— Идёмте же к отцу, — сказала она и пошла вперёд.

— Так он тут!.. — обрадовался я.

— А зачем ему покидать насиженное гнездо, — улыбнулась она.

«Гнездо» было на втором этаже.

Дверь отворила нам полная женщина с моложавым лицом и седыми волосами.

— Мама, знаешь, кого я привела! — весело воскликнула дочь и тут же таинственно прошептала: — Это тот самый человек, которого мы когда-то всей семьёй прятали от немцев.

— Да неужто это вы? — всплеснула руками мать. — Никогда бы не узнала!

— И вы совсем другой стали, — сказал я, пожимая ей руку. — Если бы не седые волосы, вы бы казались моложе, чем тогда.

На шум голосов в прихожую вышел высокий седой человек с круглым, гладко выбритым лицом. Сняв очки и сложив газету, которую держал в руках, он с любопытством поглядывал то на меня, то на загадочно улыбавшихся жену и дочь. Через несколько минут мы все сидели в просторной, светлой комнате и оживлённо разговаривали, вспоминая прошлое.

— Теперь я, пожалуй, могу вам предложить лучшее пристанище, чем в ту ночь, — улыбнулся хозяин.

— Вижу, вижу, — сказал я. — Но мне не терпится узнать, как поживают ваши дети — мои спасители. Расскажите о них. Меня очень интересует их судьба.

— Не только рассказать, но и показать можно, — ответил хозяин. — Сегодня ведь выходной. Сейчас созовём пленум семьи. Ты, Зося, будешь отвечать за организацию пленума, а ты, мать, — за хозяйственную часть.

Хозяин рассказал мне, как тогда пришли наши и он поступил на работу, а дети стали учиться; как потом построили новую фабрику… Теперь он, старик, — заслуженный мастер этой фабрики. И старший сын — мастер. А Зося замужем за рабочим этой же фабрики. Живёт в квартире рядом.

Зазвенел звонок. В комнату вошёл молодой человек в сером костюме, с выправкой спортсмена.

— Это Сергей. Работает на нашей фабрике техником, — отрекомендовал его отец. — Ему тогда было семь лет.

— А я немножко помню ту ночь, — заметил Сергей.

Перед моими глазами промелькнул образ стоящего на полатях оборванного, золотушного мальчика.

Не успели мы и двух слов сказать, как в другую дверь вошла молодая девушка и в смущении остановилась на пороге.

— Это Нина, учительница нашей фабричной школы, — сказал отец. — Уж она-то вас, наверняка, не помнит. Ей тогда было несколько месяцев.

— Зато я хорошо помню, как вы спали в корыте, — заметил я, пожимая девушке руку.

— А я не раз слышала о вас! — подхватила девушка.

Со старшим сыном хозяев, Андреем Ивановичем, высоким, статным мужчиной, мы встретились, как старые знакомые.

— Я тогда заметил, — рассказал он мне, — что одно ваше плечо выделяется под тонкой подстилкой и опёрся на него локтем.

— Вот вам ещё одна знакомая, — сказала мать, указывая на высокую, стройную девушку в тёмном платье. — Студентка-химик. Она тогда хоть и спала, но в общем деле всё же участвовала.

Я вспомнил спавшую на полатях маленькую девочку.

— А где же тот славный мальчик Миколка, который устоял даже перед конфетой? — спросил я.

— Сейчас и он здесь будет, — ответила мать. — Хотя мы и часто видимся, собраться всем вместе, как сегодня, не всегда удаётся… Смотрю я на вас, — продолжала она, — вспоминаю то время, когда вы у нас ночь провели, и самой не верится, что это мы и есть те самые люди.

— А я и не думаю, что мы те же самые, — заметил отец. — Мы с тобой тогда старые были, а теперь во какие!

Он встал перед женой подбоченившись и молодцевато топнул ногой. От души смеясь, мы и не заметили, как в комнату вернулся вышедший на минуту техник, а с ним вошёл широкий в плечах круглолицый лётчик.

— А вот и Миколка! — воскликнул отец. — Если бы ему теперь вздумалось усесться на вас, это было бы, пожалуй, пострашнее, чем тогда.

— Ну, теперь уже все в сборе, — произнесла хозяйка. — Прошу в столовую.

Большой стол был празднично убран. Белая скатерть, бутылки с вином, разложенная на тарелках закуска, цветы… За столом — дружная компания: передовые советские рабочие, интеллигенты, военный.

