Он делал игру!

Анатолий и это стерпел, решил подыгрывать.

Пустовойт дошел до края площадки и остановился — со стороны развилки двигалась на малом ходу легковая с голубой полоской; чуть в стороне, на дорожке, проложенной вдоль трассы, появилось двое — участковый Валентин и человек в гражданском. Издали Пустовойт толком не разглядел, но человек в гражданском показался ему знакомым. Они шли вдоль трассы, то и дело останавливаясь, присматриваясь к дороге и кювету; машина с голубой полоской вначале следовала за ними, притормаживая, потом свернула на поворотный круг и прижалась к обочине, заглушив мотор. Пустовойт вернулся к Анатолию.

— Что-то случилось? — глянул на него Анатолий.

— Ничего особого. Молодежный разговор отменяется.

Участковый и сопровождающий его человек в штатском ускорили шаг. Не сводя с них глаз, Алька зачастил скороговорочкой:

— Слушай, постараюсь быстренько… Да, я шел за тобой, ночью глухим переулочком; тогда, перед тем днем, как случилось с тобой. Да, меня подослали. Молчи, слушай, времени нет. Ты встрял тогда на галерке, пуганул, забоялись шухера. Подослали. Все верно. Одного не знаешь…

Кто-то подошел к человеку в гражданском, они задержались, совещаясь.

— …Одного не знаешь, Полоха не знаешь.

— Ты думаешь, зачем меня Полох подослал? На мокрую? Он презирает мокрушников, никогда до такого не скатится.

Люди на трассе продолжали совещаться, это успокоило Пустовойта.

— Полох хозяин! Хозяин, понял? Сквозь землю глядит, наперед видит, всех презирает: меня, тебя, каждого. Меня скрутил, сломал мне жизнь, сволочь… — Алька замолчал, не сводил глаз с людей на трассе.

— Его, Полоха, работа — до каждого ключик подбирать. Он и к тебе подослал, чтобы я прощупал, кто ты есть, откуда, зачем в буфете тогда оказался…

Алька полез в карман папиросы нашаривать. Люди на трассе не спеша двинулись вдоль кювета.

— Я для Полоха дерьмо, за человека не считает, — Алька вынул руки из карманов, затарахтел спичечным коробком. — А я, между прочим… Я, конечно, маленький, самый последний. Но такие, между прочим, насмерть бьют!

Он попытался закурить, не предлагая Анатолию, извиняясь, что единственная, но руки не слушались.

— Это — легенда! — присматривался к Пустовойту Анатолий. — А факты?

— Легенда? Тебе факты нужны? И факты найдутся. У меня против Полоха верные факты имеются. Схованка у него есть, после того пожара и прочего. Схованка крупная. Короче, если со злобой соберусь…

— Ты все на злобу напираешь, — поморщился Анатолий, — злоба — плохой советчик.

— У меня другого нет. Пока что. Нет другого советчика. Сбили, стоптали — стерпеть? Так, что ли? — Алька, сутулясь, следил за людьми на трассе. — Мне хоть так, хоть сяк — край…

— Послушай, — глянул Пустовойту в лицо Анатолий, — это твои кореши разгулялись тут, шум пошел?

— Что значит мои — не мои? Откуда известно? Допустим, мои. Бывшие. Ну и что? Кто за бывших ответчик? — Алька украдкой, стараясь не выдать тревоги, поглядывал на людей, идущих вдоль трассы. — Сыпуны задрипанные, — погорели! Заходились холсты-картины со стен сдирать, а кое-кто догадался… Хозяин холстами интересуется.

— Путаешь, парень! Хозяин со шпаной связался!

— Зачем — связался? У него надежный купец имеется на такой случай. А ты как думал? Богатеть — дело такое…

Участковый и человек в гражданском, завершив осмотр трассы, вернулись на развилку.

— Отвалили! — наблюдал за ними Пустовойт. — А я ж, чудик пуганый… Ну, все равно — в роше нам не гулять. Договоримся здесь, на скамеечке.

Из машины, стоявшей на кругу, выскочил молодой паренек, проворный, исполнительный, догнал человека в гражданском, торопливо докладывал. Едва выслушав паренька, люди, собравшиеся на развилке, направились к автобусной остановке.

— Ну, это верняк, — буркнул Алька, не двигаясь с места. — Это все!

