А колючие морозы и вьюги с каждым днем усиливались. Не совсем зарубцевавшиеся раны давали себя знать все чаще, но Эрнст не мог обратиться к длинноногому лекарю, который открыто недолюбливал своего бывшего пациента и не понимал, почему терпит его начальник.

Мужественный и выносливый переводчик мучился, но в лазарет не ходил, лечился всякими травами, лекарствами.

Свались он в такое время, когда все лазареты забиты ранеными, медики вряд ли стали бы с ним возиться — своих хоть отбавляй, бесконечным потоком прибывают с фронта.

Он знал, что если его прогонят из команды, то очутится между небом и землей и навлечет на себя беду. Начнется проверка — кто он да откуда? Здесь его выручит из любой беды Ганс, да и другие солдаты, с которыми он подружился. А на новом месте?

И он делал вид, что вполне здоров, что никакие рапы его не тревожат. А боли все усиливались с наступлением морозов и особенно снегопадов.

«Надо как-то лечиться!» — думал он. И обратился к бабке Ульяне. Она немного лечила по-бабски, народной медициной. Вылечить окончательно была не в состоянии, но снять боль, когда она схватывала его в железные тиски, — это она могла.

Верные люди доставали ему всякие лекарства. И не только ему. Крестьяне болели, мучились, а раздобыть что-либо в аптеке было невозможно. К тому же в окрестных деревнях прятались где попало раненые красноармейцы, которые оставались в окружении, но избежали плена. Для них тоже нужны были лекарства, бинты. Много требовалось лекарств и для самих жителей Николаевки. Кто им в этом поможет, если не он, «добрый немец»?!

А с фронта приходили сведения одно страшнее другого. Застряли безнадежно немецкие армии под Сталинградом. Всем уже было ясно, что новая кампания Гитлера с треском провалилась. Не будет ли эта зима для них последней?

Все больше зверели фашисты, вымещая злобу и ненависть на мирном населении. Надо вести себя осторожнее, не лезть на рожон. Это хорошо понимал теперь «добрый немец». Но как будешь сидеть тихо, если такие радостные вести слушает он по радио! Приближается разгром гитлеровских войск на юге. Надо как можно скорее поведать об этом людям. И он каждое утро передавал Клаве, что сообщало за ночь московское радио. А она и ее подруги переписывали все это и несли в соседние села.

Тучи сгущались над его головой, но он не прекращал своей опасной работы. Находясь среди волков, смело выполнял священный долг солдата, агитатора, делал все, что было в его силах, презирая опасность и саму смерть.

Зима с ее бесконечными морозами и снегопадами тянулась медленно, и еще медленнее заживали его раны, скупо возвращая былые силы. Утешение он находил по ночам, когда, укрывшись с головой с маленьким радиоприемником, затаив дыхание, слушал голос Москвы.

Сообщения шли все более обнадеживающие. Он восхищался, не понимая, откуда у нас взялась такая сильная авиация. Она обрушивала свой смертоносный груз не только на вражеские позиции и узловые станции, но и на глубокие тылы. Эскадры бомбардировщиков все чаще налетали на Берлин и Кенигсберг, настигали врага везде. Шла такая тяжелая и изнурительная война, столько отдано территории, столько потерь, а сила наша росла с каждым днем, крепла армия, стойко выдерживая бешеный натиск и нанося по фашистам тяжелые удары.

«Добрый немец» тем временем присматривался к своим «коллегам». Как они осунулись, потускнели! Это уже совсем не те вояки, которые шагали летом к Волге. Теперь они шли как потерянные, размышляли о том, как бы выбраться живым из этого ада. От ужаса и дурных предчувствий обер-лейтенант и его помощники совсем потеряли голову. Того и гляди, наступит их черед отправиться под Сталинград для пополнения сильно поредевших немецких полков. Совершенно ясно: если русские разгромят их дивизии на Волге, это будет начало конца авантюры фюрера, все погибнет! Откроется дорога русским на запад, на Берлин…

Как только небо очищалось от туч, появлялись советские бомбардировщики и штурмовики. Они наводили панику, сеяли ужас. Вместе с бомбами пилоты сбрасывали листовки, рассказывающие подробности о побоище на Волге. В конце каждой из них имелись пропуска для тех, кто захочет спасти свою жизнь и сдаться в плен. И хотя был строжайший приказ командования не читать эти крамольные листовки, не хранить у себя пропуска под страхом смерти, солдаты все же втихомолку прятали их.

