Лейтенант еще больше выпрямился на стуле, поправил на коленях фуражку…

— Н-да… — Заручьев нахмурился. — А надо было бы уважить, особенно старуху. По трассе машины раньше чем через месяц-полтора вряд ли пойдут. Да и самолетом до заморозков не улететь, дожди начались, на аэродроме — уже кисель.

— В чем и дело, — соболезнующе развел руками управляющий. — Но вряд ли пилоты возьмут на себя ответственность.

Заручьев взглядом показал на свой пакет:

— Пилотов ты на медвежатину позови сегодня — и уговоришь. Должны понять, что путевка пропадает и у старухи такой случай.

Управляющий хмыкнул и стал объяснять лейтенанту:

— Иван Терентьевич медведя убил… — Он помолчал, не найдя сразу многословной, но веской фразы, и закончил коротко и нелепо: — Сапогом…

Лейтенант улыбнулся — дескать, шутка его не насмешила. Управляющий это понял:

— Я не шучу, действительно сапогом. Ну-ка, расскажи сам, Иван Терентьевич! Давай-давай, расскажи!

— А чего рассказывать? — Заручьев так посмотрел на управляющего, будто тот мог подсказать, напомнить. — Ну, шел по тайге, смотрю — медведь в косогоре берлогу роет. До половины в яму забрался, снаружи только зад вихляется. Ну, я его — что, думаю, делать? — сапогом пнул по заду и по-шахтерски засвистел в два пальца. Он из ямы вылетел, да вниз по косогору котом, да в ельник. Метров сто пятьдесят по кустам отскочил — и сдох…

— От стыда и от обиды, — подхватил управляющий. — Представляете, хозяин тайги, а его — ногой в зад!

— Смерть последовала от разрыва сердца, — сказал лейтенант, поверив наконец, что с ним не шутят. — Инфаркт на почве внезапного испуга.

Заручьев кивнул — то ли ему, то ли воспоминанию:

— Да, уж напугаться-то напугался. Пока улепетывал — все кусты обгадил…

— И вы это как же, без оружия-то решились? Один? — спросил лейтенант.

— Один, — подтвердил Заручьев. — А ружье было. Правда, дробью заряжено, на рябчиков. И нож, горло-то я ему успел еще живому перехватить, чтобы кровь вышла.

— Я бы, наверное, с автоматом и то… — Лейтенант раздумчиво помотал головой. — Один… И вообще — тайга…

— Дело привычки, — сказал Заручьев и напомнил управляющему: — Ну так как же с самолетом-то, Сергей Сергеич? Поддержишь? Уговоришь летчиков?

Управляющий почесал затылок — дескать, задал ты мне задачу.

— Попробуем уговорить, если к медвежатине по случаю воскресенья добавишь чего-нибудь. И если летчики сегодня драндулет свой наладят, — он повернулся к лейтенанту: — Так что и вы к утру готовьтесь, с вами вопрос ясен — служба.

Лейтенант встал:

— Есть приготовиться к утру. — Надев фуражку, он кинул руку к козырьку, потом спросил Заручьева: — Значит, попутчики с вами?

— Выходит, попутчики, — подтвердил Иван Терентьевич.

Всю ночь хлестал дождь…

Аэродрома на прииске Счастливый Ключ никогда не было, и двухцветная, белая с зеленым, "Аннушка" мокла на шоссе, выполняющем обязанности взлетной дорожки и посадочной площадки. Оно, добросовестно отглаженное грейдером на протяжении полутора километров, дальше становилось изрытой гусеницами тракторов трассой. Автомашины — даже вездеходы ГАЗ-53 — рисковали пользоваться ею только в очень сухую погоду да зимой.

Бело-зеленая "Аннушка" вторые сутки стояла на обочине. Летчики в кожаных куртках, насквозь промокших и оттого казавшихся новыми, копались в двигателе, последними словами ругая бюро прогнозов и техников, готовивших самолет в рейс. Наконец старший из них — первый пилот, командир, — полез в кабину.

— От винта, — скомандовал он оттуда.

Сначала тонко, как муха на оконном стекле, запел стартер, потом заработал двигатель, винт стал прозрачным, исчез.

— Ну, кажется, порядок, — усталым голосом сказал старший, показываясь в проеме двери.

— Теперь — только бы окно не закрывалось, — второй пилот, брезгливо морщась, посмотрел на небо. — Если еще сутки просидим — придется побираться, бортзапас почти что прикончили.

