опираясь на посох, вышел во двор. На крыльце всей

грудью вдохнул в себя крепкий, пахнущий соснами

воздух.

С любопытством осмотрел пеструю кучку

неизвестных ему людей.

— Чего ради вам попритчилось пожаловать ко

мне?

Послы поклонились низко, до земли.

— Любезный наш воин и заступник! Видим мы,

Московское государство все возмущено, и -грады

многие опустошены, и царствующим градом, Москвою,

злодеи владеют,.. Пришли мы к тебе, пресветлый

наш Дмитрий Михайлович: не допусти погибели

государства российского. Посланы мы веем народом

нижегородским... Прими же мирской приговор

земских наших, служилых и жилецких людей...

Дворянин Ждан Болтин с поклоном подал

Пожарскому бумагу.

— Ныне мы тебе преданнейше бьем челом,

хотим видеть тебя вождем нашим, наистаршим

воеводою нижегородского ополчения.

Все опустились перед Пожарским на колени.

— Встаньте, братья! — сказал Пожарский. —

Низко кланяюсь и я вам, дорогие нижегородцы! Но

заслуживает ли такой великой чести побежденный и

раненый воин и притом же не столь родовитый и

искусный в ратном деле, как иные, более именитые

полководцы?..

— Сокол ты наш ясный! Не приказано нам уйти

от тебя без твоего согласия. Никого нам иного и не

надо!

Пожарский задумался. Потом, поклонившись,

сказал:

—Прошу в покои, дорожные люди,

отогрейтесь. Там и побеседуем. Одно знайте — не гожусь я

в воеводы. Не просите меня — не надо! И не

надейтесь на меня!

Все в глубоком тягостном молчании последовали

за хозяином внутрь дома.

Когда расселись на скамьях вдоль стен

просторной светлицы, Ждан Болтин с дрожью в голосе

снова повел речь о том, что нет более заслуженного и

верного воина на Руси, нежели он, Дмитрий

Михайлович. Только ему одному нижегородцы могут теперь

доверить жизнь свою и животы свои...

Пожарский слушал нижегородских послов со

вниманием, но согласия своего не давал. Он говорил,

что недостоин стать главой у такого великого дела.

Он высказывал удивление: за что ему такая

незаслуженная честь?! Им сделано то, что обязан

сделать каждый человек, — он защищал родное

государство.

Нижегородцы исчерпали все свое красноречие, а

Пожарский оставался по-прежнему непреклонен.

Наступила гнетущая тишина. Слышны были только

подавленные вздохи и кашель послов.

Вдруг со скамьи поднялся одетый бедно, в

сермягу, обутый в лапти Гаврилка. Он вышел на

середину светлицы, стал против Пожарского и с сердцем

бросил шапку на пол. Голосом, в котором звенели

слезы, он воскликнул:

— Митрий! Погибаем вить!.. Чего же ты?

Ополчайся!

Дальше он не мог говорить. Слезы поползли у

него но щекам. Слезы блеснули и в глазах

Пожарского. Он порывисто поднялся с своего места,

подошел к парню и крепко его обнял.

— Так ли вы тверды, как сей юноша? —спросил

он тихим, но твердым голосом.

— Так!—раздалось в ответ. Послы поднялись

и окружили Пожарского. — Чуваши, вотяки, татары

и иные народы сему делу по своей вере клятву дали,

неужто мы отступимся? Что ты! Пощади, князь!

Некоторое время длилось раздумье Пожарского.

— Да будет так!—вдруг сказал он. —

Ополчаюсь! Не пристающий вовремя к защитникам родины

бесчестен. Об одном прошу, преименитый Нижний

град... Изберите человека, коему бы у сего великого

дела хозяином быть, казну собирать и хранить... Так

я думаю: Минин Козьма наиболее достоин сего.

— Добро, батюшка, добро! Наш староста он,

выборный наш человек, — ответил, низко кланяясь,

Ждан Болтин. — Но скажи же нам, отец родной,

что передать от тебя народу-то?

