Традиционно трижды – щека к щеке – поприветствовали друг друга, и с Голь Ака – тоже.
– Как приятно видеть вас, Анахита, среди этих суровых воинов… Надеюсь, в добром здравии и прекрасном настроении?..
Голь Ака перевел, и я заметил как по лицу гостьи промелькнула тень то ли тревоги, то ли недовольства.
– В моей стране проливается много крови… крови женщин и детей, – переводил Голь Ака, – и я по важному делу…
Я отбросил свой наигранно-любезный тон и еще подумал про себя: «старый охломон».
– Леди просит вашего фирменного чаю. А мне, кхе-кхе, как всегда, – рюмку коньяка, – гортанно произнес Голь Ака.
Черемных и Самойленко, откланявшись, вышли. И тут же в дверь вошли две наши русские официантки с подносами… Фрукты, сладости, чай и мороженое – опять пяти сортов! Я видел, что Анахиту это слегка встревожило, но не как в прошлый раз. Особенно – появление этих наших девушек: они были молоды и к тому же – красивы… А, как известно, женские красота и ум терпят поражение в конкуренции с молодостью. Анахита Ротебзак это чувствовала – она ведь была прежде всего женщиной, а уж потом – политическим деятелем. К тому же на этот раз, видимо, мы с Владимиром Петровичем перестарались – красавицы и мороженое не вписывались в возможную цель делового посещения Анахиты Ротебзак к Главному военному советнику. Век живи и век учись… Особенно дипломатическим тонкостям.
Анахита, что-то сказала Голь Ака.
– Леди информирует вас… В ближайшее время в Кабуле будут сформированы три женских батальона… Каждый по 200 девушек, – говорил Голь Ака, а Анахита, слегка кивая головой, в упор глядела на меня, изучая мою реакцию. – Один батальон медсестер, другой – радисток-телеграфисток, третий – регулировщиц на дорогах…
– Прекрасно! – не найдя ничего умнее, с ходу ответил я, – это чудесно: женщины-патриотки участвуют в укреплении революционных завоеваний в Афганистане…
Мне вдруг стало стыдно за эти показные слова, сказанные не вовремя и не к месту. Но – воробей вылетел…
– Леди разрешила мне, кхе-кхе, вторую, – и он залпом опрокинул рюмку коньяка.
Анахита медленно ела мороженое с орехами, запивая крепким-крепким чаем. Неужели только за этим, чтобы сообщить мне о сформировании трех женских батальонов пришла она ко мне? Вряд ли…
– Леди глубоко переживает, – гортанил Голь Ака, – что у нас на родине и за ее пределами все меньше и меньше стало истинных хранителей заповедей Корана… – Анахита в упор глядит на меня, – Коран запрещает убивать женщин и детей… Даже на войне… – Анахита нахмурилась, – О, Аллах Акбар! Сколько женщин, детей Афганистана убито, подвергнуто издевательствам, мытарствам…
– Выпью, кхе-кхе, еще…
Я налил Голь Ака рюмку, он лихо ее опрокинул.
– Вот и недавно, – продолжал он, – напали боевики-моджахеды на вашу виллу… Анна Васильевна… кхе-кхе, – он уже сам налил себе – была на краю гибели… Кхе-кхе…
Анахита Ротебзак, молча, стремительно встав и подняв сложенные ладони перед лицом, повернулась на восток, нервно и быстро зашептала молитву.
Я встал. Голь Ака уже стоял, склонив голову… О, Бог мой… Я всю жизнь буду помнить эту молящуюся в экстазе женщину, и слезы на глазах рябого генерала Голь Ака!.. Казалось, вечность проходит и превращается в миг… Да, эта женщина по-настоящему и глубоко страдала за несчастную судьбу своей Родины… Страдала… И боролась то ли за нее, то ли против… В ту минуту душа моя едва не исторгла: – Да пропади все пропадом! Людям хочется жить. Им нужен мир! А мы… тут… занимаемся убийством – ради чьих-то властных амбиций…
Я, действительно, испытал минуту потрясения – столь неподдельно искренней была Анахита.
– Леди просит выпить с вами…
Я налил две рюмки.
– Она говорит, что Аллах не допустит больше… чтобы Анна Васильевна подвергалась смертельной опасности… Леди очень просила об этом Аллаха…
– Большое спасибо!
