Вдруг льдина зацепилась за ольху и остановилась. А в эту минуту сзади наскочила на неё другая льдина. Микитка упал, а когда поднялся, от его льдины осталось не больше половины. Эта половина и поплыла дальше, но уже не так спокойно и ровно, как раньше. От каждого движения мальчика она качалась, готовая перевернуться. На ней было страшно стоять. Весь дрожа, Микитка сел на лёд. Снова потекли у него слёзы, снова он начал кричать — и опять никакого ответа.

Деревня осталась далеко позади. По правому берегу тянулись широкие поля, покрытые белыми пятнами снега, по левому — залитые водой луга, за которыми начинался лес. Вряд ли здесь мог оказаться человек…

И всё же один человек нашёлся, да только далековато- в небе! Километрах в десяти от деревни был аэродром, и колхозники привыкли к тому, что над ними чуть ли не каждый день кружили учебные самолёты. На них даже перестали обращать внимание. Но на этот раз Микитка задрал голову и поднял кверху руки с криком:

— Дяденька, помоги!

Мальчик, конечно, понимал, что лётчик не может его услышать, да вряд ли и увидит. Но в такую минуту было не до рассуждений.

Самолёт пронёсся довольно низко над головой Микитки. Вскоре снова пролетел, спустившись ещё ниже, затем повернул в деревню — да как загудит над хатами, чуть крыши не сорвал. Люди выскочили на улицу, смотрят, удивляются. А самолёт снова пролетел над головой Микитки. Сотни глаз смотрели ему вслед, но никто не увидел мальчика на льдине.

Тогда самолёт возвратился, покружил над крышами, и люди заметили, что лётчик взмахнул рукой.

— Смотрите, смотрите, что-то выбросил! — послышались голоса. — Бегите, ловите!

На землю полетел какой-то маленький тёмный предмет. Дети поймали на лету перчатку, а в ней была записка: «Мальчик на льдине».

Самолёт ещё некоторое время покружил над головой Микитки и улетел.

Пока самолёт носился над ним, мальчик тешил себя надеждой, что лётчик заметил его и собирается выручить. Когда же самолёт скрылся, Микитку снова охватил ужас. Ещё один кусок отломился от его льдины. Теперь она качалась от малейшего движения мальчика и каждую минуту грозила перевернуться. Цепенея от холода, Микитка лежал неподвижно, прижавшись ко льду. Мир казался ему тёмным, пустынным. Мальчик весь задрожал от слёз.

Впереди плыла огромная льдина. Она останавливалась, цепляясь за кусты, неловко поворачивалась, затем снова плыла и снова цеплялась. Было ясно, что маленькая льдина, которая двигалась быстрее большой, обязательно её догонит.

«А что, если перепрыгнуть на большую?» — мелькнула у Микитки мысль.

Он перестал плакать, начал внимательно смотреть, рассчитывать. Перепрыгнуть можно, только не ждать, пока льдины подойдут одна к другой вплотную. Маленькая может тогда расколоться или перевернуться. Надо подготовиться, улучить момент и перескочить…

Страх прошёл, не чувствовалось и холода. Мысли Микитки были теперь заняты другим. Он присел на корточки, и льдина угрожающе заколыхалась. Ничего, надо только сохранять спокойствие.

До большой льдины оставалось полметра… меньше… ещё меньше… Р-раз! Оттолкнувшись ногой от своей льдины, Микитка шлёпнулся на большую, которая при этом только чуть накренилась.

Микитка даже засмеялся от радости: здорово он прыгнул! Эта льдина и до берега довезёт. А если она сломается, можно на другую перебраться. А то ещё по пути и дерево попадётся или островок. Здесь, впрочем, и неглубоко- луга, можно даже вброд добраться до берега. И чего он, глупый, испугался?…

Люди, поспешившие на помощь Микитке, с удивлением увидели, что он чувствует себя на льдине, как дома: спокойный, весёлый, будто с ним ничего не случилось.

Эти люди, да, пожалуй, и сам Микитка, не знали, что таким он стал лишь тогда, когда, забыв о страхе, начал думать и действовать.

1941 г.