— Острый меч решит судьбу... В ночь на

понедельник буду в Нижнем...

После отъезда нижегородских послов Дмитрий

Михайлович вышел во двор и направился к конюшне.

Заботливо осмотрел своего коня, погладил его по

гриве, похлопал по бедрам и, бросив взгляд через

ворота в снежную даль, улыбнулся... Ему

вспомнился голубоглазый парень, его неожиданное

выступление, слезы, и он твердо решил: «Молодые воины

верною опорою будут...»

12. Долгожданный день

Наступил март 1612 года. Приготовления к

походу закончились. Войско нижегородское было хороша

вооружено, одето, обуто и обучено военному

искусству. Минин и Пожарский глаз не смыкали в

заботах об ополчении.

Настал день выступления в поход.

На Верхнем и Нижнем посадах люди молились,

прощались. Обнимали ратники своих ясен, мате{юй,

сестер, отцов, малых деток, старики благословляли

ратников...

В кабаках и на площадях под заунывную музыку

гуслей слепые певцы тянули сочиненную

неизвестно кем песню:

«Не труба трубит и не медь звенит —

Раздается речь добра молодца:

— Ах, тебе ль вздыхать, родной батюшка!

Перестань тужить ты, родимая,

Не крушись, не плачь, молода жена,

Береги себя, сердцу милая!

Уж оседланы кони добрые,

Уж опущены сабли турские,

Уж отточены копья меткие;

Рать усердная лишь приказа ждет.

Ах, утешьтеся и порадуйтесь:

Не наемник вас защищать идет —

Волей доброю мы идем на бой.

Не ударюсь я во постыдный бег

Ни от тучи стрел, ни от полымя,

И рассыплются злые вороги,

Уничтожится сила вражия,

И окончатся брани лютые —

И родимый ваш возвратится к вам!..»

Вокруг гусляров собирались женщины, слушали

эту песню и тихо плакали.

В красноватых лучах весенней зари серые,

незрячие лица певцов оживлялись, дышали энергией,

молодостью.

Пушечный выстрел над Волгой и дружный набат

посадских колоколов возвестили поход.

Всю ночь нижегородцы не смыкали очей. С мала

до велика — на улицах и площадях.

Слышались тихие всхлипывания женщин,

угрюмый говор ополченцев: «Ладно, не убивайтесь,

вернемся!»

В палисадниках, где полным цветом распустились

вербы и, словно пытаясь перекричать людские

голоса, из сил выбивались скворцы, стояли посадские

женщины, бледные, строгие, с детьми на руках,

прислушиваясь к тревожным, неумолимым ударам

набата.

Куда ни глянь — булат, железо, медь. Не прошли

даром заботы Козьмы: собрано и наковано кольчуг,

лат, щитов и прочего с избытком.

Вот когда по-настоящему поняли нижегородцы,

на какое трудное дело решились они!

Из-под нахлобученных на лоб железных шапок

сурово глядят лица вчерашних мирных жителей.

У одних только сверкают глаза, все остальное — в

чешуйчатой завесе, спускающейся на плечи и грудь.

У других лицо открыто, но сквозь козырьки продеты

железные полоски, защищающие нос. Смолян

нетрудно узнать по шапкам-ерихонкам с медными

наушниками и железной пластиной на затылке.

Нижегородские ратники — в высоких синих шишаках и

в мелкотканной кольчуге.

Были всадники и в богатых куяках — доспехах

из ярко начищенных медных блях, нашитых на

нарядные кафтаны, и в шлемах с накладным серебром.

Сабли их, турские, тоже нарядные, в серебряных

ножнах, обтянутых бархатными чехлами. Но

большей частью в ополчении было бедное дворянство,

прибывшее в Нижний из разных мест. Это были

жалкие, усталые люди, разоренные «от польских

людей». Они неприветливо поглядывали в сторону

соседей-щеголей.