Анахита и я, глядя друг другу в глаза, думая каждый о своем, молча пьем небольшими глотками из маленьких рюмок… Голь Ака опрокидывает одну за одной.
– Мы, пожалуй, пойдем, кхе-кхе…
Они уходили от меня – Голь Ака нетвердыми шагами, а Анахита Ротебзак как-то вмиг постарев, но гордо и величественно…
Я был вывернут наизнанку… И тут вспомнились мне слова Халиля, сказанные накануне, во время нашей встречи на учебном центре:
– Я вчера побывал у муллы в Центральной мечети Кабула и просил его, и молил Аллаха, чтобы ваша вилла…
В ту минуту ко мне подошли Черемных и Бруниниекс, и Халиль замолк.
Вернувшись домой, я обо всем рассказал Анне Васильевне. Она поделилась своей догадкой:
– Саня, мусульманки традиционно почитают верную дружбу. Вот Анзхита и отблагодарила тебя, нас за то, что в свое время ты исполнил ее просьбу – помог ее земному богу покончить с пьянкой.
С тех пор и до конца моего пребывания в ДРА на виллу, где я жил, ни разу (ни разу!) больше не совершались нападения. Уж, действительно, не белый ли платок бросила Анахита между моджахедами-боевиками и моим кабульским жилищем?
Молитва Анахиты, Голь Ака, опрокидывающий рюмку за рюмкой, недосказанные слова Халиля… какая-то незримая связь между этими, живущими в памяти образами до сих пор то и дело волнуют меня, оживляет всю цепь предшествующих и последующих воспоминаний об афганской войне, о ее тайнах, о ее правде…
У каждого участника этой треклятой войны, видимо, своя правда, свои образы, своя цепь воспоминаний – вероятно, столь же глубоко охватывающая сознание, и возвращающая каждого к невозвратимому…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мы провели рекогносцировку на учебном центре первого армейского корпуса и затемно возвращались в Кабул.
Город был пустынен. Но чем ближе к центру, тем чаще встречались смешанные патрули. На перекрестках, у мостов, у государственных учреждений – танки, БМП или БТР. Во всем чувствовалось тревожное напряжение. Террором и диверсиями пешаварское руководство явно стремилось доказать, что никакой стабилизации обстановки, никаких побед, одержанных советской и афганской армиями в конце 1980 года, на самом деле нет, как не существует в республике и никакой твердой власти.
У нас были основания опасаться перехода власти в руки пешаварских руководителей и полевых командиров – даже в провинциальных центрах или губернаторствах. Вслед за этим наши противники, естественно, обрели бы еще большую политическую твердость, а, значит, наши позиции были бы ослаблены. Да что там говорить, реальная угроза нависла бы и над самим кабульским режимом и, следовательно, над нашим влиянием в регионе.
С 20 часов в Кабуле действовал жесткий режим военного времени. Поэтому наше позднее возвращение было чревато неприятностями. Воинские патрули ревностно выполняли свою задачу. Но каждый патруль – это живые люди, с разной реакцией на происходящее. Иногда при отказе остановиться и предъявить документы им могла изменить выдержка, и тогда ночную тишь города разрывала автоматная очередь и в сторону машин, тенькая по броне, впиваясь в скаты колес, летели пули. Если же кто-то, по злому умыслу, лихости или недомыслию пытался проскочить на большой скорости, то непременно получал несколько очередей вслед.
Приехав к себе в офис, мы отряхнули, как говорится, дорожную пыль и собрались вместе – Бруниниекс, Черемных, вновь назначенный его заместитель Николай Иванович Степанский и Самойленко.
Мы размышляли о том, что же нас ждет в ближайшие недели, и какова тенденция развития событий. Я выслушал каждого.
Диверсии и террор идут по всей стране. Даже сегодня днем, когда мы находились на учебном центре, в обеденное время, когда солдатские ложки стучали по котелкам, – началась атака на электростанцию в Сураби. Она была сильнее, чем первая, ночная. Гарнизон сумел оказать достойное сопротивление моджахедам. Противнику удалось взорвать лишь несколько опор линии электропередачи. Часа полтора-два длился этот бой. Наши батальоны десантников и мотострелковый батальон, батальон пехоты афганской армии и зенитно-артиллерийский полк 85-миллиметровых пушек (24 автоматических 85-мм пушки – страшная сила огня!) успешно отразили и эту атаку.