«Панаевский цикл» никогда не публиковался поэтом как единый текст, но тематическая связь этих стихов несомненна. Их первые строки воспринимаются как главы романа: «Если, мучимый страстью мятежной…» (47), «Ты всегда хороша несравненно» (47), «Я не люблю иронии твоей…» (50), «Да, наша жизнь текла мятежно…» (50), «Так это шутка? Милая моя…» (50), «Мы с тобой бестолковые люди…» (51), «О письма женщины, нам милой…» (52), «Тяжёлый крест достался ей на долю» (55), «Где твоё личико смуглое…» (55), «Как ты кротка, как ты послушна» (56).
Исследователю трудно устоять перед искушением распределить эти стихи в хронологическом порядке и проследить динамику столь неспокойного и драматичного романа. Но стоит отметить, что героиня этого типа родилась в поэзии Некрасова чуть раньше собственно «паиаевского цикла». Стихотворение, сделавшее его знаменитым – «Еду ли ночью по улице тёмной…» (1847), уже содержит в себе портрет сильной, отчаянной женщины, самостоятельно выбирающей себе нелёгкую судьбу и во многом ведущей за собой мужчину. Этот женский тип властно войдёт в творчество поэта на многие годы. Знаменитая «величавая славянка» из поэмы «Мороз Красный нос», благородная гордячка Трубецкая из «Русских женщин», Матрёна Тимофеевна из «Кому на Руси…» – силой духа и властностью напоминают смуглую инфернальницу интимных откровений Некрасова.
Некрасов впустил в русскую поэзию горькую «прозу любви» и рассказал о себе и возлюбленной столько «стыдных» подробностей, что порой был не в состоянии публиковать стихи под своим именем. Таковы убийственные «Слёзы и нервы» (1861), повествующие о расчётливой женской истерике и о тихой ненависти охладевшего мужа. Стихотворение, что и говорить, сильное, как бы устремленное в наш <?раскованный» век. Но тем-то и прекрасен «панаевский цикл», что у него всё-таки светлый финал.
Соединив судьбу с молодой, преданной женщиной, Некрасов за три года до смерти напишет изумительные по композиционному совершенству и глубоко печальные «Три элегии» (1874), в которых прощание с капризной смуглянкой молодости всё ещё переживается как трагедия. А на смертном одре вспомнит о давнем стихотворении 1856 г. и переделает его в совершенно «достоевские» «Горящие письма».
«Панаевский цикл» гораздо шире пространства реальных отношений Некрасова и Панаевой. Он обогатил русскую любовную лирику психологическими парадоксами и великолепно используемой поэтикой фрагмента, когда за скупыми строчками стиха читатель без труда воспроизводит все не до конца названные обстоятельства, когда сюжет стихотворения одинаково свободно размыкается как в прошлое, так и в будущее. Это умение затем виртуозно будет использовано А.А. Ахматовой.
Значительны и прекрасны стихи Некрасова, посвящённые русской женщине вообще. Их главная особенность – какая-то проникновенная нравственная чистота. «Когда из мрака заблужденья…» (1845) – полный любви и преданности монолог, обращённый к падшей женщине. В знаменитых «Тройке» (1846) и «В полном разгаре страда деревенская…» (1862) звучат сочувственные и ласковые отеческие интонации: «Вкусны ли, милая, слёзы солёные/ С кислым кваском пополам?..». В предсмертных стихах к жене – одна неподдельная забота о ней, благодарность и мужество: «3<и>не» («Двести уж дней…»,1876); «3<и>не» («Пододвинь перо, бумагу, книги!…», 1876). Даже тогда, когда внимание его обращается к развратной женщине («Княгиня» (1856), «Убогая и нарядная» (1857), «Ни стыда, ни состраданья…» (1876), он, осуждая её за цинизм и бесчестие, остаётся всё же в рамках человеческой этики.
