Теперь у Марксов тоже прибавилось хлопот. В мае у них родилась дочь, которую назвали, как и мать, Женни. Молодые супруги были очень счастливы и вместе с преданной им служанкой Ленхен Демут ухаживали за ребенком.
Когда однажды перед отъездом Гейне зашел к Марксам, он застал их в большой тревоге. Женни в слезах стояла перед колыбелью дочери, которую сводили судороги. Маркс взволнованно говорил, что малютка погибает.
Гейне взглянул на девочку и с какой-то убедительной решимостью сказал:
— Тут нужна теплая ванна!
Он сам приготовил ванну, положил в нее ребенка, и судороги прекратились. Малютка была спасена.
— Я никак не ожидал, что поэт Гейне может выступать в роли детского врача! — весело сказал Маркс.
— Но вам теперь, к сожалению, придется искать другого врача, — ответил Гейне. — Ведь я на днях уезжаю в Гамбург.
Горестные события
Небольшое судно, легко развернувшись на Эльбе, полным ходом подходило к Гамбургскому порту. Гейне стоял на палубе и всматривался в даль, чтобы разглядеть знакомые контуры города. Но глаза его были так слабы, что он все видел словно в густом тумане, через который едва пробивались золотые лучи июльского солнца. Когда судно пришвартовалось к берегу, он услыхал радостный голос Шарлотты; теперь он мог разглядеть сестру, махавшую ему платком. Рядом с поэтом стояла Матильда, возбужденная предстоящей встречей с незнакомыми ей родственниками. Она не выпускала из рук деревянного ящика с широкими отверстиями, внутри которого находилась металлическая клетка с попугаем. Множество саквояжей, картонок, портпледов и чемоданов составляло багаж элегантной парижанки, решившей блеснуть перед гамбургскими жителями.
На берегу выяснилось, что сам дядя Соломон приехал в порт встретить племянника с женой. Это слегка рассмешило Гейне, но ничуть не удивило. Он понимал, что дядю разъедает любопытство скорее увидеть жену племянника.
Очень осунувшийся после недавней болезни, поседевший и еще слабый, Соломон Гейне стоял у своего экипажа, тяжело опираясь на толстую палку. Все же старый жизнелюбец не забыл приколоть к сюртуку бутоньерку, в которой как всегда красовалась пышная алая роза, его любимый цветок. Он хотел помочь Матильде сесть в экипаж и галантно взял из ее рук деревянный ящик, но тут же вскрикнул и от неожиданности уронил его на землю. Кокотт просунул голову в отверстие, больно ущипнув Соломона за палец. Матильда испуганно кричала, что убили ее любимца, дядя недоумевал, узнав, что в ящике попугай, и растирал раненый палец. Гейне весело смеялся, говоря:
— Это наш попугай Кокотт передал вам, дорогой дядя, привет из Парижа.
Присутствие молодой и красивой женщины оживило старого банкира. Он говорил с Матильдой по-французски как умел, и ее развлекал странный акцент дяди. Его дети, Карл и Тереза, жившие в Гамбурге, холодно-вежливо приняли новую родственницу.
Лучше всех отнеслась к Матильде добрая и сердечная мать Гейне. Она любила Матильду хотя бы потому, что та ухаживала за ее больным сыном.
Прошло две недели, и Матильда явно стала скучать. Она не понимала почти ни одного слова по-немецки, а когда Кампе, познакомившись с ней, говорил много лестных слов по адресу Гейне, Матильда простодушно сказала:
— Мне все говорят, что Анри пишет хорошие стихи. Но я их никогда не читала и не знаю, чего они стоят. Я верю людям на слово и вижу, что Анри — умный человек.
А Гейне шутливо добавил:
— Знаете, в чем главное достоинство Матильды? Она не имеет ни малейшего понятия о немецкой литературе и не прочла ни одного слова, написанного мною и моими друзьями и врагами.
В начале августа пришло сообщение о болезни матери Матильды, и Гейне отправил жену во Францию. Теперь он стал, не отвлекаясь, заниматься корректурными листами новой книги. Особенно тщательно читал поэт и вносил изменения и поправки в текст поэмы «Германия». Он очень опасался за судьбу своего любимого детища и предвидел, что придется выдержать бои с идейными врагами. Гейне хотелось, чтобы поэма, хотя бы в отрывках, была напечатана в парижском «Форвертсе», ставшем под влиянием Маркса самым передовым органом немецкой печати. Кроме того, отдельные места поэмы могли быть помещены там без вмешательства немецкой цензуры. Гейне все время страдал от печальной необходимости самому подстригать и уродовать свои мысли. Он как-то сказал Кампе:
— Вы, милейший издатель, и не подозреваете, как мучительна для меня необходимость самому подвергать цензуре каждую мысль, как только она появляется. Писать, когда дамоклов меч цензуры висит на волоске над моей головой, — да ведь от этого можно сойти с ума!