Он успел еще бросить напоследок, прежде чем увели:

— Запомни, что сказал — один у меня сейчас верный советчик. Так что разыщи, наведайся, авось молодежный разговор склеится.

Все привычное, примелькавшееся, ставшее обыденностью приобрело вдруг особое значение, воспринималось с прежней, утраченной свежестью. Семен Терентьевич, словно впервые, шел на завод, минул проходную, занял свое место в цеху, все как бы возникало заново, каждая подробность выступала остро, отчетливо, наверно, потому что сегодня, сейчас смотрел на окружающее глазами сына своего Алексея, которому суждено было явиться сюда, в цех, к друзьям Семена Терентьевича, делившими с ним невзгоды и радости, неудачи и славу. Семен Терентьевич, так же, как и Алексей, пришел на завод из армии, но путь его был несравнимо труднее и дольше — от самого Сталинграда. Донашивал фронтовую шинель и еще множество дней оставался сержантом за станком. Бетонные цеха были разрушены, покорежены; чудом уцелели старые корпуса, похожие на бараки, в которых выпускали еще первые паровозы. Не хватало станков, угля, кокса, чугуна, не хватало рабочих рук — работал с призванными на завод мальчишками, в обеденный перерыв они слонялись по заводскому двору, играли в прятки, лазили по крышам. А потом выполняли и перевыполняли. Поглядывая на фронтовую форму Семена Терентьевича, ребята говорили почтительно: «Товарищ командир!»

Перед концом смены Семен Терентьевич подходил к друзьям, обращался торжественно:

— Прошу наведаться. Большой день у нас, прощание со старым гнездом, а также новое намечается, Ольгу Крутояр засватали. По-старинному сказать — заручины.

И уже в автобусе, набитом, как всегда, под завязочку, перекликались, понимая друг друга с полуслова.

— Про Ольгу, кроме хорошего, ничего не скажем, — с Хомой горе, хата валится.

— Мотрю жалко!

— А я, Семен Терентьевич, твоего Алешку так и вижу хлопчиком, моторы-самокаты мастерит, по улице на роллере гоняет, Ольга за ним наперегонки…

В поселке, приметив огонек в окне Корниенок, Семен Терентьевич решил, что как раз выпал час заглянуть к Вере Павловне.

— Что ж это ты, Семен Терентьевич, совсем позабыл про нашу школу? Своих деток вырастил и прощай родительский комитет!

Семен Терентьевич оправдывался:

— У меня сейчас на заводе своя школа, Вера Павловна. Целая бригада прытких молодцов. Всезнающие. Куда нам! Такие грамотные, такие грамотные. И работа горит. Если захотят… А я зачем пришел, Вера Павловна…

Но Вера Павловна продолжала говорить о школе, все мысли ее были заняты школой, обычными и чрезвычайными событиями. Прислушиваясь к словам учительницы, Семен Терентьевич подумал, что в их работе много общего, что и он учитель у себя на заводе, и он, так же, как Вера Павловна, живет своим делом, не умеет раскладывать по полочкам: здесь цех, план, а здесь его дом, семья, домашний очаг, его личное.

— Только и знаете, что тревожитесь о школе, Вера Павловна. Покоя себе не даете! — Семен Терентьевич украдкой приглядывался к обстановке комнаты — не обжита, обычное неустройство нового жилья, не загромождена мебелью, на стене знакомый коврик, фотографии: поля, реки, морские берега — Вера Павловна с учениками. И странно — Семену Терентьевичу показалось, что и ом там, в кругу ее учеников, хоть его школы минули давным-давно, в незапамятные довоенные времена. — Что тревожитесь, Вера Павловна? Школьники ваши, слава богу, — толковый народ. И класс хороший, образцовый, никто не жалуется. Хорошие, говорю, ребята…

— Хорошие, хорошие… Только жизнь показывает: хорошие на плохое скатываются, а из так называемых плохих люди порой выходят.

— А я с чем, собственно, пришел, Вера Павловна. Большой день в нашем семействе. Со старым гнездом расстаемся и еще одно событие — Ольгу Крутояр засватали…

— Долго ж вы сватаетесь!

— Долгие сговоры, спорые дела.

— Могли б молодые про меня, старую, вспомнить!

— А молодые само собой… Само собой… Поехали в город документы сдавать, вернутся, по порядку, чин чином, по старому обычаю — заручины. А я от нас, от супруги и себя, как глава семейства…