Как-то вечером, когда мы сидели у костра, Базел решил подшутить над медвежатником:

— Однажды ты сказал, что медведя своего поймал в лесу, но как, так и не объяснил. Может, ты его приманил кусочком сахара?

Так же в шутку Демир ответил:

— Ты чуть было не угадал: не кусочком сахара, а ложкой меда.

Все прыснули со смеху.

Потом Демир рассказал нам, как поймал свою Рашану.

— В свое время, приятель, был я кузнецом. Была у меня и кузница... Была, да сплыла, и все из-за этого медведя. Размыли ее теперь дожди, унесли ветры, камня на камне от нее не осталось. Вот в этой-то кузнице я и работал с утра до ночи: чинил крестьянам мотыги, серпы, сохи, топоры...

Но чтобы железо раскалить, нужен уголь. В один прекрасный день — весною, лет пять назад — пошел я в лес заготовить себе древесный уголь. Над горными долинами полз туман, похожий на лохматые пряди шерсти. Земля была черной, теплой. Кое-где виднелись уже цветы, на деревьях набухали почки. Этакая благодать! Долго я бродил но лесу.

4*

99

И вот выхожу я на лужайку и вижу: медвежонок!

Уселся на молоденькой травке и чего-то там про себя бормочет. Завидев меня, он замолчал, но, однако, почему-тэ не удрал. Сидит себе на травке и глядит мне прямо в глаза.

«Смотри герой какой! — говорю я себе. — Возьму-ка его с собой, пусть поживет у меня в кузнице на радость деревенским ребятишкам. Да и меня повеселит, а то я ведь тоже один как перст».

Подошел я к нему, а он тянет ко мне передние лапы, словно хочет со мной поздороваться.

«Ну и ну, — говорю я себе, — он уже и здороваться научился».

— А плясать ты умеешь? — спрашиваю. Молчит. «Ну ладно, думаю, я тебя не только плясать научу, но и кланяться».

Но тут вспомнил я, что где-нибудь поблизости наверняка бродит достопочтенная его мамаша. От этой неожиданной мысли меня аж пот прошиб: а вдруг припожалует она сюда и недолго думая сцапает меня за милую душу? Тогда не только запляшешь, а летать научишься.

«Н-да, веселое будет дельце!» — думаю я. И, не теряя ни секунды, прижал я к себе медвежонка и айда с ним вниз, к деревне. Вот тогда-то и охватил меня страх, да такой, что я и оглянуться не смел — все боялся, как бы не заметила меня старуха медведица.

Увидав, что мы вышли из леса, медвежонок стал вырываться, царапаться, кусаться и что-то лопотать — вроде бы ругаться. «Э, браток, думаю, теперь шалишь. Вместо леса домом твоим будет кузница. Так и знай. Здороваться ты научился, а плясать еще нет. Вот когда одолеешь такую премудрость, тогда и поглядим, что нам дальше делать».

С того дня в лес я — ни ногой. И не потому, что не нуждался в угле, а со страху. Все казалось, будто превратился лес в какую-то ловушку и за каждым деревом подстерега¬

100

ет меня озлобленная, мстительная мамаша-медведица.

— А как же ты его научил танцевать, Демир? — кто- то спросил у кузнеца, когда тот закончил свой рассказ об «украденном» медвежонке.

— Как? Очень просто. Если б поставить тебя босым на горячую землю, ты бы тоже стал приплясывать... Да и ки зиловая палка — скрывать здесь нечего! — тоже мне помогла...

Все мы, и дети и взрослые, затаив дыхание слушали его диковинную сказку-быль.

— Во дворе кузницы разжег я большой костер, — объяснил он. — Когда дрова сгорели, сдвинул я в сторону угли, на самой середине площадки воткнул толстый дубовый кол и привязал к колу медвежонка. Земля-то горячая — разве можно стоять? Зарычал мой мишка, а потом поднялся на задние лапы и давай себе приплясывать. Так вот и научился танцевать...

Демир никогда не досказывал свои истории до конца. Всегда он умел вовремя увильнуть от продолжения рассказа.

А если кто-нибудь из нас нетерпеливо спрашивал: «А потом что было?» — Демир подмигивал и, поглаживая усы, таинственно добавлял:

— На сегодня хватит. Если расскажу все, так на завтра ничего не останется. Так-то оно лучше — понемножечку, зато каждый день.