— Звали же вчера на медвежатину, чего не пошел? А медвежатина была… — первый блаженно зажмурился и зачмокал.

Второй сердито пнул йогой колесо самолета. Буркнул:

— К нему — как привязанный…

Сняв фуражку, он пригладил ладонью светлые волосы, а взглянув на ладонь, усмехнулся; она была черной от машинного масла.

Командир самолета постоял, прислушиваясь к ровному шуму двигателя. Спрыгнув на землю, сказал:

— Минут двадцать погоняй на малых.

Второй пилот молча кивнул и стал обтирать руки ветошью.

— Так я в контору, — сказал командир. — Чтобы не тянуть. — Высоко поднимая ноги в длинноносых полуботинках, он пересек трассу и, стараясь ступать мимо луж, направился к прииску.

Через полчаса, когда двигатель умолк, на трассе показались люди.

"Пассажиры", — догадался второй пилот и вспомнил, что на борту нет санитарных пакетов, а болтать — черт бы побрал погоду! — наверняка будет прилично.

Он вынул папиросу. Но единственная спичка, стрельнув раскрошившейся головкой, не зажглась. Пилот подумал, что разживется огнем у пассажиров, и про себя чертыхнулся, когда те подошли к самолету — пожилая женщина с лайкой на поводке в окружении разномастных мальчишек и девчонок.

— Вам — что? — сурово спросил он.

Ребята теснее сгрудились вокруг женщины — то ли заступая ее от строгого дядьки, то ли отступив под ее защиту.

— А мы — Настасью Яковлевну провожать, — бойко ответила девчонка в цветастом платке и, смутившись, спряталась за подружек.

— Вы летите с нами? — спросил пилот женщину.

— Здравствуйте, — сказала та. — Да, решила лететь. — И добавила после паузы: — Извините, я ничего не вижу… Слепая…

Пилоту стало неловко за свою неприветливость, показавшуюся теперь грубостью. Пытаясь исправить ее, он предложил:

— Так… может быть, вы подниметесь в самолет? Там все-таки сидеть можно…

— Не беспокойтесь, я побуду с ребятами. — Она опустила руку на вихрастую голову одного из мальчишек, провела ладонью по щеке. — Ваня Куликов? Ты должен мне пообещать, что не будешь обижать сестренку.

Даешь слово?

— А она сама лезет, Настасья Яковлевна. Маленькая, а вредная. Все цветные карандаши у меня перетаскала…

Пилот повернул голову на шум шагов — к самолету, чуть кособочась в сторону чемодана с блестящими никелированными оковками, подходил плотный человек в синем долгополом плаще и старомодной шляпе. Обвисшие поля шляпы закрывали чуть не все лицо, поэтому нельзя было понять — молод он или стар. За ним, с двумя сетками, полными кульков и пакетов, шла маленькая женщина в телогрейке и мужских сапогах. Увидев пассажирку с собакой, мужчина сказал очень громко, словно та была не слепой, а глухой:

— Анастасии Яковлевне почтение.

— Здрасте всем, — сказала его спутница тихо.

Вразнобой последовали ответы, а мужчина спросил пилота:

— Места уже занимать можно, или как?

Пилот скользнул равнодушным взглядом по коренастой фигуре, задержал его на шляпе и ответил вопросом:

— У вас спички есть? Дайте прикурить, пожалуйста.

Пассажир вынул спички, потарахтел коробкой, протянул пилоту.

— Отправление когда, не скажете?

— Не скажу, — пилот помолчал, раскуривая папиросу. — Зависит от командира. Мы не в графике.

— Понятно. — Пассажир поставил наконец чемодан и сам на него уселся. — Как жизнь, Анастасия Яковлевна?

— Спасибо… Сын у меня отыскался, вот к нему и еду теперь. А вы… извините, я не узнаю — кто?

— Заручьев Иван Терентьевич, дражный машинист со второй. На курорт вот посылают… — Он сказал последнюю фразу небрежно, словно ему надоели поездки по курортам, едет, чтобы уважить пославших.

— Погодите — Заручьев?..

— Старший мой учился у вас, Мишка, он теперь рыбнадзором на Яне…

— Миша Заручьев! Как же, помню-помню.

— А младший — Сашка — уже во втором классе. Такой парень! — похвастался Иван Терентьевич. — В интернате сейчас…

— Младшего не знаю, — сказала учительница. — Я ведь уже два года не работаю… — И, помолчав, спросила: — Значит, сыновьями довольны?