Работа на насыпи шла медленно и нудно. Лейтенант возмущался, требовал от переводчика, чтобы он подгонял ленивых мужиков. А тот успокаивал — нечего, мол, волноваться. Пока привезут из Германии обещанные шпалы и рельсы, насыпь будет готова. Начальство останется довольным.

Но, видимо, высокому начальству тем летом было не до Ружавки и не до железнодорожной ветки! У него были более важные заботы. Страшный разгром постиг немцев и на Курской дуге, их генеральное наступление с треском провалилось.

Снова пришлось объявить траур — на сей раз не только по разгромленным войскам фюрера, но, кажется, и по надеждам добиться перелома на фронтах. Теперь уж никто не мог предполагать, откуда русские нанесут новые удары, где они обрушатся на их голову. Шутка ли, открылась прямая дорога на Германию. Только чудо может спасти фюрера. Не о рельсах, не о железных дорогах думали сейчас нацисты, а о том, как бы выжить, спастись, выбраться отсюда живыми, пусть даже калеками попасть домой. Сыты по горло войной!

А лето в самом деле было удивительным и необычным. Нестерпимая жара вдруг сменилась непрекращающимися ливнями. Работы на строительстве насыпи надолго застопорились.

Погода не улучшалась. Люди говорили: это оттого, что самолетов много в небе, артиллерия беспрерывно бьет, собираются в небе облака, поэтому и льют бесконечные дожди.

Лейтенант уже сам стал думать, что о его стройке начальство позабыло. И не очень ругался, когда людей не выгоняли на работу. Видать, никому это уже не нужно, скоро придется сниматься и отсюда. Он потихоньку мечтал избавиться от колонны и этой неблагодарной службы. Сидит где-то у черта на куличках, забытый богом и начальством. Чего доброго, когда начнется бегство из России, командованию будет не до него, и озлобленные подопечные попросту повесят его. С некоторых пор лейтенант стал побаиваться их пуще смерти, вел себя осмотрительно и крайне осторожно.

Сколько ни писал, ни звонил, спрашивая, где же брать шпалы, костыли и когда привезут рельсы, конструкции для мостов, ответа не было. Все будто куда-то провалились!

Но вот совершенно неожиданно получил сообщение, что едет проверять его работу комиссия. Приедут важные лица.

На лейтенанта это обрушилось как гром среди ясного неба. Он помчался посмотреть, что там уже сделано, и схватился за голову! Что же он покажет комиссии? Ведь его растерзают, сорвут погоны. В лучшем случае отправят в штрафной батальон. Чем он тут занимался? Работа так и стоит на месте. Судить будут. Этого еще не хватало ко всем его несчастьям!

Но переводчик стал успокаивать — не велика, мол, беда, все будет в полном порядке. Нечего убиваться… Комиссия останется довольной. В тот день на работу выйдут все до единого человека и местное население выгонят. Начальники увидят, как кипит работа на стройке, и успокоятся. Об этом он уж позаботится! Поговорит с народом, попросит, чтобы не подвели в этот день.

Это несколько успокоило лейтенанта.

На следующий день Петр попросил Игната Бравца и еще нескольких соседей созвать односельчан. Он, дескать, хочет с ними поговорить по очень важному делу.

Прежде, бывало, когда оккупанты собирали людей, все притворялись хворыми, прятались. Но если их просит «добрый немец», тут уж никто не задумывался, люди поспешили к дому Бравца.

У калитки уже стоял Петр Лазутин. В ожидании остальных весело зубоскалил. А когда все были в сборе, он сказал:

— Как вы сами видели, дорогие, мы старались поменьше гонять вас на работу. И вообще, думаю, вам не стоит на меня обижаться. Надеюсь, скоро, очень скоро все это кончится. Ибо сами видите, что солнце уже всходит… Еще немного, вернутся ваши, и вы избавитесь от чужеземного кошмара. Дело в том, что великий фюрер скоро опять будет «выравнивать линию фронта»…

Послышался дружный смех.

