– Чего изволите? – Накрахмаленное полотенце перекинуто через руку. Фигура – сама учтивость, словно знак вопроса, начертанный неумелой рукой гимназиста начальных классов. А вот глаза смотрят внимательно и настороженно, что не укрылось от Миши.

– День добрый! – Жуков сделал вид, что не заметил взгляда буфетчика.– Мне бы, голубчик, горячего чаю, рюмку, – он подмигнул, помахал рукой, – и что—нибудь горячего.

– Где изволите присесть?

– Вот там, в уголочке. – и Миша направился к столику, стоящему в углу. С одной стороны находилось окно, с ниспадающей волнами тёмно—синей бархатной шторой, с другой – стена, на которой висел большая пейзажная картина.

Заказанное не заставило долго ждать. Пока путилинский помощник снимал пальто, разглаживал молодецкие вихры, на столе появилась рюмка, квадратный прозрачного стекла шкалик и на тарелке с золотым ободком нарезанное мясо.

Миша тяжело вздохнул, поднял рюмку. Резкий запах защекотал ноздри, и проглоченная единым глотком жидкость обожгла нёбо, устремилась горячей волной в желудок. Приятно после столь непредсказуемых поисков присесть на удобный стул, словно под тебя сделанный, ощутить расслабленность от тепла, что окружает. Почувствовать себя чуть ли не вторым Путилиным и выпить, подобно начальнику сыскной полиции, который иногда в трактирах себе позволяет, рюмку водки.

Тело сыскного агента напряглось, словно пружина, и штабс—капитан, ступив в сторону от тропинки, обернулся, выхватывая спрятанный под верхним платьем пистолет, но остановил руку, перед ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял смущённый Семён.

Миша выпил рюмку водки, закусил холодным мясом, горячего, к сожалению, в буфетной не оказалось. Потом откушал чаю из чашки с золотым ободком, наливая обжигающую жидкость из изящного, казалось бы, воздушного чайника.

Взгляд Василия Михайловича из жёстко—напряжённого в миг превратился в спокойный, словно не было минуту назад сжатого в пружину тела. На губах появилась едва заметная улыбка.

«Фу, ты, чёрт», – чертыхнулся про себя штабс—капитан. Хотелось перекреститься, но показывать перед мальчишкой слабость не стоило.

– Ты хочешь что—то мне сказать, – произнёс Орлов и добавил, – без свидетелей.

Семён кивнул головой.

– Я слушаю.

– Так, – мальчишка озернулся, словно хотел убедиться, что никого чужого нет по близости.

– Я слушаю, – повторил Василий Михайлович.

– Может, это и не важно, – вытер ладонью под носом, – но голос того, что говорил «сильнее дави, сильнее», как сейчас помню и опознать сумею. – уже серьёзно говорил Семён, напоминая маленького мужичка в штанах с заплаткой и непослушными волосами на голове. А третий держал в руки, эти, как их, ещё наш батюшки носит и перебирает в руках.

– Чётки.

– Ага, чётки, из тёмно—красных камешков.

– Как же ты их рассмотреть сумел, ведь испугался сильно?

– В том—то и оно, что лиц не припомнил, а вот камешки эти по ночам снятся, не иначе дьявольское наваждение.

– Значит, тёмно—красные, говоришь?

– Ага, блестящие такие и цветом, как ягоды рябины после мороза. Тёмные такие.

– Ты говоришь, не видели они тебя с сотоварищи?

– Не видели, – заулыбался Семён, – мы ж научились прятаться, вон тятька, если б знал всё, так ремня не избежать.

– Придётся тебя за свидетеля вызвать, когда душегубов поймаем.

Мальчишка втянул голову в плечи.

– Страшно?

– А как же.

– Дак ты не бойся, я тебе их покажу, и голос их услышишь так, что останешься для них неизвестным.

– Ежели так, то можно, – согласился Семён, – и в столицу свозите?

– Свозим.

– На паровозе?

– А то как, не пешком же?

Глава тридцать пятая. Господин Полевой

Задание, данное начальником сыскной полиции, надворному советнику Соловьёву только на первый взгляд казалось довольно лёгким. Приехать на квартиру Матрёны Ивановой, надеть на руки господина Полевого железные браслеты и отвезти в отделение. Да, не так всё просто, нюх у преступника волчий, за версту чует засаду и агентов, которые направились за ним.

