нию, какое он испытал после второй встречи. Победа на сто-
роне тайны.
В „Трех встречах" соответственно роли раз-
дота'стиля с к а з ч и к а> т о склоняющегося к иррациональному
объяснению встреч с незнакомкой, то к вполне
реалистическому, два стиля, два различных способа словесного
выражения. Рассказчик все время находится в борьбе между
сном и явью, мечтой и действительностью. Эпизоды, где таин-
ственное владеет им, где он всецело отдается мечте, верит,
что перед ним не реальная женщина, а видение, сон, разраба-
тываются в стиле повышенно-эмоциональном. Особенности
этого лирического стиля проявляются ярче всего в синтак-
сисе. Вопросительные предложения, восклицательные обороты
перебивают предложения повествовательного типа. В речевом
движении явно намечается ускорение, которое передает уси-
ливающееся эмоциональное возбуждение рассказчика. Ускоре-
ние речевого темпа достигается переходом от более сложных
предложений (с придаточными) к более упрощенным, причем
простые предложения размещаются по принципу параллелизма
и заканчиваются восклицанием или вопросом, создающими эмо-
циональное заострение. Например:
„Пусть же теперь вообразят читатели то изумление, которое внезапно
овладело мной, когда я в степи, в одной из самых глухих сторон России
услыхал тот же самый голос, ту же песню... Как н тогда, теперь была
ночь; как и тогда, голос раздался вдруг из освещенной, незнакомой ком-
натки; как и тогда, я был один. Сердце во мне сильно билось. „Не сон ли
это?"—думал я. И вот раздалось снова последнее Vieni... Неужели раство-
рится окно? Неужели в нем покажется женщина?'* (стр. 244).
То же при описании дневной встречи (стр. 252), при опи-
сании сада (стр. 241). Характерны также, кроме ускорения
речевого темпа, синтаксического параллелизма, повторение
целых предложений с усилением, например:
„Это была она, моя соррентская незнакомка... Да, это
была она, это были ее незабвенные черты, ее глаза, которым
1361
я не видал подобных" (стр, 244 -245), эмоционально окрашен-
ные „да" и „нет", рассеянные при описании встреч: „... Два
года тому назад, в Италии, в Сорренто, слышал я ту же
самую песню, тот же самый голос... Д а, д а... Это они,
я узнал их, это те звуки"... (стр. 242), или:
„Уже давно настала ночь, — великолепная ночь, южная,
не тихая и грустно задумчивая, как у нас, нет! вся свет-
лая"... (стр. 242) х).
Наоборот, когда явь владеет рассказчиком, когда он хо-
чет разгадать незнакомку и собирает о ней сведения у Глин-
ского старосты, Лукьяныча, г-жи Шлыковой, мы имеем стиль
с установкой на бытовую и разговорную речь, и Тургенев
вводит диалоги.
Знаменательно их место в рассказе; диалогов пять, и каж-
дый из них помещается после эпизода, развертывающего тему
тайны. Первый диалог—между рассказчиком и старостой—сле-
дует за ночной встречей с незнакомкой в Михайловском; вто-
рой—с Лукьянычем стоит после снов рассказчика, третий—
с ним же после дневной встречи с незнакомкой; четвертый
с дворовым парнем, после осмотра дома. Вторая глава начи-
нается с диалога с г-жей Шлыковой и ее сестрой, вслед
за которым идет последняя встреча с незнакомкой. В послед-
нем диалоге дана разговорная речь; в диалогах с старостой
и парнем—народная; характерен словарь: „ась", „кажись",
„аль", „вишь", „сумнительный", „о ту пору", всяческие вспо-
могательные словечки — своего рода „tic de langage" — „он
того... как бы вам..*, того... сказать"... (стр. 259), или: „Осо-
бенного, этакого, чтобы... ничего" (стр. 260). В диалогах
с Лукьянычем—подчеркиваются особенности речи дворового—
прибавка частицы „с", глаголы во множественном числе, согла-
сованные с существительным в единственном числе: „Твоя
барыня—встала она, что ли?—О ни в с т а л и. — И дома она?—
Нет, их дома н е т - с " (стр. 255—256).
Мотив сна анализе композиции рассказа возникает
вопрос, как следует рассматривать элемент таин-
ртвенного в нем. Что это? Своеобразный прием, чисто тех-
нический, игры писателя с читателем, с целью заинтриговать
его тайной без всякой тайны? Или же таинственное рассказа
имеет более глубокие корни, вытекая из замысла всей по-
вести? Мне кажется, что в „Трех встречах" есть эпизод,
вскрывающий, почему в глазах рассказчика любовь окружена
тайной; этот эпизод—два сна рассказчика.
1) Жирмунский (Op. cit) дает подробный анализ поэтического син-
таксиса ночного пейзажа,—вот почему данная работа считает излишним при-
водить большее количество примеров.
1361
Оба сна следуют один за другим и помещены после вто-
рой, на взгляд рассказчика, таинственной встречи. С одной
стороны эти сны характеризуют его душевное состояние. Он
взволнован странной встречей, и сны ему снятся „странные" *).
С другой стороны, они входят в общую композицию рассказа.
По отношению к событиям, рассказанным в повести, оба сна
являются в одно и то же время резонаторами прошлого и
пророчествами о будущем. Первый сон связан исключительно
с темой страсти; второй — с темой тайны. Строение снов,
таким образом, повторяет строение повести, подтверждает
тематическую двухпланность рассказа.
Половина первого сна состоит из нитей, идущих к впеча-
тлениям от первой и, по преимуществу, от второй встречи. Во
сне красавица предстала „вся белая, с длинными белыми
крыльями". В окне Соррентского павильона тоже некогда
появилась „стройная женщина, вся в белом" (стр. 243), точно
так же, как и в Михайловском: „широкое белое платье облекало
и теперь ее члены" (стр. 245).
Мотив прощания во сне восходит к моменту прощания во
второй встрече, причем и во сне, и на яву звуки „Addio" про-
должительно звенят, все наполняя вокруг собою. 2) Во сне рас-
сказчик простирает к летящей красавице жадные руки; на яву
он полон жадного любопытства к ней.
Вторая половина сна предсказывает конец любовной
истории. Во сне красавица тает в золотых нитях солнца-паука;
в конце повести она хоронит свое умершее сердце. Та же кон-
струкция и во втором сне, связанная с темой таинственного.
Во сне перед рассказчиком ряд преград, не позволяющих ему
проникнуть туда, куда зовет его незнакомка; и в действитель-
ности— препятствия в лице всех тех, кто скрывает от него
незнакомку. Во сне Лукьяныч в образе Дон-Кихота, он непод-
купный; таким же предстанет он и на следующее утро, когда
откажется от предложенной ему серебряной монеты и получит
от рассказчика наименование „старого плута, Дон-Кихота Ламан-
ческого". Появление героини во сне пророчествует о третьей
встрече на маскараде. „Так вот он этот шут!" говорит она во