— После того уже некому будет гнать вас на работу… — кивнул он в сторону насыпи. — Но сейчас у меня к вам одна большая просьба. В ближайшие дни сюда приедет комиссия из высших чинов. Она должна проверить, как идут дела на стройке дороги. А пока, вы сами видите, сделано с гулькин нос… Немцы остервенели после Курска, могут выместить свою злость на вас. Так давайте эти дни все дружно, как один, с лопатами, мотыгами, носилками выйдем на работу, чтобы начальство — пусть у них глаза повылазят — убедилось, как вы стараетесь. Знаете, нам в этих условиях было не так легко облегчить вашу участь. Но мы вам не досаждали, даже молодежь спасли от угона в Германию… Так вот, я прошу вас несколько дней поработать; и для вас, и для нас это будет выгодно. Они еще достаточно сильны, вооружены, несмотря на то, что им здорово всыпали под Курском… Недолго осталось уже терпеть! Так вот, когда увидите, что едет комиссия, все за лопаты. Покажите, якобы вы изо всех сил стараетесь для рейха. А уедут — спокойно разойдетесь по домам. Такова моя просьба. Согласны?

— Согласны! Все понятно, сынок! — раздались отовсюду одобрительные возгласы.

— Ну, это и все, дорогие товарищи. Попрошу завтра утром, когда выгонят колонну из лагеря, всем прийти к насыпи.

На следующий день все, кто мог держать в руках лопату, мотыгу, явились на работу. Пришли люди и из соседних деревень и хуторов. На сей раз не приходилось бегать по дворам ругаться, угрожать. Все явились сами.

Лейтенант приковылял к насыпи, еще издали увидел, как люди стараются. Поблагодарил переводчика за то, что тот сумел договориться с народом, так хорошо организовал дело. Не надо посылать автоматчиков. Обошлось все мирно и тихо.

«Хоть бы скорее прибыла сюда эта злосчастная комиссия, — думал лейтенант. — Все останутся довольны, и мне объявят за это благодарность, если не больше».

Видимо, само небо ненавидело оккупантов. С самого утра зарядил докучный дождь. Петр Лазутин вскочил с постели, выглянул в окно и расстроился: все его старания, видать, пойдут насмарку! В такую погоду вряд ли кто из крестьян выйдет из дому. И получится, что, кроме военнопленных, никто из гражданского населения не работает…

Во дворе уже стоял хозяин с лопатой. Заверил квартиранта, что тот зря тревожился, люди непременно придут. Можно не сомневаться.

И в самом деле, вскоре высыпали люди с лопатами, мотыгами, граблями. Напялив на голову все, чтоб хоть немножко заслониться от дождя, пошли к насыпи и приступили к работе. Со стороны могло показаться, что кипит дело. До этого в дождь ни одна душа и лопаты в руки не брала. Но теперь никто не позволил себе подвести Петра Лазутина.

Прошло некоторое время, и с разных сторон раздались возгласы:

— Хлопцы, девчата, гости едут! Нажимай на все педали!

Издали послышался шум моторов, но никто в ту сторону и не смотрел. Все были заняты важным делом — дорогу строят!

Машины остановились неподалеку, из раскрытых дверей вышло несколько офицеров в длинных балдахинах-накидках, направились к насыпи. Увидав, как энергично трудятся люди, раскрыли рты от удивления. Вот так да! Весьма расторопный этот лейтенант! Напрасно наговаривали на него, что он бездельник и дурак. Если бы так везде старались, не пришлось бы фюреру все время «выравнивать» линию фронта. Такого организатора, способного заставить русских швайнов работать даже в дождь, можно, пожалуй, выдвинуть на более высокий пост!

Комиссия недолго задержалась. Проклятый дождь не давал возможности оглядеться. Не понравилось и то, что в селе непролазная грязь. К тому же сообщили, что лейтенант неплохо подготовился к этой встрече, и все дружно отправились к нему домой, дабы отметить такой исторический момент.

Приезжие остались очень довольны делами на стройке, высоко оценили организаторские способности лейтенанта. Ничего не скажешь, здесь стараются. Даже в дождь работают. И не только пленные хорошо трудятся, но даже мирное население.

Пообещав обо всем этом доложить по команде, члены комиссии добавили, что сделают все от них зависящее, чтобы отметить старания лейтенанта. Может, его наградят крестом, повысят в должности. Теперь, правда, не до этого, но все же они приложат усилия, замолвят о нем, где надо, словечко. Теперь, когда у немцев ничего не ладится, все рушится, труд во имя рейха ценится выше всего…