Алим молча протянул объяснение Бычкову. Задумался, вспоминая что-то.

— Нет, товарищ лейтенант, не так было… Вспомнил я. Это я курицу задавил на улице. Здесь, в селе… Не удержался, упал… Вот тогда-то и покарябал лицо.

— Запамятовал, стало быть. Бывает. Вот тебе еще лист бумаги, пиши второе объяснение. Про курицу…

Алим написал.

— Точно, помнишь, что курицу? Соседи видели?

— Видели, наверное, — неопределенно ответил Алим. — Курица белая была.

— Пойду проверю. Народу много, может, кто и видел.

Через несколько минут Игорь Алексеевич вернулся.

— А знаешь, Михаил Михаилович, Алим-то верно сказал. Задавил он… Действительно задавил… Только не курицу… Петуха.

Ожившее на мгновенье лицо парня снова померкло.

— Так кого же ты все-таки задавил — курицу или петуха?

Наступило молчание.

— Петуха.

— Ну вот! Так ты у меня всю бумагу изведешь. — И третье письменное объяснение легло в планшетку старшего лейтенанта. Матасов сказал, что все — пока хватит, можно ехать, и ему, Алиму, — тоже придется съездить вместе с ними в Талгар, в райотдел милиции. «Включай двигатель, я только сбегаю предупредить отца».

Задержание хотя и является исключительной мерой процессуального принуждения, но и Матасов и Бычков в данном случае считали, что имеется достаточно оснований предполагать виновность Алима в совершении преступления, за которое по уголовному закону может быть назначено лишение свободы. А раз так — статья 109 Уголовно-процессуального кодекса Казахской ССР дает право на краткосрочное задержание подозреваемого.

…Солнце стояло еще довольно высоко, но уже чувствовалось приближение вечера, и за машиной по нагретому за день асфальту неслась косая короткая тень. Игорь Алексеевич только сейчас вспомнил, что они с Матасовым сегодня так и не пообедали, но эта мимолетная мысль сразу же выпала из сознания и уступила место сложной комбинации фактов, кажущаяся взаимосвязь которых могла значить нечто большее, чем случайное стечение обстоятельств. Помятые, надломленные ветви кустарника и царапины на переднем крыле мотоцикла… Следы крови на листьях и ссадина на лице Алима. Его путанные объяснения. А отпечаток протекторов шин на месте происшествия? На этот вопрос ответят эксперты… Что еще? Мотоцикл был спрятан в сарае…

Спрятан? Так почему же его владелец сразу показал тайник? И какой смысл вообще прятать мотоцикл? Нет, он его не прятал! Скорее другое… Убрал подальше с глаз, чтобы не думать, не терзаться, напрочь позабыть все, что случилось. Если так, можно, пожалуй, понять и странное поведение Зины… Пока версия кажется надежной.

Михаил Михайлович молча сидел рядом с Бычковым, а на заднем сиденье, понурив голову, о чем-то своем думал Алим.

В Талгар приехали около семи, начальника уголовного розыска райотдела майора Кенжетаева на месте не оказалось, и Алим провел ночь в КПЗ. Утром его вызвали на допрос. В кабинете он увидел уже знакомого старшего лейтенанта. Вполоборота к нему, подперев подбородок, сидел майор и, казалось, внимательно слушал. На столе перед ним лежала пачка чистой бумаги, а рядом — веером — Алим уловил это сразу — письменные объяснения, которые дал он вчера в милицейской машине.

— Садись, — Бычков кивнул на свободный стул. — Спалось-то как? Неважно? Ясно, не санаторий…

В распахнутое настежь окно ветерок занес легкий запах бензина. Шторы лениво колыхнулись.

— Вы вызваны на допрос, — сказал майор Кенжетаев. — Прежде чем начать выяснения обстоятельств, послуживших основанием для вашего задержания, я хочу объявить вам, что вы подозреваетесь в совершении автодорожного происшествия, повлекшего за собой смерть человека.

Затем майор назвал дату, время и место происшествия и спросил, может ли Алим сообщить что-либо по существу преступления, в котором он подозревается.

— Я ничего не знаю, не был я там и ничего сказать не могу. Я уже говорил, что дальше села не ездил.

