Жир с оленьей ноги, насаженной на вертел, закапал на угли костра. Быстро стемнело.

За спиной господ стоял слуга с кожаным бурдюком и следил, чтобы их чаши не пустели. Несмотря на удачную охоту, прекрасный вечер, замечательное вино, Рено был невесел. Он тупо следил за искрами, уносившимися в небо, вдыхал, раздувая ноздри, запахи леса и хмурился.

Наклонившись, граф отхватил ножом кусок оленины и попробовал, готова ли.

— Сухое мясо, — сказал он, — у нас в Аквитании оленину шпигуют свиным салом.

— Но ведь не ради жирной оленины вы охотитесь, граф, — заметил де Труа.

Рено молча отхлебнул вина.

— Скажите, сударь, известно вам что-нибудь о госпоже Жильсон? — спросил шевалье. — Меня представляли ей в Иерусалиме.

Граф выплюнул мясо, не прожевав. Сказал:

— Она теперь здесь.

— В Яффе?

— Да.

Де Труа изобразил удивление.

— При дворе принцессы она мне не попадалась.

— Она не смеет там показаться. Изабелла прикажет ее удавить. Или утопить.

— Сказать по правде, я это понимаю.

Граф медленно повернул тяжелую голову.

— Договаривайте, сударь.

— Пожалуй. Говорят, что госпожу Жильсон рыцари Храма используют для дел, требующих тонкости, деликатности и женской хитрости. Дескать, она на содержании у тамплиеров…

Граф покивал, кусая ус.

— Вероятно.

— Интересно, что ей надо в Яффе… — де Труа встрепенулся. — Кого она интригует? Впрочем… В Иерусалиме она, как я понял, афишировала свои связи с орденом Храма. А такое принято скрывать. Я думаю, тут у нее свои заботы. Вы в стороне и не боитесь, конечно, интриг этой дамы, а я почему-то ее опасаюсь.

— Я никого не боюсь, сударь, — счел нужным сказать граф.

— Да, да, я неловко выразился. Кроме того, злые языки утверждают, что госпожа Жильсон, как многие женщины света, пыталась вас соблазнить, но в этом не преуспела. Хотя… умеет и шантажировать.

— Ваши слова справедливы. Она обещала мне показать какие-то документы.

Де Труа сосчитал про себя до двенадцати, погладил бороду и промямлил, зевнув:

— Какие могут быть документы? Чьи-нибудь краденые письма?

— Вы угадали. Видимо, краденые. Мне важно знать их содержание.

— Что же в них может быть? — не удержался де Труа. — Задета чья-нибудь честь? Не честь ли вашей жены?.. Но, извините. Мое любопытство уже неприлично. Оставим-ка эту тему.

Оговорка шевалье взбудоражила Рено:

— То-то и оно, сударь, что женой моею принцесса не станет ни при каких обстоятельствах.

Шевалье удивился.

— Простите, граф, вы ведь не трубадур безлошадный, ваши предки…

Много было выпито вина, и слишком велико отчаяние графа, вдруг разразившегося ненужными откровениями.

— Вы не понимаете! Выйдя за меня, принцесса навсегда утратит право претендовать на королевскую корону. Это будет морганатический брак. Она станет просто графиней.

Граф мрачно смотрел в огонь.

— Н-да, — сказал шевалье, — эти самые письма, какими вас шантажирует госпожа Жильсон…

— Я говорил, что она уже передала мне письма?

— Извините, граф, вы не слышите самого себя. Так вот, в этих письмах…

— Что гадать, это — признания Изабеллы Гюи Лузиньянскому.

— В любви?

— Н-нет, не сказал бы. Скорее признание того, что она может выйти за него замуж.

— Но это огромная разница!

— В любом случае, кроме этого. Мне плевать на Гюи, это ничтожество я могу растереть в пальцах. Я ревную ее к трону! Этот неодушевленный предмет опаснее человекоподобных негодяев.

В костер подкинули хворост, пришлось отсесть от огня.

— Но ваша экстравагантная ревность уже должна бы лишиться пищи. Трон женился на Сибилле.

— Так-то оно так… Я сам обрадовался было этому обстоятельству. Но получилось хуже. Характер у Изабеллы — ого! Она, я чувствую, будет биться за этот паршивый трон до последнего. И я решил… Я почти принял решение… Сейчас или никогда осуществить давно задуманное.