Вполне понятно, что всей истории Рашаны мы так и не узнали. Демир ее просто не дорассказал. Может, потому, что жалел он о сделанном. Ведь из-за Рашаны бросил он свое кузнечное ремесло и теперь, вместо того чтоб сидеть в своей кузнице в довольстве и тепле, скитается по деревням вместе с медведем... Такой же бездомный бродяга, что и его зверь.

— Почему ты не проводишь зиму в своей кузнице, Демир? — как-то спросили мы у него.

— Потому, что не могу ее отыскать. Подзабыл, какая она была. Ведь на свете много кузниц...

XX

Каким-то особым чувством угадывают цыгане приближение весны.

Три ночи подряд гудел южный порывистый ветер, подгоняя на крыше сарая звонкую капель. Три ночи подряд кто-то подгрызал снизу и слизывал сверху снег. Снежный покров таял, рвался на куски, пока наконец не исчез. Как- то утром за сараем мы увидели первого аиста. А нам больше ничего и не надо было. Весна идет! И солнце вместе с нею. Солнце — наш лучший друг!

На ивах уже появились сережки, и деревенские ребятишки каждый день ходили их собирать. Вся округа звенела веселыми весенними голосами.

Согрелась и покрылась травой земля; на дорогах, на тропинках, на полях и лугах упрямо тянулись к солнцу первые распустившиеся весенние цветы; по утрам их раскрытые чашечки благоухали не хуже, чем в оранжерее.

Все было великолепно! Даже на еду и то не приходилось жаловаться. Правда, наши скудные запасы, наверно, подходили к концу, но теперь это было не так уж важно. Появилась крапива. А что может быть вкуснее горячей каши из крапивы? У крапивы, конечно, есть свой недостаток: пока ее собираешь, обязательно обстрекаешься; но когда она сварится в котелке и ты ощутишь ее свежий запах, льющийся прямо из сердца весенней земли, позабудешь про все ожоги.

Этой весной повезло нам и с мясом: начался куриный мор. Каждое утро крестьяне выбрасывали вдоль межей или просто в кусты десятки околевших кур. Мы, разумеется, подбирали их и устраивали настоящие пиршества.

Папаша Мулон наточил ноле, отправился в ивняк у реки и нарезал там для будущих своих корзин огромную охапку молодых ивовых прутьев. Да, пора было приниматься за дело: ведь когда выйдет из-под его рук первая партия корзин, отойдет в прошлое и угроза голода.

102

Как-то утром медвежатник Демир исчез так же быстро и неожиданно, как и появился. На рассвете вывел он на дорогу серого осленка и сонную Рашану, взял в руки тяжелую кизиловую палку и двинулся в путь — разыскивать свою потерянную кузницу.

Теперь некому было нас развлекать: Демир ушел, а Базел все реже и реже наведывался к нам в сарай. Вот тогда- то и заскучали, затосковали мы по неунывающему медвежатнику, по этому незаменимому весельчаку. Я слепо верил: Демир обязательно вернется. Иначе быть и не могло — слишком уж привязался я к нему за зиму, слишком грустно было, что нет его с нами у костра. Но он так и не вернулся.

У входа в сарай громоздился целый ворох прутьев для корзин. Здесь же под ногами валялось множество обрезков.

С утра до ночи трудился папаша Мулон над корзинами. Его худые морщинистые руки быстро мелькали в воздухе, рождая совершенное творение — корзину. Глядя на него, я тоже заразился «корзиночной» лихорадкой. Бывали дни, когда я не в силах был оторваться от начатой корзины, пока не ставил ее на землю — белую и красивую.

Если трудишься вдохновенно, то сделанная вещь кажется тебе чуть ли не образцом. То же самое испытывает и плетельщик, создавая какую-нибудь вещь. Кстати, если уж научился плести, то руки сами тянутся к прутьям. Любовно и внимательно переплетая прутики будущей корзины, иной раз чувствуешь себя так, будто отдаешь ей частицу своей радости, своего детства, своей жизни. А затем, когда корзина готова, долго еще любуешься ею, радуешься, и кажется тебе, что корзина эта — дело не твоих рук, а кусочек твоей плоти, частичка самого тебя.