Двадцать первого сентября 1844 года Гейне написал из Гамбурга дружеское письмо Марксу: «Дорогой Маркс! Я снова страдаю моей роковой болезнью глаз и лишь с трудом царапаю вам эти строки. Все, что я хочу вам сообщить важное, я могу вам сказать устно в начале следующего месяца, потому что я готовлюсь к отъезду, напуганный намеками, поданными мне свыше: у меня нет желания быть схваченным… Моя книга отпечатана, но выйдет в свет только через десять дней или через две недели, чтобы сразу не поднялся шум. Корректурные листы политической части книги, именно те, где находится моя поэма, посылаю вам сегодня бандеролью с троякой целью. Именно, во-первых, чтобы вы позабавились, во-вторых, чтобы вы сразу же нашли способы действовать в пользу книги в немецкой печати, и, в-третьих, чтобы вы, если найдете целесообразным, дали напечатать в «Форвертсе» лучшее из новой поэмы…»
Гейне просил Маркса написать вступительную заметку к отрывкам из «Германии», если они появятся в «Форвертсе». Письмо заканчивалось словами: «Будьте здоровы, дорогой друг, и простите мне мою бессвязную мазню. Я не могу перечитать того, что написал, но нам ведь надо так мало слов, чтобы понять друг друга!
Сердечно ваш Г. Гейне».
Когда в октябре Гейне вернулся в Париж, его ждали там горестные вести. Прусское правительство путем дипломатических переговоров добилось от премьер-министра Франции Гизо закрытия газеты «Форвертс». Отрывки из «Германии» успели появиться при содействии Маркса. Вся редакционная группа «Форвертса» была выслана из Франции, а редактор Бернайс привлечен к суду за «подстрекательство к убийству прусского короля» и брошен в тюрьму. Наступили тяжелые месяцы для немецких революционеров. На квартиру к Марксу явился полицейский комиссар с предписанием в двадцать четыре часа оставить пределы Франции. Гейне тяжело переживал это событие.
Накануне своего отъезда из Парижа Маркс прислал Гейне коротенькую записочку:
«Дорогой друг! Я надеюсь, что завтра у меня еще будет время увидеться с Вами. Я уезжаю в понедельник. Издатель Леске только что был у меня. Он издает в Дармштадте выходящий без цензуры трехмесячник. Я, Энгельс, Гесс, Гервег, Юнг и др. сотрудничаем. Он просил меня переговорить с Вами о Вашем сотрудничестве в области поэзии или прозы. Я уверен, что Вы от этого не откажетесь, — нам ведь нужно использовать каждый случай, чтобы обосноваться в самой Германии.
Из всех людей, с которыми мне здесь приходится расставаться, разлука с Гейне для меня тяжелее всего. Мне очень хотелось бы взять Вас с собой. Передайте привет Вашей супруге от меня и моей жены.
Ваш Карл Маркс».
Гейне удивлялся мужественности и выдержке Маркса: даже в момент, ст’оль тяжелый для семьи, он не забывал о своем кровном деле, о революционной пропаганде в Германии.
Женни Маркс было разрешено остаться на несколько дней в Париже. Маркс уехал в Брюссель, а она спешно распродавала мебель и белье за бесценок, чтобы достать деньги на дорогой переезд. В начале февраля 1845 года Женни, больная, с маленьким ребенком на руках, в зимнюю стужу покинула Париж и отправилась в Брюссель. Гейне почувствовал незаполнимую пустоту после отъезда Марксов и разгрома редакции «Форвертса». Поэт находился в мрачном настроении; оно усиливалось недавней скорбной вестью о кончине дяди Соломона. Он умер 23 декабря 1844 года, и об этом первая сообщила сестра Шарлотта. Известие о смерти дяди ошеломило поэта. Мысли об этом завладели им, и он вспоминал в мельчайших подробностях всю историю своей дружбы-вражды с дядей. Он написал прочувствованное письмо Шарлотте и просил передать соболезнование Карлу и Терезе в постигшем их семейном горе. Из последних разговоров с дядей он вынес убеждение, что в завещании банкира ему уделена значительная сумма. Вскоре он получил от Карла официальное извещение о смерти Соломона Гейне. В том же конверте с траурной каймой лежала выписка из завещания, где Генриху Гейне была оставлена единовременная сумма в восемь тысяч франков. Гейне не верил своим глазам. Значит, дядя поддался уговорам Карла и его жены Сесиль Фуртадо, которая теперь мстила поэту за то, что он высмеял в печати ее родственника-биржевика. Гейне лишился ежемесячной ренты, единственного верного источника существования. Это произошло в тот момент, когда болезнь его заметно прогрессировала: появились первые признаки паралича лицевых нервов и правой руки; глаза отказывались служить, надвигалась слепота. Гейне больше всего опасался, что Матильда останется без средств, если он умрет.