Высоко в небе появились самолеты, видимо, советские. Они шли, тяжело груженные, на железнодорожные узлы, где сосредоточились отступающие немецкие части.
Паника нарастала. Хоть здесь не бомбили, но одно появление авиации наводило смертельный страх на немцев. Они падали на скованную морозом землю, дрожали от ужаса перед грядущей расплатой. Зарывали головы в снег, залезали в ямы, сугробы, будто те могли их спасти…
Полная неразбериха и паника царили на дорогах. Огромные пробки создавались у переправ. Офицеры с парабеллумами в руках неистово орали, ругались, напрасно стараясь навести хоть какой-нибудь порядок. Каждому хотелось поскорее «выровнять линию фронта», уйти подальше от опасности, вернее, быстрее спасти свою шкуру.
В один из морозных дней Николаевка ожила. Люди — стар и млад — выбежали из своих убежищ на улицу встречать освободителей. Они не понимали, почему Клава бросается к машинам, подводам, допытываясь, где самый большой командир, главный штаб. Ей необходимо передать что-то очень важное.
В конце дня, когда военные расквартировались, девушка попала в жарко натопленную хату, на стенах которой уже были развешаны большие карты с красными флажками, густо утыканными тут и там. Строчили пишущие машинки…
Она стояла перед седым полковником и взволнованно рассказывала о человеке, который недавно сделал людям столько добра. Затем вручила два конверта.
Полковник внимательно выслушал ее взволнованный рассказ, присел к столу, аккуратно вскрыл первое письмо и пробежал глазами.
В нем сообщалось, что бывший курсант киевских курсов военных переводчиков Илья Исаакович Френкис, пройдя со своим полком тяжелый путь от Днепра до Дона, выбираясь с большой группой солдат из вражеского окружения, был тяжело ранен и попал в руки врага. Находясь в чужом стане, он честно выполнял долг воина Советского Союза… По мере сил и возможностей служил своему народу, армии…
Клава стояла чуть дыша, всматривалась в сосредоточенное лицо полковника. Одним глазом заметила и запомнила имя автора письма: Илья Исаакович Френкис…
И сердце дрогнуло: так вот кто этот «добрый немец» под именем Эрнст Грушко. Огромная радость охватила ее после того, как она узнала его тайну. Теперь это имя запомнит на всю жизнь. Верила, что когда-нибудь они непременно встретятся.
Девушка со всех ног бросилась к бабке Ульяне, к матери, рассказала им обо всем — теперь это уже не было тайной. Старуха выслушала ее и сказала после долгой паузы:
— Ну и молодец наш Эрнст! Мне сердце все время подсказывало, что это какой-то очень свой, близкий нам, кровный… Ничем не был он похож на поганых фашистов, будь они прокляты во веки веков!..
Старуха прослезилась. Глядя на нее, всплакнула и Клава.
— Вот как оно бывает… — задумчиво продолжала бабка Ульяна. — Эрнст… «Добрый немец»… А оно выходит, никакой он не Эрнст, совсем не «добрый или плохой немец», а наш, советский человек… Помоги ему господь бог на всем пути! Храни его от всех напастей и от смерти, от зла, от пуль и снарядов, от болезней и других несчастий! Хоть бы он еще когда-нибудь вернулся к нам. Взглянуть бы на него хоть разок и поблагодарить за доброе сердце. Вместе вспомнить бы весь ужас, все это страшное время при Гитлере. Счастья ему, доброму нашему сыночку!
ПРОРОК ИЗ МЕДЖИБОЖА
Пожалуй, ему, молодому человеку, учителю из далекого Меджибожа, который на какое-то время оказался среди волков, даже и не снилось, что он способен быть пророком!..
Но, как ни странно, многие его предсказания постепенно сбывались. Поистине пророк, ничего не поделаешь!
А что тут удивительного? Ведь, как-никак, его знаменитый земляк— чудотворец Балшем, бродячий философ — когда-то мог все в точности предугадать и предсказать. Так чем же Илья Френкис, то бишь Эрнст Грушко, хуже?..
Да к тому же, ко всем бедам и несчастьям, он еще является наследником, вернее, внуком Гершелэ из Острополья. А тот уж, безусловно, мог многое предвидеть, предсказать да еще и рассмешить любого мрачного человека на земле!..