Вот встаёт с рюмкой в руке высокий седой человек и говорит:

— Дети мои! Сегодняшний день оказался нашим семейным праздником. Сегодня мы особенно ясно почувствовали, чем мы были и чем стали. Выпьем же первую рюмку за того, кто создал наше счастье!

Почтенная хозяйка с серебряной головой и счастливыми глазами обходит с рюмкой в руке всех сидящих за столом, каждого целует, а потом, отвернувшись, вытирает платочком набежавшую слезу.

Я сижу, как зачарованный. Перед моим взором возникает убогая хатёнка, куча детей на полатях, понурый высокий человек в холщовой рубахе и худая, усталая женщина, которой можно дать и тридцать пять лет и пятьдесят. Я как будто даже слышу её слова: «Родились они на свою беду и на горе нам!»

Я хотел было напомнить матери эти слова, но промолчал- не стоит омрачать семейный праздник.

1939 г.

НА ЛЬДИНЕ

В конце деревни через реку Свислочь был перекинут мост. Здесь когда-то стояла водяная мельница, от которой теперь остались одни только обгоревшие столбы. Река бурно устремлялась под мост, а по другую сторону его от течения отклонялись вправо и влево струи воды и тихо сворачивали в заводь.

Здесь собиралась на поверхности воды трава, солома, всякий хлам. Раз даже Микитка нашёл деревянную утку, приплывшую, видно, из далёкого города, где её потерял какой-нибудь малыш.

Полезные вещи, однако, редко попадались. Чаще всего сюда приплывал хлам, который портил вид красивой, тихой заводи. Летом дети любили палками выталкивать мусор из заводи в реку. До чего же весело было наблюдать, как струя подхватывает какую-нибудь щепку, крутит её во все стороны и уносит далеко-далеко!

Микитка чаще других играл возле моста. Даже теперь, весной, в самый ледоход, он проводил здесь целые дни.

— Ты смотри у меня! — говорила мать. — Как бы ты с этими льдинами в воду не угодил!

— Не угожу, — уверенно отвечал Микитка.

Вначале, когда лёд шёл густо и целые глыбы его налезали одна на другую, трещали и крошились, Микитке здесь делать было нечего — он мог только наблюдать за бурным движением на реке. Вскоре, однако, лёд поредел, легко и свободно поплыл по водному простору. А в тихой заводи стали задерживаться льдины. Разве можно отказать себе в удовольствии выталкивать их из заводи? С льдиной куда интереснее иметь дело, чем с какой-то щепкой.

Микитка усердно регулировал с берега движение льдин. Стоило одной из них задержаться в заводи, он сразу же палкой выгонял её оттуда.

Но вот из-под моста выплыла большая, толстая льдина. Приблизившись к заводи, она задержалась. Постояла, постояла, потом начала потихоньку заворачивать и, наконец, так прочно устроилась у берега, словно она здесь провела всю зиму.

Льдина целиком закрыла собой заводь. Столкнуть её в воду у Микитки не хватило сил. Да ему и не так хотелось столкнуть льдину, как перебраться на неё. Осторожно ступил он на неё одной ногой, потом другой — льдина даже не шелохнулась. Значит, на ней можно было чувствовать себя в безопасности.

Микитка и вправду почувствовал себя на ней так спокойно, как на берегу. Он снова принялся регулировать движение. Ему сейчас ничего не стоило подтянуть проходящую мимо льдину, столкнуть её с другой и, забавляясь, наблюдать, как они стукаются лбами.

Но когда он подтягивал к себе льдину, то тем самым отталкивал от берега ту, на которой стоял. Льдина стала понемногу выходить из заводи, а увлёкшийся Микитка этого не замечал. Когда же, наконец, заметил, до берега было уже не меньше метра. Микитка закричал, заметался… но льдину подхватило течением и понесло.

Домов близко не было, и никто в деревне не мог услышать Микитку, да и несло его совсем в другую сторону. Оставалась одна надежда: может, кто-нибудь увидит или услышит его с поля. Но кто станет в такое половодье ходить по полю, вдали от дороги и селенья!

Микитка кричал, плакал, но, увидев, что слезами горю не поможешь, утих. Да пока что ничего страшного и не было. Огромная, толстая льдина легко держала на себе маленького Микитку. Она успела уже прокатить своего пассажира не только по реке, но и по лугу, по болоту, по ольшанику. Вот здесь он летом гонялся за мотыльками, там, в кустах, нашёл гнездо, а теперь он проплывает тут на льдине, как Папанин.