Окружающих людей Овцебык делит всего лишь на две категории. Первая – это те, с кем он «сходился» и кто ему помогал, устраивая его житейские дела, находя ему работу, которую он тут же бросал и по уважительным причинам, и просто от скуки. Делать он, как выясняется, ничего не умеет, даже налить гостям чаю. Вторая категория – все остальные, которых он обыкновенно называл кратко и ясно «свиньями». Женщин всех считал дурами, дрянью. И вообще – «всё дребедень». Дух отрицания полностью овладел сознанием героя. «Сердце моё не терпит этой цивилизации, этой нобилизации, этой стерворизации!..» – говорит он Челновскому.

Так кому же проповедовать теории о правде, справедливости, равенстве, революции, если все «свиньи»? Монахи его речей не понимают, сближение с раскольниками разочаровывает, и даже с рассказчиком в последнюю встречу беседа не ладилась. Чего не может понять или почувствовать Овцебык? Оказывается, самой сути русской жизни. В этом убеждает четвёртая глава, где описываются воспоминания рассказчика о своём детстве, когда шестилетним ребёнком он сопровождал свою богомольную бабушку в поездках по монастырям и пустыням. Автор поменял местами последовательность событий, сначала представив нам главного героя с экзотическим прозвищем, а потом ретроспективно показав глубинку русской жизни с её каноническим пониманием добра и зла, норм и ценностей человеческих взаимоотношений. И в этом обнаруживается особый смысл, подготавливающий читателя к оценке душевных мук Овцебыка, его напряжённого неприятия народной жизни, которую он знает весьма поверхностно да и особого интереса к ней не проявляет.

Миру Овцебыка противостоит другой – монастырский, с его старинным укладом быта, чудотворными иконами, верой. Здесь жизнь протекает в труде, пении, в рассказах о странниках, разбойниках, в слове, в непосредственной близости к природе. Непреложное отношение к бытию, простое и мудрое – уж что определено Богом, то и будет. Отсюда и покой, и весёлая беспечность, и «чисто русское равнодушие к самому себе». Мало что изменилось за прошедшие годы. Это понимает рассказчик, но не Овцебык.

Усиливает несовместимость Богословского и окружающей жизни появление в повествовании главного оппонента героя, Александра Ивановича Свиридова. Возникает необходимая драматическому повествованию оппозиция: Овцебык – «ни барин, ни крестьянин, да и ни на что никуда не годящийся», – и талантливый Свиридов, одарённый ясным практическим умом. И самое обидное для Овцебыка в том, что этого нового хозяина жизни не в чем упрекнуть: не промотавшийся помещик, не разночинец, не церковного звания, а бывший крепостной (!), в 19 лет откупивший сам себя, обучившийся строительному делу, даже в Германию ездил совершенствоваться, потом откупивший семью, крепостную девушку Настасью Петровну, ставшую его женой и «правой рукой» Свиридова: «Она и хозяйство по хутору ведёт, и приказчиков отчитывает, и лес или хлеб, если нужно куда на заводы, покупает». Невольно рядом встают другие факты: нищенствующая старуха-мать Богословского умирает в богадельне, а жена, без смысла и любви взятая у раскольников, брошена на произвол судьбы.

К этим людям определяется на работу Богословский по протекции рассказчика. И наступает для Василия Петровича время великого искушения. Оказалось, что не все мужчины – пьяницы, а женщины – дуры. За этим фактом просматривался другой, более серьёзный и типичный; история неумолимо поворачивала от патриархального быта со всеми его плюсами и минусами в буржуазно-капиталистическое русло и предъявляла человеку новые жёсткие требования: хочешь жить – работай, твори, ищи себе место. Пытался Овцебык наглядно объяснить рабочим Свиридова, что такое революция, но они не пошли за ним.

Горечью и обидой пронизано письмо Богословского к рассказчику в Петербург, в котором он писал о Свиридове: «…вижу, что он, сей Александр Иванов, мне во всём на дороге стоял, прежде чем я узнал его. Вот кто враг-то народный… С моими мыслями нам вдвоём на одном свете жить не приходится. Я уступлю ему дорогу, ибо он излюбленный их… Никто меня не признает своим, и я сам ни в ком своего не признал».

