это отношение к ней рассказчика, безразличного „ко всем

этим чудесам" великолепной ночи и спешившего добраться

до гостиницы. Равнодушие рассказчика — черта, с которой

не встретиться в предшествующую эпоху, когда для поэта

путешествие в Италию было „богомольством" п).

') „Элегия", 1833 года. Стихотворения и письма, СПБ, изд. А. С.Суво-

рина, 1912 г , стр. 200.

-) „К итальянцу, яозвращаюш^муся в отечество", 1821 г. Полн. собр.

соч., изд. гр. С- Д. Шереметьева, Cl II), 1878—86 г., Ш-й том, стр. 225.

•*) В я з е м с к и й , „Флоренция", т. 4-й, стр. 192.

В е н е в с т и н о в , „Италия". Т.-м же.

•*') Языков, „К. К. Павловой41, 1840 г Стихотворения, СПБ, 1858 г.,

2-й тэм, стр. 185.

') В я з е м с к и й , „Флоренция". Там-же.

7) Р о с т о п ч и н а , „Фантазия", 1832 г., Ib., стр. 89.

8) Г» я з е м с к и й, „Флоренция".

'Г у м а н с к и й, „Неаполь", Ib. стр. 205.

10) Он же—„Элегия", стр. 200.

1') Р о с т о п ч и н а , „Италия". Ib., стр. 51.

1361

Так, я узрю тебя, Италия святая.

Я налюбуюся на прелести твои,

И сердцем возгоржусь, тебя благословляя,

Что зрела край искусств, поэзии, любви. .

Другой ночной пейзаж, входящий в развертывание темы

страсти, построен на приеме однотонности.

Эмоциональный тон его—настроение успокоенности, и вот

почему Тургенев подчеркивает отсутствие динамики—„Н е п о -

движно лежал передо мною небольшой сад"; „Липы смутно

зеленели, облитые неподвижным, бледноярким светом".

„Воздух даже не колыхался: он только дрожал, как дрожит

вода, возмущенная падением ветки".

Успокоенность сада не только в отсутствии движения, но

и в отсутствии звуков; пейзаж, правда, имеет звуковые образы,

но они нужны, как усиливающие тишину... „Все эти слабые

звуки, эти шелесты только усугубляли тишину" 2).

Прием однотонности выдержан и по отношению к красоч-

ной стороне пейзажа; он написан в нарочито неопределенных

красках,—таким характером отличаются передающие зритель-

ные ощущения эпитеты: „ с е р е б р и с т ы е лучи луны",

„ б е л е ю щ а я трава", „ с л а б а я пестрая тень", „липы смутно

з е л е н е л и , облитые неподвижным, б л е д н о-я р к и м светом",

„ г о л у б о е м я г к о е мерцание звезд", „неясный, но свет-

лый туман". „Большая круглая капля ночной росы блестела

темным б л е с к о м на дне раскрытого цветка". „Два окна,

тускл о к р а с н е в ш и е в м я г к о й п о л у т е н и " (стр. 242).

Характерны те изменения, которые произведены были

в тексте „Трех встреч", именно в зтом описании ночного,

сада.

В письме к Виардо от 1849 г. Тургенев дал программу

тех звуков, которые он ввел впоследствии в ночной пейзаж

„Трех встреч".

„Прежде чем лечь спать, пишет он, я каждый в?чер делаю маленькую

прогулку по двору. Вчера я остановился и начал прислушиваться. Вот раз-

личные звуки, услышанные мною: Шум крови в ушах и дыхания. Шорох —

неумолкаемый лепет листьев. Треск кузнечиков, их было четыре в деревьях

на дворе. Рыбы производили на поверхности воды легкий шум, походивший

на звуки поцелуя. От времени до времени падала капля с легким серебри-

стым звуком. Ломалась какая-то ветка; кто сломал ее? Вот глухой звук...

Что это? шаги по дороге? или шопот человеческого голоса? И вдруг тон-

чайшее сопрано комара, которое раздается над вашим ухом* (стр. 75).

Кажется, ни один из этих звуковых образов не забыт

в „Трех встречах", где упомянут и „странный, сдержанный

1) Ib. 2) И. С. Тургенев, ,:Неиздан. письма к г-же Ииардо и его французск.

друзьям", 1904 г. стр. 75.

1361

шорох" листвы, и „внезапное гудение мимолетного жука",

и „легкое чмоканье мелкой рыбы в сажалке", и „сонливый

свист встрепенувшейся птички", и „далекий крик в поле — до

того далекий, что ухо не могло различить, человек ли то про-

кричал, или зверь, или птица", и „короткий, быстрый топот

по дороге".

Повидимому, исправляя текст, Тургенев стремился уси-

лить указанную неопределенность, тусклость красочного тона.

Так, в тексте „Современника" — сад, „как бы успокоенный

с е р е б р я н ы м и лучами луны", в тексте изд. Маркса — чи-

таем: „ с е р е б р и с т ы м и лучами"; в тексте „Современника"—

„Я стоял перед этим неподвижным садом, о б а г р е н н ым

и лунным светом и росой"; в тексте изд. Маркса вместо „оба-

гренным" стоит „облитым". Эти замены указывают на желание

использовать в целях живописания слова, менее определенно

передающие зрительные ощущения.

Этот ночной пейзаж отличается от Соррентского не только

приемом однотонности: он лиричен. В Сорренто рассказчик

остался равнодушным к красоте итальянской ночи; здесь,

в Михайловском, настроение ночи и настроение рассказчика

неразрывно между собой связаны приемом параллелизма. Ночь

полна ожидания. „Все дремало, все нежилось вокруг; все как

будто глядело вверх, вытянувшись, не шевелясь и выжидая.

Чего ждала эта теплая, эта не заснувшая ночь?"

Тоже в состоянии какого-то ожидания глядит на освещен-

ные окна рассказчик. „Сердце во мне томилось неизъяснимым

чувством, похожим не то на о ж и д а н и е, не то на воспоми-

нание счастья, я не смел шевельнуться, я стоял непо-

движно перед этим н е п о д в и ж н ы м садом"...

Настроенность сада и рассказчика не только в том, что он

и ночь чего то ждут, — рассказчик неподвижен, как неподви-

жен сад.

Что то чудесное скрыто для него в этой ночи, — ему

кажется таинственным мерцанье звезд, странным шорох листвы;

он сам не знает, почему неотступно глядит на освещенные

окна. И вот, в ответ на ожидание и рассказчика, и природы

„вдруг раздался в доме аккорд", заставивший рассказчика

вздрогнуть. Все, что дальше увидит и услышит он, покажется

ему чем то необычайным, чудесным и таинственным.

Нам представляется возможным объяснить теперь разницу

в приемах двух описаний ночи. Ночь в Сорренто входит лишь

в развитие темы страсти; ночь в Михайловском, кроме темы

страсти, служит еще и другой теме—теме тайны, окружающей

страсть. Она подготавливает ее, настраивая рассказчика соот-

ветствущим образом.

1361

Особенно ярко выступает композиционная роль этих ноч-

ных пейзажей при сравнении с тем обрамлением, которое имеет

печальный конец любви незнакомки. Маскарад, бaльнaя музыка—

контрастный фон к переживаниям героини, и только. На маска-

рад она приехала похоронить свое сердце, и рассказчик сам

отмечает, что „веселая бальная музыка тяжело и печально

волновала его" (стр. 296).

Ночная встреча в Сорренто возбудила