Он повернулся кругом, раза три, прежде чем остановился, боясь, что головокружение начнется снова.

Самолет исчез.

Его там не было. Он был совершенно уверен, что он лежал здесь, примерно в пятидесяти футах от этого камня, самого высокого из всех; он заприметил этот камень сразу, в качестве ориентира, чтобы потом держать по нему направление.

Он вышел на место, где — он был в этом убежден — «Долли» опустилась на землю, и медленно обошел камни по широкому кругу, глядя в одну сторону, потом в другую, со все возрастающим недоумением.

Мало того, что самолет пропал — его, казалось, никогда там и не было. Никаких следов, ни вмятины в густой луговой траве, не говоря уж о бороздах и выемках в земле, которые такая авария должна была бы оставить.

Может, он просто вообразил себе ее присутствие? Принял желаемое за действительное?

Он потряс головой, чтобы в мозгах прояснилось, но на самом деле все и так было ясно.

Жужжание и нытье в ушах прекратились, и, хотя он по-прежнему был весь в синяках, и немного болела голова, чувствовал он себя уже намного лучше.

Он медленно прошел вдоль камней, по-прежнему внимательно глядя вокруг, и чувство холодного круговращения росло где-то совсем глубоко в утробе. Самолета, к разэтакой матери, там не было.

Проснулся он утром, совершенно не понимая, где находится.

Он лежал, свернувшись калачиком на траве; до него только смутно дошло — ее запах.

Запах травы, на которой пасут скот, потому что совсем рядом с ним лежала большая коровья лепешка — и достаточно свежая, чтобы пахнуть тоже.

Он осторожно вытянул ногу. Потом руку. Перекатился на спину, и ему стало лучше, когда он почувствовал под головой что-то твердое, хотя небо над головой было головокружительно пустынным…

Это была мягкая, равнодушная, бледно-голубая пустота. И ни следа облаков.

Как долго все это продолжалось?..

Толчок тревоги заставил его привстать на колени, и тут же яростно-желтый укол боли за глазными яблоками усадил его снова — он охнул и задохнулся, сыпля проклятиями.

Еще раз. Он подождал, пока дыхание станет устойчивым, потом рискнул приоткрыть один глаз.

Ну, конечно, это еще Нортумбрия, ее северная часть, где вздымающиеся поля Англии разбиваются о негостеприимные скалы Шотландии.

Он узнал эти чередующиеся гряды холмов, покрытые сухой травой, то и дело перемежающиеся скалами, и вздымающимися в небо зубчатыми утесами.

Он сглотнул, и крепко потер обеими руками голову и лицо, уверяя себя, что до сих пор все было реально…

Себя он реальным никак не чувствовал.

Даже после того, как тщательно пересчитал все пальцы на руках и ногах, и некоторые интимные части тела — их он пересчитал дважды, на всякий случай — он все еще чувствовал, будто что-то самое важное было упущено, оборвано, и оставлено позади.

В ушах у него звенело, как это случалось всякий раз, после особо активного загула. Почему? И что такое он все время слышал?

Он обнаружил, что двигаться теперь стало намного легче, и ему удалось осмотреть весь купол неба, сектор за сектором.

Там по-прежнему ничего не было. Не было даже воспоминаний о чем-то.

И все же в голове у него продолжало гудеть и звенеть, и кожа на теле покрылась мурашками от волнения.

Он крепко растер руки, чтобы заставить их действовать.

Cutis anserina. Вот правильное название гусиной кожи; Долли не раз говорила ему об этом.

Она завела себе маленький блокнотик, и записывала в него слова, на которые наткнулась во время чтения; а читала она запоем.

Брала крошечного Роджера к себе на колени, чтобы почитать ему, особенно после чая, и он таращил на нее круглые глазенки, совсем как Бонзо на цветных картинках из его потрепанных книжек.

Мысли о семье заставили его снова встать на ноги; его все еще шатало из стороны в сторону, но теперь ему было гораздо лучше — да, безусловно, лучше, хотя он все еще чувствовал, что кожа как будто не совсем подходит ему по размеру.