Смешение добра и зла, амбивалентная природа сознания героя, где нет веры и любви, благодарности и добросердечия, всего того, что сам герой называл «страстями», выталкивают его сначала из общества, а потом и из жизни. Самоубийство его такое же нелепое, как и «теории».

Рассказ Лескова полифоничен. Голоса в нём равноправно ведут свои партии. Голос рассказчика перед остальными особых преимуществ не имеет. Он в равной мере соприсутствует в событиях и даже откровенничает с читателями: «Неужели же, – думал я, – ничто не переменилось в то время, когда я пережил так много: верил в Бога, отвергал его и паки находил его; любил мою родину и распинался с нею и распинающими её!» Это лирическое размышление рассказчика о себе лишний раз убеждает, что появление Овцебыка не случайность, а грозное знамение эпохи.

В произведении определились несколько ведущих мотивов, которые, варьируясь и эволюционируя, станут характерными для всего последующего творчества писателя: полемика с нигилистическими настроениями, мир незабвенной православной старины, картины нравов русской жизни, незаурядные женские характеры, т. е. фундаментальная духовная проблематика.

Роман «Некуда» (1864). Каждое произведение Лескова создавалось в русле самых актуальных проблем времени. Тема нигилизма в России используется им в ряде произведений, начиная с «Овцебыка», и далее в романах «Обойдённые» (1865), «На ножах» (1870). Лесков был человеком независимым и предложил своё понимание этого социального явления.

Роман «Некуда», вышедший под псевдонимом М. Стебницкий, – первое большое произведение писателя о современной жизни, об общественном движении, свидетелем которого он был.

Впоследствии «Некуда» был определен критикой как «антинигилистический» роман, и с этих позиций, как правило, оценивалось это роковое для литературной судьбы Лескова творение, метко названное Л.Аннинским: «Некуда» – катастрофа в начале пути». Рассматривая издательскую судьбу романа в книге «Лесковское ожерелье» (1982), критик писал: «Может быть, всемирная слава его автора, взошедшая в новом веке и непрерывно возрастающая, со временем вытащит и эту его книгу из тени библиотечных хранилищ, и новые поколения прочтут его по-новому (такое бывает в жизни книг); но та драма, которая свершилась с этой книгой при жизни старых поколений, по-своему закончилась».

В «Истории русской литературы XIX в.» В.И. Кулешов (МГУ, 1997) отмечает, что роман «Некуда» «вполне читаем и сделан мастерски, хотя стиль и язык еще не чисто лесковские, а газетно-вылощенные, «правильные», чем в большинстве случаев отличался тогдашний демократический язык»… в романе много сцен, упреждающих «Бесов» Достоевского, читаемых с большим интересом». Он убедительно доказывает, что узко социологические мерки, укоренившиеся в литературоведческой методологии тесны Лескову. Они умаляют талант писателя.

Сам Лесков так оценивал своё детище: «Роман этот носит на себе все признаки спешности и неумелости моей, но успех его отношу не к искусству моему, а к верности понятия времени и людей “комической эпохи"». Добавим, не только спешность и неумелость, но и невероятное количество цензурных сокращений и изъятий («печатался прямо с клочков, нередко писанных карандашом в типографии»). Иногда «вымарывались не места, а целые главы, и притом часто самые важные». «Некуда», – объясняет автор, – вина моей скромной известности и бездны самых тяжких для меня оскорблений. Противники мои писали и до сих пор готовы повторять, что роман этот сочинен по заказу Третьего отделения… На самом же деле цензура не душила ни одной книги с таким остервенением, как «Некуда». В таком виде этот роман-первенец Лескова и вошёл в литературную жизнь, а полноценная его рукопись была утеряна. Однако, невзирая на указанные погрешности, роман предстаёт как художественно-исторический документ об ушедшей эпохе, о поисках человеческой мысли и иллюзиях, её питавших, заблуждениях и ошибках людей. Спор писателя с миром «шестидесятых» не мелок и возникает не на пустом месте; в нём заложен грозный и высокий смысл бытия человека вообще.