Таким пропуском запасся и Ганс, который мечтал лишь об одном: вернуться домой, в Тюрингию, к жене и маленькой дочурке Дорис, которую еще даже не видел… Письма от жены приходили теперь значительно реже. И он мучился, переживал: русские самолеты часто появлялись в немецком небе. Война передвинулась в Германию. Рушились, пылали города и села. Не оправдались заверения Гитлера и Геринга о том, что ни один русский самолет не появится в небе Германии. Русские бомбардировщики то и дело бомбят их города, порты, железную дорогу, аэродромы. И немецкие матери и дети теперь всласть ощутили «преимущества» войны, мечутся в поисках спокойного уголка, ищут пристанища, оставшись без крова…

Жена Ганса теперь уже не скрывала, как они там страдают. Она давно перестала присылать посылочки с печеньем и всякими сладостями. С малюткой и стариками бродит по развалинам городов в поисках убежища, стала бездомной. У нее нет крыши над головой, нет куска хлеба. И она не представляет себе, чем все это кончится…

Тем временем Клава со своими подружками без передышки получала от «доброго немца» сводки московского радио, тщательно переписывала их на небольших клочках бумаги, передавала в ближайшие селения и хутора. Хоть тяжко было в зимнюю стужу, по пояс в снегу добираться туда со своей опасной ношей, но ни пурга, ни морозы не останавливали ее и всех подруг. Вести приходили такие хорошие, так радовали душу, что не поведать об этом людям просто казалось тяжким грехом. Не взирая на все трудности и опасности честно выполняла свой долг.

А зима все настойчивее и жестче вступала в свои права.

В потрепанной шинельке на рыбьем меху и помятой пилотке с опущенными краями Эрнст порядочно мерз. Не помогла ему и вторая куцая курточка, которую он напялил на себя. Ганс где-то спрятал его офицерскую гимнастерку с ремнем, на пряжке которого выбита большая пятиконечная звезда. Еще не время было, но ему страшно хотелось видеть что-то свое, родное, хотя бы ту самую гимнастерку, в которой начинал войну. И он надел ее на себя, подпоясался старым ремнем. Сразу стало тепло и легко на душе. Но в таком наряде он не мог выйти на улицу, попасться кому-то на глаза. Достаточно уже и того, что эту гимнастерку и ремень с пряжкой видел и прятал Ганс Айнард. Поверх гимнастерки быстро надел солдатскую куртку и шинель мышиного цвета, которая была ему отвратительна. Но что поделаешь! Понимал, что должно пройти какое-то время, пока он все это сбросит и сможет носить свое настоящее обмундирование. Кажется, уже скоро его надежды и чаяния сбудутся, он вернется к своим и все эти тяжелые месяцы будет вспоминать как страшный сон.

В один из морозных вечеров пришла Клава и сказала, что в соседнем хуторе Садки в одной из хат соберутся сегодня молодые парни и девушки якобы на вечеринку. Это лишь для отвода глаз. На самом деле они мечтают увидеть «доброго немца», услышать от него, что происходит на фронтах.

Идти к незнакомым людям, беседовать в такое время весьма рискованно. Но не воспользоваться случаем и не поговорить с ребятами, которых не сегодня-завтра затолкают в вагоны и отправят в Германию на каторгу, он не мог. К тому же сама Клава просила его.

И он отправился на хутор, сказав своему шефу, что на часок пойдет к девушкам потанцевать. Как-никак, дело молодое.

В жарко натопленную избу набилось много людей. В полутемном углу кто-то наяривал на гармошке, и девушки без особого интереса, без улыбки кружились. Большинство парней сидели и стояли вдоль стен. В сенях курили дежурные — на всякий случай, чтобы не пустить чужого…

Когда Эрнст вошел в хату, гармошка сразу смолкла. Танцевавшие отошли в сторону. Все взоры были устремлены на него. Ребята обрадовались, увидя перед собой стройного, светловолосого молодого человека, который, словно старый знакомый, стал шутить, здороваясь со всеми, пожимая им руки.