Лирика Некрасова предварила многие открытия Серебряного века. Так, предсмертный сборник «Последние песни» (1877) по своей целостности, тематическому единству и настроению предвосхитил продуманную архитектонику стихотворных книг начала XX в. Одна из тем сборника – воплощение предсмертных мук в поэзии – случай достаточно редкий в мировой литературе. Поэт словно перетекал в свои стихи и духовно, и физически. Пытка плоти, борения духа, последние встречи с Музой… Через несколько месяцев его не стало…
Поэзия Некрасова всегда тяготела к эпосу. Так что возникновение у него крупной формы следует считать закономерным. Им написано одиннадцать поэм, очень разных по объёму. Первая его поэма «Саша» (1855) состоит из четырёх главок. Некрасов предпринял в ней попытку нарисовать героя времени Льва Агарина – увлекающегося и рыхлого одновременно – и проанализировать степень его влияния на восприимчивое молодое сознание Саши. Поэма написана четырёхстопным дактилем, распределённым двустишиями. Для русских поэм этот размер был ещё непривычным. Некрасов и здесь шёл впереди.
Поэма «О погоде» (ч. 1 – 1859; ч. 2 – 1865) – своеобразная «физиология Петербурга» в стихах. Судя по датам, складывалась она нелегко. В ней ощутимо отсутствие цельности. Эпизоды из жизни городских улиц изображены чаще всего с оттенком горькой иронии. Так или иначе в них затронуто большинство тем Достоевского: скорбная жизнь и не менее скорбная смерть бедного чиновника (глава «Утренняя прогулка»); немотивированная жестокость человека (эпизод избиения беззащитной лошади из главы «До сумерек»); ад большого города («Сумерки»). В целом Некрасов попытался применить здесь излюбленный им принцип «панорамной композиции» (B.C. Баевский) со сквозным героем-рассказчиком, но подлинные удачи на этой стезе ждали его впереди.
Небольшая поэма «Коробейники» (1861) с её знаменитым зачином «Ой, полна, полна коробушка…» есть не что иное, как гениальная стилизация под произведения народных сказителей. Всё – от начала (посвящение «другу-приятелю Гавриле Яковлевичу (крестьянину деревни Шоды…)» до трагической развязки – пронизано здесь народным речевым колоритом. Реальная история об убийстве лесником двух удачливых торговцев рассказана весёлым, упругим стихом и воспринимается, несмотря на трагизм, как-то легко. Таково чисто стилистическое обаяние необычных некрасовских хореев (к первому и третьему стиху каждого катрена добавлен один безударный слог, и получается дактилическое окончание).
«Мороз Красный нос» (1863) – самая трагическая поэма Некрасова Сюжет её целиком сосредоточен на ситуации смерти. Даже когда автор уходит в сторону от главных событий, скорбная подсветка остаётся. Это подчёркнуто и в посвящении «Сестре», заканчивающемся словами: «Здесь одни только камни не плачут…»
Начало поэмы стремительно. Экспозиция фактически занимает всего пять четверостиший первой части («Смерть крестьянина»). Дано две картины: старуха с гробом на дровнях (главка I), тихие рыдания жены, шьющей саван (II). И скорбная тональность уже задана. Далее она будет только усиливаться. Все эпизоды первой части так или иначе посвящены моменту смерти: горе родителей (I, VI,VII), скорбь Дарьи (II,V), портрет усопшего (VIII), плач по нему всей семьи (IX), прощание соседей (X), рассказ об оставшемся без хозяина савраске (XI), болезнь и смерть Прокла (XII), дорога на кладбище (XIII), погребение (XIV), холодная осиротевшая изба (XV).
И только две главки этой части вроде бы говорят о другом. Они призваны включить частный случай крестьянской трагедии в общенародную судьбу. «Три тяжкие доли» «женщины русской земли» (III) напрямую связываются с крепостничеством. Но это, пожалуй, единственный шаг в сторону социальности. Роковая смерть кормильца выводит рассказ за пределы каких-либо идейных толкований, потому что смерть страшнее любой несправедливости, любого рабства. Даже гимн любезной сердцу автора «величавой славянке» (IV) по контрасту картин довольства только усиливает бездну горя, в которую повержена «уснувшего Прокла жена».
Во второй части поэмы внимание автора в основном сконцентрировано на передаче психологического состояния женщины после смерти мужа. Её мысль кружит в сфере неосуществлённых вариантов судьбы, несбывшегося счастья, а душу точит нестерпимая боль. Вся вторая часть построена на этом качании маятника из радужного мира мечты в страшное настоящее. Эпизод со сказочным Морозом совпадает с этой поэтикой фантазий. Мороз-искуситель, Мороз-убийца несёт сладостное забытье: «Какой бы ценой ни досталось / Забвенье крестьянке моей, / Что нужды? Она улыбалась. / Жалеть мы не будем о ней».