— Ты мне со вчерашнего дня твердишь, что дальше села не ездил. А ведь неправда это! Неправда! Забыл Бочаровых? Сколько раз ты к Зине приезжал на своем мотоцикле? Вспомни! — Игорь Алексеевич едва сдерживал раздражение. — Тебе что, очная ставка с Ольгой Федоровной нужна?!

Губы юноши дрогнули, плечи бессильно обмякли, словно слова Бычкова враз надломили тот внутренний стержень, благодаря которому он держался все эти дни, и мог разговаривать, работать и даже войти в этот кабинет с какой-то смутной надеждой.

— Успокоитесь, Алим! — сказал майор. — Мы вас не принуждаем давать показания. Учтите только, что чистосердечное раскаяние является смягчающим вину обстоятельством, которое суд обязательно принимает во внимание. Подумайте об этом. Время у вас пока есть.

В кабинете стало тихо. Бычков отвернулся к окну, майор подвинул к себе стопку бумаги и аккуратно выровнял ее — листок к листку. Слова, показалось, прозвучали неожиданно и неестественно спокойно, и именно поэтому Кенжетаев почувствовал, что парень все-таки поборол себя, принял решение, и теперь его уже ничто не волнует, так как самое страшное — неунимавшаяся боль, глухая сосущая тоска, страх и неимоверное напряжение, связанное со всем этим, — остались позади.

— Да… Да, я… Но я совсем не думал, что так получится… А ведь вышло.

Майор писал протокол.

«Ехал я из Талгара домой в Алгу. Поздно уже было, темно. Я специально выехал так поздно, потому что выпил два стакана вина. Думал, проскочу, а если без номера, да еще пьяного остановят — кончится плохо. Все шло нормально, инспекторов на дороге не встретил. Вдруг вижу: на обочине парень стоит, руками мне машет. Я остановился. Он попросил подвезти его до соседнего поселка, километра три — не больше. Я отказывался, говорил, что вожу мотоцикл плохо, прав нет, да и выпил еще. А он засмеялся и говорит: «Брось ты эту ерунду. Ты — пьяный, я выпивши, так к доедем, ничего не случится». Взял я его. Он меня слегка обхватил руками сзади, едем. Потом почувствовал я вдруг, что он убрал руки, и тут же — минуты не прошло — мотоцикл потерял равновесие, потянул вправо, в кювет, и заглох в кустах. Я сразу не понял, что случилось, провел по лицу — кровь… Потом меня, как током ударило, — где же парень этот? Выскочил на дорогу, гляжу — лежит он, руки в стороны разбросаны, в одной — коробок спичек. Испугался я, ноги не держат, кое-как завел мотоцикл и уехал».

— Вот так это и было. — закончил Алим. — Когда пришел в себя, хотел заявить об этом, да думаю, поздно уже все равно. Так и не пошел.

Протокол прочитали. Алим согласился с текстом и подписал его. Затем подписали Бычков и Кенжетаев.

— Да, наломал ты дров… — Бычков провел ладонью по щеке и встал, собираясь уходить.

— Такое с каждым может случиться…

— Правильно. С каждым и случается, между прочим, случается! Но люди-то ведут себя иначе, по-человечески. Раз несчастье — кричат, звонят, машины останавливают, чтобы только помочь человеку в беде, выручить его. А ты убежал…

— Водочка все, она — мать родная. Зальют глаза — море по колено. Себя не помнят. — Майор встал, пожал руку Бычкову. — Большое спасибо тебе, Игорь Алексеевич.

Передай от меня привет Михаилу Михайловичу, всем вашим. Помогли хорошо. Спасибо.

Игорь Алексеевич вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Г. Третьяков

СКОЛЬКО СТОЯТ ТКАНИ

Майор поправил кончик одеяла. Больной не спал. Он смотрел вверх, в одну точку, странным немигающим взглядом. Майор наклонился к изголовью:

— Болат, что с тобой случилось? Ты меня слышишь? Я — следователь.

Абишев смотрел все тем же далеким, отсутствующим взглядом. Майор наклонился к изголовью. Минуты, разрешенные медициной, истекали. Мысли майора метались в поисках точки, на которую могло среагировать затуманенное сознание.

— Тебя ударили?

Припухшие веки дрогнули.

— Ударили сзади?