Колокольный гул повис над городом, над

Волгой и окрестными полями и лесами. К нему

примешались рожки и дудки, ржанье коней, лязганье

железа.

По главной улице, до окраины Верхнего посада,

развернулось войско.

Пожарский выехал из Дмитровских ворот, одетый

в дощатую броню, в остроконечном шишаке и

голубом плаще, перекинутом через плечо. На коне его

была пурпурная попона.

Воеводу окружали стрелецкие и иные

военачальники, татарские мурзы, мордовские и казацкие

старшины. Среди них незаметный, в овчинном

полушубке, с мечом на боку, в своей круглой железной шапке

Козьма Минин. Под ним был дареный посадскими

друзьями горячий вороной конь. Около —

неразлучные спутники: Мосеев и Нахимов. Они теперь были

не в одежде странников, а как и все — вооружены с

ног до головы. Оба дали клятву быть верными

телохранителями Минина.

Но вот «выборной воевода всей земли»

Пожарский объехал войско, внимательно оглядывая

каждого воина, каждого начальника, затем рысью

промчался со своими приближенными вдоль табора

ратников к головной части ополчения.

Навстречу выехал Минин. Низко, почтительно

поклонился воеводе, тихо сказав ему что-то.

Пожарский кивнул головой в знак согласия. Козьма

отделился от ополчения и с Родионом Мосеевым и

Романом Нахимовым поскакал вниз по съезду к месту

переправы, туда, где Ока сливается с Волгой.

Здесь, на Оке, уже кипела работа: старики,

женщины и подростки устилали оттаявший под солнцем

ледяной путь через реку еловыми лапами, соломой,

насыпали песок там, где были лужи, набрасывали

тяжелые тесины на толстые бревна, ровными рядами

покрывая мутные закраины у берегов.

Минин спустился по широким сходням на лед,

озабоченно осмотрел помост над закраиной. Крикнул

кузнецам, чтобы скрепили доски железом, тревожно

покачал головой:

— Глянь-ка, Родион: река-то!

Мартовское солнце припекало почерневшую

поверхность льда. С гор бежали ручьи. Закраины

ширились, надувались, подтачивая лед. Надо было

торопиться.

Все эти дни Козьма недаром не спал, подгоняя

кузнецов и упрашивая Пожарского поскорее

перебраться с войском на ту сторону, иначе поход

пришлось бы отложить, может быть на месяц, а может

быть на дольше. Где найти тогда столько судов,

чтобы переправить тысячи ополченцев на тот берег,

особенно в половодье? Да и запасы извели бы раньше

времени. Ратники стали беспокоиться об этом.

Минин в ответе перед ними.

13. В Москву

Вот и второй пушечный выстрел!

Торжественный грохот прокатился по улицам и оврагам.

Минин прикрыл ладонью глаза от солнца, чтобы

лучше видеть, как с верхней части города начнет

спускаться ополчение на Нижний посад. Сердце его

забилось от радости: там, наверху, на дороге,

заколыхались знамена, блеснуло оружие, доспехи.

Послышались удары боевых литавр.

Козьма Захарович облегченно вздохнул. Словно

гора с плеч. Пошли! В последние дни он сильно

устал, готовя ратников к походу, а главное, — и это

больше всего утомило — он опасался, как бы не

вышло какого-нибудь препятствия, как бы чего не

придумали его недруги ради помехи земскому делу.

Князь Звенигородский, нижегородский воевода,

который должен был бы помогать ополчению, во

всеуслышание сказал ополченцам:

— Пойдете, а оттуда уж и не вернетесь! И

торговлишки лишитесь, домы ваши захиреют, и дети по

миру пойдут.

«Как ни хитри, а правды не перешагнешь»,

думал Козьма, восторженно любуясь шумной

праздничной массой нижегородского войска.

«В Москву!» — это было так ново, смело,

загадочно и вместе с тем так естественно и просто. Многие

совсем не представляли себе, куда они идут. Весь

мир для них заключался в той деревне, где они

жили... Но... Москва! Дорогое, родное слово!

