— Ванька! — крикнул Родион. — Ванек, отзовись, работу проспишь! Но из избы на удивление никто не вышел. Перед тем как завести трактор, Родион оглянулся еще раз на Ванькину избу и увидел лицо матери Малышева — бабы Клавы. Лицо белело за темным стеклом, и никак нельзя было разобрать, куда оно смотрит, да и вообще вся деревня как-то непривычно была пуста и безлюдна. «Дрыхнут черти!» — подумал Родион.

Трактор застрекотал пускачом, выхлопнул облачко сажи и, заработав дизелем, враз отогнал от себя все пустые ночные запахи, наполнившись густым ароматом полыхавшей в моторе солярки. Родион медленно забрался в тесную, темноватую (стекла забрызганы грязью) берложку кабины, плотно затворил дверцу и, весь сжавшись, сгорбившись над рычагами управления, дернул трактор с места. Здесь, в теплом, нагретом мотором нутре кабины, Родион проводил большую часть жизни и сжился с ней, как улитка с ракушкой. Тысячелетним мужицким инстинктом прирос он к работе и любил ее, как звери любят друг друга, для продолжения рода. Трактор, подвывая на рытвинах, выбрасывая из-под себя комья перемешанной со снегом глины, выполз за деревню. Ехал лесом. За ним оставались две четкие, вгрызшиеся в землю колеи — свежий след человеческий.

Ровно в полдень, когда высоко стоит солнце над деревьями, разыскала Родиона по следу бежавшая пять верст Мария…

Маша — молодая бабенка, румяная, быстроглазая — не вдова, не солдатка, а без мужа живет уже три года. (Подался мужик ее на дальнюю стройку и пропал, как на войне, без вести…) Пожила Маша одна и от лютой такой несправедливости (ведь и писем не писал даже, гад!) прислонилась к Родиону-трактористу. Он и сена привезет, и дров притащит, и распилит, и наколет, и ночевать останется. Хороший мужик Родион, работящий, к запаху солярки Маша привыкла, а к вони водочной и привыкать не надо — у самой муж выпивал, и отец, и дед. Привыкла. И полюбила Родиона не для баловства, а для продления своей жизни.

В это утро проснулась Мария как обычно, печь растопила, к корове сходила, порося «заправила» картошечкой и сама картошечки поела. На ферму собралась, как в окно стукнули. Выглянув, Мария увидала районного милиционера Васина и еще какого-то незнакомого крепкого парня в кожанке. Милиционер Васин, пожилой спокойный мужик, зря по утрам никого не беспокоил, не отрывал от работы — если надо, вечерами приходил, посидит (полдеревни родственников) и уйдет. А по утрам — никогда. Поэтому Маша, еще и не взглянув как следует в хмурое лицо Васина, поняла, что пришел он не с добром. И екнуло у нее сердце, но вида не подала, а сказала сладко и певуче:

— Что, Ван Ваныч, пожаловал… и паренька чернявенького привел, а угостить вас нечем — ни водочки нет, ни…

— Помолчи, Мария… — тихо сказал Васин. — Ты вот что скажи: Лосев у тебя?

— Какой такой Лосев! — крикнула Мария.

— Да Родион-тракторист у тебя находится?

При слове «Лосев» крепкий парень как-то весь очень хищно напрягся и налился кровью. Мария со страхом посмотрела на него и подумала: «Такому лучше в руки не попадись…» И поэтому еще раз повторила:

— Какой такой Лосев?

— Ты нам дуру не ломай! — строго сказал Васин. — Родион твой где, спрашиваю русским языком… Убежал, что ли, в город? Небось ночью уже убежал…

— Мы найдем! — убежденно сказал парень. — И в городе найдем, и под землей найдем… Никуда не убежит!

— А чего ему бегать-то от вас? — крикнула Мария. — Чего ему бегать! Сдались вы ему, от вас еще бегать, от!..

Тут Мария выпалила такое, что даже парень попятился.

— Помолчи, Маша… — опять строго и спокойно, как учитель в школе, сказал Васин, — дело серьезное… Твой Родион, Малышева, вчера вечером задавил человека трактором по пьянке…

Маша попятилась, ступила в темную глубь избы и, схватив платок и полушубок, бросилась бежать на улицу. За ней медленно, специально отставая, поехал колясочный милицейский мотоцикл. Пока Мария бежала по деревне, на нее хмуро смотрели люди. Только один рассмеялся, глядя на скачущую раскорякой по льдистым лужам бабу.

За деревней ослепило Марию уснувшее под паром поле. Холодом дохнуло с черной, не вставшей еще на зиму реки. По широким тракторным колеям ушла Мария в лес.