Да, Илья Френкис еще давным-давно предсказывал, что гитлеровские орды у Волги будут разгромлены, потерпят страшное поражение, а уцелевшие крепко накажут внукам и правнукам никогда больше не ступать своими сапожищами на русскую землю. Он еще и раньше знал, что эти проклятые фашисты проклянут тот день, когда полезли сюда. Знал, что им не унести своих костей.
Так оно и случилось! Чем же он не пророк?..
Даже бабка Ульяна, прощаясь, так и назвала его: пророк. Только не знала, что он не обычный пророк, а пророк из самого Меджибожа…
В ту памятную морозную ночь, когда он сидел в своем углу у маленького радиоприемника, затаив дыхание, вслушивался в последнюю сводку и услыхал о разгроме немцев на Волге, он понял, что это начало конца. Узнав, что Паулюс со всем своим штабом вышел из подземелья с поднятыми вверх руками, Илья чуть не закричал от восторга. Хотелось танцевать, плясать от радости! Хотелось всем поведать о великом торжестве победы. Но вспомнив, что его начальник Эмиль Шмутце в одном исподнем шагает взад и вперед по своей комнате, с ума сходит, бесится и ждет известий и сводок, тут же отправился к нему.
Подтянув куцую куртку, Эрнст старался придать своему лицу скорбное выражение, что плохо удавалось. Помолчав, сообщил упавшим голосом:
— Плохо…
— Что плохо? Говори быстрее, что?!
— Все кончено, герр обер-лейтенант… Капитулировали… Разгром… Капут… Так передали по радио. Великий фюрер объявил по всей Германии, по всему рейху трехдневный траур!..
Шмутце взглянул на него бессмысленным взглядом, затрясся от гнева, ринулся было с кулаками, но в эту трагическую минуту у обера сползли штаны, и он еле подхватил их… Готов был растерзать, задушить переводчика за такую новость. Но подвело сердце. Застонав, он крикнул: «Майн готт!» — и рухнул на стул. Хорошо, что поблизости оказался длинноногий лекарь; тот о трудов откачал его и уложил в постель.
Обер-лейтенанта Эмиля Шмутце удручал не разгром лучшей армии фюрера — последней опоры рейха. Он переживал, что теперь его могут отправить на передовую, — мол, достаточно болтался по тылам, вдали от фронта, пора идти туда, в огонь, доказать свою преданность фатерлянду и его мудрому стратегу — Гитлеру…
Все почувствовали: с ним что-то приключилось. Сильно заикаясь, он приказал опешившим подчиненным напялить на рукава черные траурные повязки и как можно быстрее собраться в путь. Цурюк, цурюк — назад, поближе к Днепру! Там теперь соберут силы, чтобы сдержать русских, там по воле фюрера выровняют фронт…
Жалко было бросать приготовленные зимние квартиры, которыми так никто из начальства и не воспользовался. Но там, в плену, им предоставят другое, не менее удобное жилье.
И началась самая настоящая паника. Ничего не клеилось, никто толком не соображал, что делать раньше, за что хвататься… Одно было ясно: надо бежать, чем поскорее, тем лучше. По крайней мере, не попадешь в положение разгромленных собратьев на Волге.
И первым драпанул обер-лейтенант Эмиль Шмутце.
Эрнст наблюдал это поспешное бегство и невольно думал, что и впрямь может быть пророком! Он все давненько предугадал, обдумывая сообщения о боевых действиях под Сталинградом. Сердце давно ему предсказывало, что эта зима должна быть счастливой, несмотря на бешеный холод и дикие вьюги.
И вот, сидя на грузовике, радуясь в душе, — они держали курс назад, к Днепру, — вспомнил, что в последней беседе с большой группой жителей села пророчески сказал: «Фюрер после своего „блицкрига“ не остановится ни перед чем! Надо будет, он прикажет своим войскам выровнять фронт, вернуться к Днепру. Заставит обстановка — его солдаты перенесут сражение на Днестр, на Вислу, на Одер… Он будет воевать с русскими на улицах самого Берлина!.. И дай бог, чтоб это время скорее настало!»
Слова его дошли до людей. Они все отлично поняли. Пусть бы новая «стратегия» Гитлера скорее осуществилась, пусть бы фашисты поскорее «выровняли» линию фронта, да так, чтобы она уже подошла к самому Берлину.