футбольную перепалку, улыбались или, чтобы подлить масла в огонь, поддакивали то одному, то другому. Один Женька Курочкин сидел молча, глядя перед собой ничего не видящим взором.

— А ты бы, Серёга, спросил вчера у Владимира Кирилловича, за кого он болеет, — крикнул кто-то из ребят.

— Какой Владимир Кириллович? — встрепенулась Лида Норина, не пропускавшая ни одной важной новости.

— Эх, Лида, Лида! — с наигранным сожалением произнёс Сергеев. — Как же это ты! Такую новость — и не знаешь! Владимир Кириллович — наш новый классный руководитель.

И тут же пожалел, что сказал. Девчонки насели на него со всех сторон:

— Кто сказал?

— Где он?

— Когда приехал?

— Вы его видели? Какой он?

Сергеев умоляюще поднял вверх руки, но вопросы продолжали сыпаться градом. Класс напоминал разворошенный муравейник или улей во время роения. Спас Сергеева учитель, вошедший в класс. С минуту постоял он в дверях, ожидая, когда затихнет шум, а потом, ни на кого не глядя, прошёл к столу.

Историю у них вёл Александр Матвеевич, завуч школы, которого между собой ребята называли Верблюдом. Кличка эта родилась давно и, словно по наследству, переходила от старших классов к младшим. Уже забылось, кто и почему так прозвал его: то ли из-за привычки откашливаться и отплёвываться в платок, то ли из-за безразличного отношения к ученикам, но было в нём, действительно, что-то верблюжье, особенно когда он отчитывал какого-нибудь ученика своим скрипучим однотонным голосом, бесстрастно глядя поверх него, поводя из стороны в сторону своей маленькой, немного приплюснутой головкой, вытягивая и без того длинную шею, словно хотел выдернуть её из воротника. Был он сравнительно молод, но почему-то все ученики считали его самым старым в школе.

Женьке Курочкину он был особенно неприятен. Они жили по соседству, и иногда вечерами завуч заходил к ним посидеть, поговорить или, как выражался он сам, «погреть холостяцкую душу у семейного огонька». И Женькина мать всегда любезно встречала его. Правда, о Женькиных школьных проделках он почти никогда не рассказывал, но каждое его посещение таило определенную опасность.

Александр Матвеевич, бесстрастно глядя поверх ученических голов, сухо и нудно излагал очередную тему. Голос его назойливо царапал барабанные перепонки, словно гвоздь по стеклу. Хотелось от него отмахнуться, как от назойливой мухи. Впрочем, в классе на сей раз почти никто не слушал объяснения. Девчонки перешёптывались, и от них к партам, где сидели Серёжка Вьюн и Иван Сергеев, то и дело летели записочки. Но ребята, несмотря на многочисленные кулаки, показываемые им тайком из-под парт, хранили стоическое молчание.

Наконец прозвенел долгожданный звонок. Александр Матвеевич оборвал объяснение материала чуть ли не на половине фразы, сухо назвал страницы учебника — задание на дом, повернулся и ровной походкой вышел из класса, не обращая внимания на поднятый ребятами шум.

Женька протолкался сквозь груду девчонок, сразу же после звонка окруживших их парту, и подошёл к стоящей в стороне Ире Саенко.

— Я требую, — резко произнёс он, — чтобы эта заметка, фальсифицирующая факты, была снята!

Ирина стояла перед ним, перебирая пальцами косу, перекинутую на грудь, — верный признак того, что она нервничала, но голос её звучал спокойно:

— Почему? Разве факты, отражённые в ней, не соответствуют действительности?

— Да, не соответствуют!

— Значит, ты ездил с нами в колхоз, а вчера вечером не играл в баскетбол на школьной площадке?

Теперь в голосе её звучала явная насмешка. Женька был сбит с толку, но решил не отступать.

— Баскетбол — это моё личное дело!

— Ах, личное! В том-то и дело, что у тебя личное стоит всегда на первом месте! Именно это и отражает заметка.

— О чем спор?

К ним подошел Сергеев, освободившийся от нападения девчонок.

Ирина сразу повернулась к нему. В классе давно уже привыкли к тому, что все начинания Ирины, на которые она, кстати сказать, была весьма щедра, безоговорочно поддерживались Сергеевым. Ирина явно обрадовалась его вмешательству.

— Вот Курочкин требует, чтобы сняли газету, в которой помещена карикатура на него.

— Какую газету? Ах, эту! Я ее еще не видел.

Сергеев подошёл к газете и несколько секунд молча рассматривал её, потом, наморщив лоб, вернулся к парте Саенко. И Женька, и Ирина ожидали его.

— Знаешь, Ирина, мне кажется, что на этот раз ты всё же не права.

Ирина гневно тряхнула головой, коса с одного плеча перелетела на другое, в глазах вспыхнуло презрение.

— И это говорит член бюро класса! Неужели ещё тебе нужно объяснять, что комсомолец должен всегда ставить общественное выше личного!

— Постой, постой, не горячись! — Сергеев ещё больше наморщил лоб. — Так ты считаешь, что здесь налицо конфликт личного с общественным?

— Да!

— Работа в колхозе — общественное дело, а игра в баскетбол — личное?

— Ну, конечно! Это даже пятикласснику ясно.

Ирина пожала плечами, словно удивляясь, что такие простые вещи ему не понятны. Но Иван не собирался отступать.

— Значит, ты считаешь, что Курочкин не поехал в колхоз для того, чтобы играть в баскетбол?

— Я этого не говорила! — несколько растерялась Ирина.

— Но получается именно так! Вот в этом-то и есть твоя ошибка, Ира.

— Ну знаешь, это просто ты из ложного чувства товарищества защищаешь своего друга.

Сергеев густо покраснел. В классе все знали эту его особенность — краснеть по любому поводу, а иногда и вовсе без повода. Причём румянец, поднимаясь от шеи, заливал всё лицо. Пылали огнем даже уши.

— А по-твоему, товарищ не имеет права выступить на защиту своего друга, если видит, что по отношению к нему допущена явная несправедливость? Грош цена такой дружбе!

— Но я не верю в его болезнь!

— Это твоё дело, а газета — общественное, вот тебе и конфликт между личным и общественным, — пошутил Сергеев, чтобы сгладить размолвку.

Но Ирина не была расположена к шуткам.

— Это не болезнь, а симуляция!

— У Курочкина есть справка от врача.

— Значит, нужно верить разным бумажкам и не верить фактам? Ну знаешь, это просто формализм!

Сергеев улыбнулся:

— Вот, все семь смертных грехов мне приписала: покрывательство, формализм, ложное чувство товарищества, ещё что?

— Что симуляция — это ещё нужно доказать, — вмешался в разговор молчавший до этого Курочкин.

— И докажу! — гневно сверкнула серыми глазами Ирина.

— Ну вот, когда докажешь, тогда и повесишь эту газету, — примирительно произнёс Сергеев, — а пока нужно снять.

Ирина молчала, только нервно вздрагивала коса, которую она перебирала тонкими пальцами. Наконец, глубоко вздохнув, не глядя на Сергеева, она проговорила: