Она прикрыла глаза, но чай выпила, весь — хотя он был просто обжигающим.

Мама и капитан Рэндалл вежливо беседовали между собой, давая ей время прийти в себя. Есть ли у него собственные дети? — спрашивала мама.

— Нет, — сказал он, бросив, как ей показалось, тоскливый взгляд на маленького Роджера. — Еще нет. Я не видел своей жены уже два года.

— Лучше поздно, чем никогда, — произнес чей-то скрипучий голос, и она удивилась, догадавшись, что он ее собственный.

Она поставила чашку, подтянула сползший чулок, который некрасиво закрутился вокруг лодыжки, и сфокусировала взгляд на капитане Рэндалле.

— Так что вы мне там привезли? — сказала она, пытаясь произнести это тоном спокойного достоинства. Не сработало; голос прозвучал надтреснуто, даже в ее собственных ушах — как будто в нем звенели осколки стекла.

Капитан Рэндалл опасливо на нее посмотрел, но взял коробочку, и протянул ей.

— Это принадлежит лейтенанту МакКензи, — сказал он. — Знак отличия: Дубового листа, бронзовый, II степени. Награжден посмертно, за…

С усилием она откинулась обратно, на подушки, и покачала головой.

— Я его не хочу.

— Ты же это не на самом деле, Марджори! — ее мать была в шоке.

— И я не хочу слышать этого слова. Пос… посмер… больше при мне этого не говорите.

Она никак не могла побороть ощущения, что Джерри каким-то чудом вдруг оказался внутри коробки — ощущения, которое в первое мгновение показалось ей ужасным, а уже в следующее утешительным.

Капитан Рэндалл опустил его обратно в коробку, очень медленно, как будто та могла взорваться у него в руках.

— Я не стану этого говорить, — сказал он мягко. — Но все же хочу сказать… Я его знал. Вашего мужа. Очень недолго, но я его знал. Я пришел к вам сам, потому, что хотел сказать вам, каким храбрым человеком он был.

«Храбрым». Слово было как камешек во рту. Ей захотелось им в него плюнуть.

— Конечно, он был, — твердо сказала ее мать. — Ты слышишь, Роджер? Твой отец был хорошим человеком, и он был храбрым. Не забывай об этом.

Роджер, не обращая на нее никакого внимания, изо всех сил пытался сползти вниз. Бабушка неохотно поставила его на пол, и он рванулся к капитану Рэндаллу, крепко вцепившись в свеженаглаженные брюки капитана обеими руками — руки были жирные, она видела, перепачканные маслом от сардин и хлебными крошками.

Губы у капитана дернулись, но отцепить от себя Роджера он не пытался, только погладил его по голове.

— Кто тут хороший мальчик? — спросил он.

— Иба, — твердо сказал Роджер. — Иба!

Марджори вдруг неудержимо захотелось посмеяться над озадаченным капитаном. Но желание было неуместное, и камня в ее сердце оно с места не сдвинуло.

— Это его новое слово, — сказала она. — Рыба. Он не может сказать «сардина».

— Тар… ДИИМ! — сказал Роджер, глядя на нее. — Иииииба!

Капитан громко расхохотался, и, вытащив носовой платок, тщательно вытер с личика Роджера слюни, а заодно, как бы случайно, и его маленькие грязные лапки.

— Конечно, это рыба, — заверил он Роджера. — Ты умный парень. И будешь своей маме хорошим помощником, я уверен. Вот, я тут кое-что принес тебе к чаю. Он нащупал что-то в кармане пальто, и вытащил маленький горшочек джема.

Клубничного джема. Слюнные железы у Марджори болезненно сократились. С этими рационами и нормами на сахар она не пробовала варенья уже…

— Он нам великая помощь, — мужественно вставила ее мать, решив поддержать разговор в должной плоскости, несмотря на особенности поведения дочери. Она избегала смотреть Марджори в глаза. — Прекрасный мальчик. Его зовут Роджер.

— Да, я знаю. — Он посмотрел на Марджори, которая невольно подалась вперед. — Ваш муж говорил мне. Он был…

— Храбрый. Вы мне уже сказали.

На ее одежде вдруг что-то сломалось. Это был крючок от ее полурасстегнутой подвязки, и резкий хлопок заставил ее сесть попрямее, зажав в кулачки тонкую ткань юбки.