На деляне, увязывая ржавым колючим тросом сырые комли спиленных сосен, трудился Родион. Накидывал стальные удавки и волок на дорогу. Складывал в горку, чтобы растащить потом по бревнышку к берегу на самоходку. Здесь, в рычащей, трясущейся кабине трактора, услышал Родион крик. Удивился, поднял голову и увидел Машу.

Прыгнув на гусеницу, Мария с силой открыла дверцу и, вцепившись, рванула Родиона из-за рычагов. Родион изумился еще больше и покорно дал себя вытянуть. Жмурясь от яркого солнечного света и Машиных ударов, Родной сел в снег и ухватил Машу:

— Ты чего дерешься-то? Ты что?

— Где был вчера?!. Отвечай, гад! Ты мне отвечай первой все, что сделал-понаделал!.. — кричала Маша, пытаясь вырваться и еще раз вцепиться в Родиона.

— Ты что? Ты что, девка? — испугался Родион. — Что я тебе сделал-то? Выпил вчера с Ванькой малость, премию отметил, сам до дому доехал, не помню больше ничего такого, все нормально! Сам до дому доехал и спать лег, а сегодня проснулся… Чего ты наскакиваешь-то?

Мария вместо ответа заплакала и прислонилась к нему, как ребенок. Встав на колени, Родион неловко обнял Марию и задумался. Что-то страшной тенью вдруг коснулось сердца, заледенело сразу, прервало дыхание. Что — вспомнить не мог, и оттого как в дурном сне, когда рук не поднять, не оттолкнуть то, что душит, — заметался Родион по снегу и в тоске посмотрел вокруг себя.

Оглянувшись, он увидел черный мотоцикл с коляской и привставшего на сиденье милиционера Васина. Крепкий паренек неслышно зашел Родиону за спину. Васин, отдуваясь и вытирая со лба пот, не спеша подошел к Родиону.

— Здорово, Лосев, — сказал он, стараясь не глядеть в глаза.

— Здравствуйте… — сказал Лосев.

— Руки покажи! — приказал Васин.

— Чего тебе мои руки… Не видел, что ли? — усмехнулся Родион.

— Балуй, балуй… — ласково, как лошади, сказал Васин и вдруг крикнул: — Кажи руки, кому говорю!

Родион, отстранив, дрожащую Марию, вытянул руки.

Щелкнули, замкнувшись, наручники.

— За что? — тихо спросил Родион.

— И он еще спрашивает?! — даже удивился сразу же подскочивший парень.

— Постой! — сказал давно знавший Родиона Васин. — Ты что, Лосев, не помнишь ничего?

— Не помню…

— А я вот тебе напомню… — протянул парень и подтолкнул Родиона к коляске.

Заледень

У холмистой деревушки Синьки течет речка Воровка. Летом корова по вымя перейдет ее без страха, весною, в паводок, когда тают синьковские лесистые пригорки, Воровка разливается, неся по лугам заливным зеленые льдины. Круговертят льдины над омутками, бабочки над ними летают белые и желтые.

У теплой горки (там, где земляника первой поспевает) сидит на прибрежной коряге Заледень — в выцветшей, пятнистой солдатской шинели, валенках и кепке, надвинутой на самые брови. Сидит с удочкой.

На поплавки смотрит все летние зорьки, до осени, до колючего снега, что кружит ветер в начале зимы. Зимою уходит в избу и сидит на печи, глядя из-за ситцевой занавеси, как возятся на полу внучата, и чинит красный, сверкающий лаком мотоцикл сын, колхозный бригадир.

Заледень жмурится от удовольствия, его как магнит притягивают мощно изогнутые рукояти газа, толстый овал бензобака, ребристые, мерцающие темным серебром головки цилиндров, желтое выпуклое стекло фары. Мотоцикл кажется Заледню невесть как залетевшей в его дом из неведомых земель яркой и сильной птицей.

Дом у Заледня большой, высокий, рубленный чисто, с ровно завязанными венцами и чешуйчатой дранкой на крыше. Ростом Заледень великан — нет таких мужиков в соседних деревнях, будто иной породы человек. В молодости дерево на спор из земли вынимал с корнями, в войну, случалось, пушки тягал из любой грязи.

После Победы ушел в свою деревню и, придя домой, увидел одни трубы — спалили немцы деревню во мщение за сваленный партизанами товарняк. Постоял Заледень у холодной обуглившейся печи, покидал в воздух жарко раскуренные искорки махорки и, сгорбившись, побрел в соседнюю деревушку.