МАКСИМКА

Детский дом стоял в тихом уголке, на одном из холмов, поросших самыми разнообразными деревьями — и хвойными, и берёзой, и дубом. Внизу — речка, лозняк, заливные луга. Подальше виднелась железнодорожная станция. Гудки паровозов вселяли в детей надежду, что к кому-нибудь из них приедет папа или мама. Но к кому?

Некоторые ребята знали наверное, что к ним рано или поздно приедут родители и возьмут их домой. Таких, однако, было немного. Другие так же хорошо знали, что к ним уже некому приезжать…

В детском доме была группа малышей, четырёх-пяти лет. Эти были все как один убеждены в том, что к ним завтра приедет папа. Не мама, а именно папа: в погонах, с медалями, с револьвером.

Оснований для такой уверенности было сколько угодно. Война ведь кончилась. Теперь все папы, побив или захватив в плен фашистов, должны вернуться домой. Об этом говорили и тётя Катя, и старшие ребята, да и сами возившиеся в песке малыши.

Песок находился на солнечной стороне холма, где росли высокие сосны. Там охотно трудились не только малыши, но и ребята постарше. Издали холм, на котором вечно копошились дети, походил на настоящие горные разработки.

Здесь каждый находил себе занятие по вкусу. Из песка можно было сделать и железную дорогу и противотанковый ров, а у корней сосен — настоящую землянку; можно было испечь хлеб, смастерить куклу, построить город и даже выкупаться в песке.

Малыши работали лопатками, ведёрками, тачками, пускали в ход и коробки и простые дощечки, а иногда они здесь же играли в мячик, возили автомобили. Были у них и деревянные яйца и матрёшки. Здесь же происходили дискуссии по важнейшим вопросам жизни. Так, например, когда окончилась Отечественная война, сразу был поставлен на обсуждение вопрос о роли пап в этой войне. Первым выступил Юра. Он сказал:

— Мой папа побил много-много фашистов!

— А мой папа побил столько, и ещё столько, и ещё столько! — тут же заметил Боря, показывая руками на деревья и на холмы вокруг.

— Мой папа побил всех фашистов и там, и там, и всюду! — объявил Сеня.

Независимо от того, помнил он своего папу или нет, каждый из малышей находил нужным выступить с таким заявлением. Все они имели право высказываться по военным вопросам, так как у каждого из них было военное прошлое. Это прошлое относилось к тому времени, когда им минуло по году или по два.

Сохранились ли у них какие-нибудь воспоминания о тех днях? Остались, конечно, впечатления, и даже очень яркие, да только неосознанные, никак между собой не связанные. Юра, например, хорошо помнит, как горели хаты, но он не знает, что в одной из этих хат сгорели его мать, бабушка, сестра и брат. А Боря помнит лес, помнит, как бежали люди, что-то кричали, стреляли, но не знает, что он был найден в том же лесу возле убитой матери. Сеня помнит только, как мама везла его на саночках и ему было очень весело. Даже у ветерана Алёши, в которого фашист стрелял из револьвера (у него ещё до сих пор остался на щеке шрам от раны), — даже у этого солидного и рассудительного Алёши ничего не осталось в памяти, кроме каски немца и его чёрных усиков.

Когда дети слышали разговоры о взятии нашими войсками какого-нибудь города, каждый из них думал, что это, главным образом, дело рук его папы. И вот война окончилась. Каждый мог ждать приезда отца.

Первому посчастливилось Серёже. Никто ничего не видел и не знал, как вдруг тётя Катя вместе с няней начали разыскивать и звать его.

— Серёжа, иди сюда! К тебе папа приехал!

Тот как вскочит с места, как побежит! А за ним и Юра, и Алёша, и Максимка. Серёжу тётя Катя взяла за руку и повела за собой. Остальные дети шли позади.

Тётя Катя вошла с Серёжей в столовую, подвела его к человеку в военной форме и сказала:

— Вот он, ваш сын!

Военный схватил Серёжу на руки, стал его целовать, гладить по голове и всё приговаривал:

— Ишь ты, какой молодец стал! И узнать нельзя!

Серёжа стеснялся и ничего не говорил. Он только хитро-хитро поглядывал одним глазком на теснившихся в дверях товарищей. Он знал, что все ему завидуют, и гордился. Видно было, что мальчику очень хочется сказать: «Ага!»