— Прекрати это, — грубо оборвала ее Жаклин. — Ты раскроешь свое и мое прикрытие. Если Бутсик услышит тебя…

— Все в порядке. Его здесь нет. О, Жаклин, ты не поверишь, что случилось. Я собиралась тебе позвонить.

Последние слова были смазаны чем-то другим помимо веселья. Жаклин знала, что означала эта краткая заминка. Сара прикуривала сигарету. Импульсивно она потянулась к своей пачке на столе.

— Почему ты собиралась позвонить мне?

Сара задохнулась. Она, должно быть, старалась вдыхать дым и смеяться в одно и то же время.

— Я думала… извините меня… Я думала, что вы могли пожелать послать карточку с соболезнованиями. Или даже цветы, если бы вдруг почувствовали приступ милосердия.

Жаклин напряглась.

— Он болен?

— Можно назвать это и так. — Сара старалась контролировать свой голос. — Кто-то толкнул его под городской автобус.

— Никто не толкал меня, — возражал Бутон. — Кто рассказал тебе такую абсурдную историю?

— Несколько человек, — солгала Жаклин, не вравшая никогда, если того не требовала необходимость. После разговора с Сарой она позвонила еще двум знакомым.

— Нонсенс. Я бежал. Опаздывал на встречу. Поскользнулся. И это был не городской автобус, а туристический. И я не попал под него.

— Полагаю, что ты и впрямь под него не попадал, после того как я услышала твой радостный голос, — сказала Жаклин. — Тебя должны были сгребать совковой лопатой с мостовой, если бы ты попал…

— Пожалуйста, Жаклин!

— Итак, мне не нужно посылать тебе цветы?

— Просто перешли мне набросок, — мрачно произнес Бутон.

Жаклин подняла брови.

— У меня есть еще неделя или около того. Что за спешка?

— Никакой спешки. Вообще никакой. Я просто подумал… а-а!

— Где болит? — спросила Жаклин, скорее из любопытства, чем из сострадания.

— Везде, — ответил Бутон сквозь стопы. — Не беспокойся; у меня только поверхностные повреждения, просто царапины и синяки.

— Хорошо, дорогой, не буду тревожиться. Ты уверен, что не видел поблизости очень крупную женщину в причудливой маскировке, когда ты… гм… упал?

Звенящее молчание, последовавшее за попыткой Жаклин пошутить, дало ей понять, что шутка не удалась. Она улыбнулась и вновь начала утешать его:

— Я просто не хочу, чтобы вы утаивали что-нибудь от меня, дорогой Бутс. Со мной только что произошел неприятный случай. Может быть, есть некто, кто не любит нас?

Она должна была признать, что реакция Стокса была наполнена большим сочувствием, чем ее собственная. Его голос звучал так, как будто он был искренне поражен.

— Жаклин, это ужасно! Я не верю, что Брюнгильда, несмотря на все ее странности, могла бы совершить что-нибудь угрожающее жизни. Ты уверена, что это не… ты не могла каким-нибудь образом…

— Нажить себе нескольких новых врагов? Это всегда возможно, — ответила Жаклин. — Люди в Пайн-Гроув весьма примечательны. Бывший любовник Катлин; женщина, которая никогда с ней не встречалась, но утверждает, что знает ее лучше всех на свете; другой бывший любовник, послуживший прототипом для героя ее книги; не говоря уже о ее старой бедной матери, которая думает, что Катлин жива…

Она перечислила весь список в надежде выяснить непроизвольную реакцию Бутона, но таковой не было до тех пор, пока она не произнесла имя миссис Дарси.

— Она всегда была сумасшедшей, — произнес он бездушно. — Не знаю, как Катлин с ней ладила — всегда какие-то капризы и жалобы. Ты не получала прямых угроз, а? Письма, звонки?

— Все шло как обычно.

— Должен заметить, что ты очень спокойна после всего этого, — проворчал Бутон. — Некоторая критика в мой адрес глубоко задела меня.

— Я привыкла к ней. И ты, Калигула, моя любовь, тоже должен.