Иван Иванович узнал у дежурного чиновника, что требующиеся агенты вне отделения, поэтому распорядился, как только Васнецов, Сергеев и Шляйхер появятся, сразу же его разыскали в журналистской комнате, где он будет работать над документами.

Через час в камере допросов сидели четверо, расположившись по сторонам железного стола, крытого простым, вытертым рукавами допрашивающих и допрашиваемых, сукном, потерявшим цвет от времени.

Надворный советник, строг и угрюм, сидел спиною к зарешётчатому окну.

– Итак, господа, какие будут соображения? – Произнёс он. Обрисовав сложившееся положение.

– Так, – прокашлялся Иван Сергеев, мужчина лет тридцати, с тонкой ниточкой шрама на левом виске, курносый и всегда с улыбкой на лице, – Иван Иваныч, всё понятно, не в первой же…

– В первой, – сквозь зубы процедил надворный советник и глубоко задышал, – именно, в первой. Сколько раз Николай Барбазанов ускользал из наших рук. Не припомнишь? Так вот я напомню, что за пять лет он только и делал, что насмехался над нами. Забыл, Ваня, письмо в « Санкт—Петербургских ведомостях», так я напомню. Или припомнить случай. Когда он от тебя ушёл, переодевшись в бабское платье? Напомнить или не надо?

– Иван Иваныч…

– Сто лет уже Иван Иваныч, нам поручено не мелкого воришку с Сенного рынка задержать, а самого Полевого, это надеюсь, вам всем понятно?

– Иван Иваныч, – произнёс басовитым голосом Викентий Васнецов, служивший в отделении со дня основания и показавший себя довольно толковым агентом, – Иван Иваныч, неприятна минута, когда такой мошенник, как Полевой, насмехается над нашей службой. я так понимаю, что он недавно появился в наших краях?

– Правильно понимаешь.

– И ошибки быть не может?

– Исключена.

– И он поселился у Матрёны Криворучки?

– Совершенно верно.

– В доме, что на Петроградской?

– Да, разве ж она обзавелась ещё одним? – Робко вставил АлонШляйхер, единственный за время существования сыскного отделения жид, деловую хватку и ум которого отметил сам Путилин.

– Ты прав, наша славная Матрёна обитает всё в том же деревянном двухэтажном доме на Петербургской стороне.

– Стоит на отшибе улицы Плуталова, позади дома, если не ошибаюсь, большой пустырь, с другой стороны Бармалеевская, – так же робко и довольно тихо сказал Шляйхер, – хозяйкой представляется Авдотья Панфилова, по моим сведениям сестра Матрёны.

– Ты прав, Лёва, – кивнул надворный советник, улыбнулся уголками рта, – Авдотья, родная сестра Матрёны, выписана из деревни года четыре тому.

– Пять, – так же тихо произнёс Алон.

– Что? – Соловьёв недоумённо посмотрел на агента.

– Пять лет тому Авдотья появилась в доме Криворучки.

При появлении в сыскном отделении Шляйхера, к которому отнеслись поначалу с подозрением, ведь из евреев, живущих в столице, половина промышляла нечестными делами, хотя и числилась по артелям. Алона тут же переименовали вЛеона, но и это имя не прижилось, стали просто звать Лёвой, кто—то пустил слух, что в честь графа Толстого, несколько лет тому выпустившего в большое плавание роман «Война и мир», который прочитал чуть ли не каждый просвещённый житель России. Не стали исключением и некоторые агенты сыскного отделения, пристрастившиеся к чтению, Иван Дмитриевич сам на досуге любил с книгой в руках посидеть, но и сотрудников приобщал. Не всегда приходилось беседы вести с преступниками и рабочими, но иной раз и с людьми благородной крови, а с ними надо было ухо держать востро и в грязь не пасть лицом.

– Задача не из лёгких, – Викентий смотрел на положенные на стол руки.

– Легко не будет, – надворный советник дёрнулся щекой, – который год этот гад измывается над нами, нет, чтобы поучить добычу и в сторону, так он подмётными письмами газеты завалил.