Самолет, где же он?

Он огляделся. Никакого самолета видно не было. Нигде.

Тогда он вернулся к собственной персоне, потому, что от голода ему сводило желудок. Вот это уже действительно была реальность.

Ночью он уверял себя, что просто спит, или галлюцинирует — прилег, чтобы восстановить силы, и вот, должно быть, заснул…

Но теперь он проснулся, никакой ошибки, ошибкой было бы думать как-то иначе; вниз по спине пробежали какие-то букашки, и он злобно зашлепал руками, пытаясь их раздавить.

Сердце неприятно колотилось, ладони вспотели.

Он вытер их о штаны, и осмотрел ландшафт. Совсем плоским тот не был, но и не предлагал ни большого разнообразия, ни какого-нибудь укрытия. Не было здесь ни деревьев, ни поросшей кустарником лощины.

Вдали виднелось небольшое озерцо — краем глаза он уловил блеск воды — но если он угробил самолет в озере, почему тогда он, к Богу в душу, не вымок насквозь сам?

Может, просто успел обсохнуть, пока был без сознания?

А может, он просто вообразил себе, что видел самолет возле камней. Конечно — не мог же он уйти так далеко от озера, и совсем об этом забыть?

Тогда он начал потихоньку двигаться к озеру, из чистой неспособности придумать ничего более разумного.

Очевидно, прошло какое-то время; небо очистилось как по волшебству.

Ну что ж, придется им слегка потрудиться, чтобы его найти; по крайней мере, они знают, что он был где-то рядом со стеной. Грузовик должен быть здесь с минуты на минуту, он просто не мог находиться дальше, чем за два часа езды от аэродрома.

— Все хорошо, и даже слишком… — промурлыкал он.

Кажется, он выбрал какое-то особенно Богом забытое место, чтобы разбиться — вокруг не было ни дома, ни выгула для скота, нигде в поле зрения; в воздухе не было даже запаха дымка из дымохода.

В голове постепенно прояснилось.

Он обойдет озеро — на всякий случай — потом выйдет на шоссе. Может, встретит там экипаж поддержки.

— И скажешь им, что потерял чертов самолет? — спросил себя вслух. — Ну да, конечно. Давай, ты, идиот несчастный, думай! Так, где ты видел его в последний раз?

Шел он долго. И очень медленно, из-за колена.

Через какое-то время идти стало легче. А вот разум его легче себя не чувствовал.

Что-то было не так с этой деревенской местностью.

Конечно, Нортумбрия всегда была местом запущенным, и существовала на дотации, но не настолько же… Дорогу он, правда, нашел, но это было вовсе не то шоссе «B», которое он видел с воздуха.

Эта была грунтовая, рябая от камней проселочная дорога, и демонстрировала явные признаки того, что по ней много путешествуют с копытными животными, на весьма волокнистой диете.

Жаль, что он не подумал о диете. Живот уже прилип к позвоночнику.

Думать о завтраке было куда лучше, чем о прочих вещах — и какое-то время он развлекался тем, что воображал, как беспорядочно поглощает яичный порошок и скучные непропеченные тосты, потом перешел к воспоминаниям о щедрых завтраках своей юности в Шотландском Нагорье: огромные миски с дымящейся кашей, ломти черного пудинга, жареного на сале, булочки с мармеладом, и галлоны горячего, крепкого чая…

Час спустя он обнаружил стену Адриана.

Трудно было не заметить, но она тоже как будто подросла по сравнению с травой, и всем прочим, что росло вокруг.

Она шла неуклонно вперед — так же, как римские легионы, которые ее строили — упорно работая, серым швом они прошивали свой путь в горы, и по долинам, отделяя мирные пастбища на юге от этих грабителей-мародеров на севере.

При этой мысли он усмехнулся, и присел на стену — здесь она была меньше ярда высотой, как раз в этом самом месте — помассировать больное колено.

Он не нашел ни самолета, ни чего-то еще, и начал уже сомневаться в собственном здравомыслии и чувстве реальности.