— Но это безбожно. Что это вы намерены предпринять? Принцесса любит вас, и я не верю, что она променяет собственное счастье любви на…

— Причем здесь вы-то, сударь? — скосился граф. — Если хотите быть адвокатом принцессы, то приступайте. Я не держу вас у своего костра.

— Но, граф!

— Су-ударь, — взревел Рено.

Де Труа медленно встал, стараясь выглядеть мрачным, а внутренне ликуя. Узелок, казавшийся столь запутанным, уступил первому же прикосновению мастера.

Но действовать надо стремительно. Старец Горы приговорил его к смерти. Можно и не успеть кончить дело. Ассасины жалят, как пчелы, а сколько их в Яффе?..

Если бы спасение собственной жизни было единственной заботой де Труа, он тотчас затерялся бы на просторах Передней Азии. Но нельзя же не довести до конца хлопоты, связанные с разрывом союза принцессы с графом Рено. По расчетам брата Гийома, Рено Шатильонский должен в конце сентября прибыть в свое заиорданское поместье и вымещать свою злость на неповинных крестьянах-сарацинах. На вопрос брата Реми, почему брат Гийом уверен, что Рено не отправится из Яффы куда-то еще, тот ответил, что графу некуда ехать. Во Франции и Италии его ждут кредиторы, а в Иерусалиме — палач. Рено, по замыслу тамплиеров, будет камнем, начинающим великий обвал отношений Иерусалимского королевства с султаном Саладином. Этот обвал обрушит укрепления реального Иерусалима, но укрепит духовную цитадель ордена. Понимая, что выполняет задание баснословной важности, Реми де Труа не понимал, почему он трудится без вдохновения. Только в начале миссии его мозг трудился в полную силу, в результате чего возник сложный, но зато беспроигрышный план. И вдруг что-то не так, что-то уму перестало нравиться. Смерти он не хотел и ее не пугался. Охоту фидаинов Синана на себя воспринимал как досадную неприятность, мешающую плавному движению событий. Но холод под сердцем возник у него до эпизода у городских ворот, и его всерьез волновало, что он не видит причины ощущения.

Идя по ночной Яффе ко дворцу принцессы, он бессознательно выбирал новые дороги, чтобы затруднить работу каким-нибудь устроителям засад. При этом копался в своих ощущениях. События убедили его, что предчувствия не случайны.

Во дворце вечером было невесело. Первая причина — графская охота. Изабелла ревновала Рено к этой его привязанности. Она сознавала, что охота — чуть ли не единственное, кроме войны, развлечение знатных мужчин. Но когда граф Рено уезжал ни свет ни заря, не предупредив и потом не послав ей вестника любви, она причисляла охоту к своим врагам. Рено знал, что злит принцессу своими отлучками, выезжал уже на охоту из чувства противоречия.

Принцесса хандрила. Притом вела себя своеобразно, принимаясь судорожно наводить порядок в своем придворном хозяйстве.

Войдя во дворец, Реми де Труа почувствовал атмосферу неправедного суда. Там рыдала камеристка, остриженная наголо за то, что обвинила другую камеристку в краже черепахового гребня. Там стонал высеченный плетьми худосочный дворянин, просивший возместить убытки, нанесенные его усадьбе и дому свитой ее высочества во время последнего выезда. Этому просителю выпала честь попасть под горячую руку принцессы.

— Тс, тс, — Реми де Труа увидел де Комменжа, высунувшегося из-за сундука, за которым тот прятался.

— Сударь, что с вами? — спросил де Труа.

— Не ходите туда, сударь, — чихнул «приближенный». — Ее высочество в гневе…

— Да что случилось? — опять спросил де Труа.

— Данже досталось шандалом по спине. Старик не может разогнуться.

Де Труа обнаружил принцессу в зале, каковой велено было именовать тронным. Посреди него стоял длинный, уставленный закусками стол с перевернутыми в гневе сосудами, разбросанными фруктами. Под столом тихо трясся карлик.

Ожидая увидеть мрачную, неприбранную хозяйку, де Труа весьма удивился, когда ему предстала изысканно одетая, тщательно причесанная и лукаво улыбающаяся Изабелла.

— Наконец, и вы, сударь.

Шевалье поклонился.

— Вас не предупредили, что сегодня ко мне подходить опасно?