Наступившая пауза на этот раз была более продолжительна, и ее совершенно невозможно было интерпретировать. Жаклин нахмурилась. Если бы снимали фильм, то камера могла бы зафиксировать крупным планом, как передернулись мышцы на лице Бутона, отреагировавшие на всплеск волн эмоций высотой метров в пятнадцать, появившихся в момент, когда он услышал это чрезвычайно знакомое имя. Страх, ужас вины — или, скорее всего, слепое безразличие. Имя само по себе ничего не значило. Это было разновидностью злобной игры слов, которая должна была приходить на ум многим из его знакомых.

Наконец Бутон произнес:

— Я думаю о том, чтобы совершить небольшое путешествие по дороге, проложенной тобой.

— Чтобы защитить меня? — Жаклин состроила грубую гримасу телефонному аппарату. — Мой милый человек!

— Можешь отпускать свои маленькие шуточки, — ответил Бутон. — Я не собираюсь в Пайн-Гроув. Я всегда ненавидел это проклятое место. Есть неподалеку приличный курорт или отель?

— Если для тебя семьдесят миль — пустяк, то есть.

— Мне нужно отдохнуть, — пробормотал Бутон. — Я слишком много работаю.

— И ты весь покрыт порезами и синяками, — проворковала Жаклин. — Бедный мой. Полагаю, что Уиллоуленд великолепное место для выздоравливающих инвалидов. Все они сидят в креслах-качалках на веранде, как пеликаны в строю, и качаются, качаются, качаются. Когда ты приезжаешь?

— Я дам тебе знать.

— Будь так добр.

Было трудно сказать, кто из них в большей степени стремился закончить этот разговор. Повесив трубку, Жаклин погрузилась в мысли. Фантастическая теория не исчезла бесследно. Чем дольше Жаклин о ней думала, тем больше она ей нравилась, не потому, что она казалась правдоподобнее, а из-за ее блестящей последовательности.

Должна ли она рассказать о ней Патрику? Было бы забавно услышать его, извергающего угрозы в ее адрес, обещающего послать к ней маленьких человечков в белых халатах, чтобы они увезли ее куда надо. С сожалением Жаклин решила, что лучше этого не делать. Провоцировать Патрика было забавным занятием только в том случае, если у нее имелись доказательства, достаточные для нанесения сокрушительного удара после того, как он поглумится над ней с вершин здравого Смысла. У нее еще не было доказательств. Но она получит их — или без смущения съест перед О’Брайеном ворону, если она не права.

Жаклин не доверилась также и Саре. Та могла проговориться. Но Сара знала, что ей нужно искать, а продолжительное отсутствие Бутона в офисе предоставило бы великолепную возможность сунуть нос в чужие дела.

Жаклин закурила еще одну сигарету и запела.

— Они спросили, как она узнала, / Ее догадка была правдой; улыбаясь, она, отвечала, / Потому что я так мудра, / Смышлена и умна…

Она проголодалась. Сандвич с тунцом, поделенный с черным котом по имени Люцифер, не насытил ее. Жаклин заслуживала великолепного обеда, приготовленного Томом. У нее выдался трудный день.

Она была так довольна собой, что даже зрелище и звуки, доносившиеся с места, где миссис Свенсон смотрела вечерние новости, не могли нанести ущерб ее чувству юмора. Бедняжка, подумала она, глядя, как старая дама не отрывала взгляда от Дена Разера; наверное, ужасно быть такой глухой и так нуждаться в обществе, чтобы подобным образом приклеиться к телевизору. Импульс, который она послала в сторону миссис Свенсон, был доброжелательным и должен быть по достоинству вознагражден. Наклонившись близко к ничего не замечавшей женщине, она заорала:

— Прекрасный вечер, не так ли?

Миссис Свенсон не вздрогнула, она подскочила в кресле и стала медленно отталкивать его назад, двигаясь как маленький черный краб, пока не уперлась в цветок, росший в горшке. Отступать дальше было некуда. Несколько смущенная, Жаклин воскликнула:

— Прошу прощения, я не хотела напугать вас, я просто…

— Что? — Миссис Свенсон сложила ладонь чашечкой и приложила к уху. — Я не слышу вас. Я глуха. Глуха как телеграфный столб. Нет толка говорить со мной, мисс, я не могу слышать ни слова из того, что вы говорите.

Жаклин начала снова:

— Я прошу вашего…

— Что?

— Я сказала, что сегодня прекрасный вечер, — прокричала Жаклин.