Близко! Подходят! Спустились на волжскую

набережную. Минин въехал на бугор над рекой, Мосе-

ева послал на середину реки, чтобы там наблюдал за

переправой, а Пахомова — на противоположный

берег Оки.

Из-за прибрежных ларей и домишек выехал

Пожарский. Конь его слегка беспокоился» шел неровно,

но воевода сидел прямо, озабоченно поглядывая на

реку. Рядом — молодой воин на горячем белом коне,

с развернутым знаменем.

Позади воеводы — три пары нарядно одетых

всадников, с распущенными знаменами поместной

конницы и городского войска. Малиновые, зеленые,

желтые полотнища, расшитые парчой и травами, то и

дело закрывают собой рослых молодых воинов, с

трудом сдерживающих своих скакунов.

Через плечо у каждого всадника — берендейка с

патронами, рог с порохом, сумка для оружия, пуль и

других припасов.

Пожарский построил его так, чтобы оно не

бросалось в бой, по татарскому обычаю, — как это было

заведено прежде — нестройной, густой ордой, надеясь

на победу врукопашную.

Дмитрий Михайлович кое-что заимствовал и у

шведов и у поляков. Биться по-старинному, и

огненным и лучным боем, он строго-настрого запретил,

приучив конницу и пехоту к правильному

наступлению на врагов, чтобы одна помогала другой, а пушки

помогали бы им обоим.

Минин по-хозяйски разглядывал одежду, обувь,

вооружение проходивших мимо полков.

Весело приветствовал он рукой чувашского

военачальника Пуртаса, ехавшего на низенькой

волосатой лошаденке впереди чебоксарских всадников. Пур-

тас был храбрый и умный воин. Вез него не было в

последние дни ни одного схода в земской избе.

Чуваши, одетые пестро, не все были вооружены

огнестрельным оружием — многие из них имели луки.

За чувашами прошел смешанный пехотный полк,

составленный из марийцев, мордвы, удмуртов. После

них, с трудом соблюдая тихую поступь, следовала

низкорослая подвижная татарская конница,

движущийся лес копий. Ее вел Мурза Гиреев. А йотом —

казаки, которыми предводительствовал украинец

Зиновий. Он весело крикнул Минину:

— Здорово, братику! Гляди, каких славных та

лыцарей до себе прийняли! — И он с гордостью

кивнул на товарищей.

За конницей и пехотой потянулись телеги с

легким нарядом и ядрами. Среди смоленских

пушкарей под началом Гаврилки находился и сын Козьмы,

Нефед. А в самом хвосте ополчения длинной верени-

цей растянулся обоз с продовольствием, с

полотнищами шатров, с досками разборных мостов, с

запасными одеждами и доспехами.

Минин, опустив поводья, тихо следовал позади

обоза. Мысленно он подсчитывал, на какое время ему

теперь хватит хлеба и мяса.

— Родион. — сказал он подъехавшему Мосееву,—

в Балахне бей челом... Хлеба еще надо... Сколько

продадут. Да и в Василеве рыбы не достанем ли...

Боюсь, нехватит нам и до Юрьевца!..

Ополчение благополучно перешло Оку.

Минин последним сошел со льда.

14. Ярославль

Ополчение двинулось не прямой Московской

дорогой, а по правому, нагорному берегу Волги,

направившись к Ярославлю.

Гаврилка Ортемьев как пушкарь ехал верхом на

одной из лошадей, тащивших телегу с пушкой. Он

весело улыбался, посматривая кругом на своих

товарищей-ополченцев. Наконец-то сбылась мечта

ополченцев! Наконец-то вышли из Нижнего на

выручку Москвы!

Перед выступлением в поход Пожарский объявил

всему войску о том, почему он не повел ополчение

прямой дорогой на Москву. По пути в Ярославль к

нижегородцам должны были присоединиться многие