— Храбрый, — повторила она. — Они ведь все очень храбрые, правда? Все и каждый. Даже вы — или вы не?..

Она услышала вздох матери, но все равно продолжала, уже совсем безрассудно.

— Вы все должны быть очень смелыми и благородными… и… и совершенными, не так ли? Потому что, если вы окажетесь слабы, если есть в вас какие-то трещины, если хоть кто-то будет выглядеть не совсем так, как положено… ну, вы знаете — тогда все это может развалиться, да? И тогда никто из вас… да? Или, если кто-то один сделал что-то не то, остальные будут его покрывать? Вы никогда не будете делать что-то не то — все равно, что бы это ни было — потому что вы просто не можете этого делать; все остальные парни станут думать о вас хуже, это точно — и тогда мы этого не переживем…. ох, нет, мы просто не сможем этого вынести!

Капитан Рэндалл смотрел на нее пристально, глаза у него потемнели от беспокойства. Может, она просто психопатка — вероятно, так оно и было, но какое это теперь имело значение?

Чувствуя ужасную неловкость, мать пробормотала:

— Maрджи, Maрджи, любовь моя… Тебе не следовало говорить такие вещи…

— Это вы заставили его сделать это, не правда ли?

Теперь она была уже на ногах, нависая над капитаном, вынуждая его смотреть на нее снизу вверх.

— Он говорил мне. Он рассказал мне о вас. Вы пришли, и попросили его — все равно что, но это было именно то, из-за этого его убили. О, не беспокойтесь, он ничего не рассказал мне про ваши кровавые драгоценные секреты — нет, он просто не мог этого сделать. Он же был летчиком.

Она задыхалась от ярости, и должна была остановиться, чтобы перевести дыхание.

Она смутно увидела, как Роджер сжался в комок, и еле стоит, цепляясь за ноги капитана; Рэндалл автоматически приобнял мальчика рукой, как будто пытаясь уберечь и его, и себя от гнева его матери.

С усилием она заставила себя перестать кричать, и, к своему ужасу, почувствовала, как слезы потекли по ее лицу.

— А теперь вы приходите, и приносите мне… и приносите мне…

— Maрджи.

Ее мать подошла к ней, прижалась к ней теплым, мягким телом, таким утешительным и уютным в этом изношенном старом передничке. Она сунула в руки Марджори кухонное полотенце, а затем встала между дочерью и врагом, неколебимая, как броненосец.

Марджори услышала ее слова:

— Было весьма любезно с вашей стороны принести нам его, капитан, — и почувствовала, как та отошла, чтобы забрать коробочку.

Марджори села почти вслепую, прижав кухонное полотенце к лицу, пытаясь ото всех скрыться.

— Вот, Роджер, посмотри. Посмотри, как она открывается? Посмотри, как красиво? Она называется — повторите это снова, капитан — как она называется? О, медаль Дубового Листа. Да, все верно. Можешь сказать «медаль», Роджер? Me-даль. Это медаль твоего отца.

Роджер не сказал ничего. Наверное, страшо испугался, бедный, бедный малыш.

Она должна была взять себя в руки. Но она зашла слишком далеко. Она не могла остановиться.

— Он плакал, когда со мной расставался. — Она пробормотала этот секрет в складки полотенца. — Он не хотел уходить.

Ее плечи тяжело сотряслись от внезапного судорожного рыдания, и она крепко прижала полотенце к глазам, шепча про себя: «Ты сказал, что вернешься, Джерри, ты же сказал, что вернешься…»

Она продолжала скрываться в своей обсыпанной мукой холстинковой крепости, пока ей снова не стали предлагать чаю, и она, к ее собственному удивлению, рассеянно приняла предложение.

Она думала, что капитан Рэндалл мог бы ухватиться за шанс, предложенный ее отступлением, чтобы совершить свое собственное. Но он остался, и спокойно продолжал беседовать с ее матерью, и медленно и неторопливо говорил что-то Роджеру, пока ее мать не принесла чай — совершенно не обращая внимания на общее смущение и неловкость от ее поступка, и поддерживая тихое, товарищеское присутствие в их убогой комнатенке.

Дребезжание и суета вокруг торжественно прибывшего подноса с чаем позволили ей уронить свой тряпичный фасад, и она покорно приняла кусочек тоста с размазанным по нему тончайшим слоем маргарина, и восхитительной ложкой клубничного варенья.