— А направление течения?

Я сверился с компасом.

— Почти строго на норд.

— Не попробовать ли идти по течению? — после некоторого раздумья сказал Канищев. — Вероятно, это один из притоков Лупьи или сама Лупья в натуральную величину… Я почти в восторге!.. Вы какого мнения, маэстро?

Я и на этот раз не разделил его восторга.

— Нам ничего другого и не остаётся, как идти по течению, раз не можем переправиться. И есть ли смысл переправляться, чтобы плутать с компасом по этому проклятому лесу?

— Давайте попробуем. Но только, чур, я уж сначала попью. Напьюсь вволю и наберу с собою воды в бутылку.

Идти по берегу оказалось совершенно невозможно, настолько он зарос и так близко лес подходил к воде. Волей-неволей пришлось уклониться от реки. Снова все в тот же лес. Несколько часов продирались сквозь бурелом. Местами можно было прийти в отчаяние от путаницы полуобгорелых, полусгнивших и цепких, как чёртово дерево, коряг. И все же в конце концов мы снова выбрались к берегу. Судя по размерам и по направлению течения, это была уже другая река — шире и медленней прежней. Вероятно, та речка, от которой мы недавно ушли, впадает в эту. Решили идти по течению. Размеры этой новой реки внушали уважение. Если бы мы были в ином настроении, то, вероятно, смогли бы оценить и красоту её диких берегов.

Из-за серой сетки мелкого дождя на нас неприветливо глядели высокие обрывы. Их песчаные берега потемнели от воды и были завалены все тем же нескончаемым нагромождением поваленных деревьев. В иных местах было темно, как ночью. Но выбора не оставалось. Такой уж оказывалась наша злая участь — подобно медведям продираться напрямик, только вперёд.

Ветви деревьев, тесно сгрудившихся на нашем пути, цеплялись за нас, не желая выпускать из своих мокрых объятий. Их гостеприимство не останавливалось перед тем, чтобы в кровь раздирать нам лица, оставлять себе на память клочья нашего платья. Но мы шли, пренебрегая этим жестоким приёмом. Иного пути нам не было. Мы шли из последних сил, пока Канищев не опускался в изнеможении на какой-нибудь особенно трудный для преодоления ствол. Тогда поневоле приходилось делать роздых.

Скоро путь стал несколько разнообразней. Круча берега время от времени сменялась небольшими отмелями с жёсткой жёлтой травой — там, где река делала повороты. Отмели были пологи и подходили к самой воде. Мы без труда черпали её, и одно это было уже большой отрадой посла двух суток выбора между жаждой и питьём из болот.

К вечеру дождь почти перестал. Надо было подумать о ночлеге. И на этот раз счастье, кажется, нам улыбнулось: на одной из отмелей мы наткнулись на серый, по-видимому очень давнишний, стожок сена. Сено было трухлявое, местами совсем чёрное, затхлое. Оно давно сопрело. Какими судьбами его сюда занесло и как сохранился этот стожок? Вероятно, дровосеки или сплавщики заготовили когда-то, да так и бросили.

Я принялся выкапывать в стоге нору для спанья, пока Канищев разводил костёр. Весело взвились к тёмному небу языки пламени, суля тепло. Как это здорово — согреться и обсушиться перед сном! Не без труда подвешенная над пнём кружка обещала нам нечто вроде горячего чая, правда, без единой порошинки китайской травы. Но разве при достаточной силе воображения мутная вода не может сойти за самый высокосортный чай?

Столбом валил пар от подставленных к огню ног. Платье дымилось, будто горело. А впрочем, быть может, оно и тлело местами, — нам было не до таких пустяков. Мы подбирались к огню так близко, как только терпело лицо. Насладиться теплом! Вот единственное, чего нам хотелось.

Сапоги почти просохли. Но шинель и пальто пропитались водою насквозь — они были безнадёжны.

У костра было так уютно, что не хотелось лезть в тесную «спальню».

Лукаво подмигнув, Канищев принялся рыться в своём рюкзаке. Я решил, что меня ждёт приятный сюрприз. Интересно, что же он приберёг для такого случая, как вечер у яркого костра? Печенье? Кусок колбасы?.. А может быть, банку хороших консервов?

Ждать пришлось недолго — Канищев вынул со дна рюкзака плоский свёрток в пергаменте. Я понял, что буду пить «чай» аж… с шоколадом!

Хитрый толстяк, подогревая мой аппетит (в чём, право, не было надобности), с нарочитой медлительностью разворачивал пакетик. Вода в кружке уже бурлила. Я бережно снял её с огня. Кипяток с шоколадом!.. С шоколадом!

— Ваша очередь, — сказал я, глотая слюну, — по старшинству.

— Да, я с удовольствием… — ответил он, улыбаясь, и наконец раскрыл бумагу

В руке у него был маленький томик в изящном переплёте красного сафьяна. Обрез бронзовел благородной патинной позолоты.

Канищев надел очки и наугад раскрыл томик:

Голос Каяищева звучал все чище. В нем не слышалось теперь ни хрипоты, ни обычной одышки. Он читал наизусть, закрыв томик:

Щеки Канищева вздрагивали, он держал очки в руке наотмашь, и стекла их при каждом движении вспыхивали, как цветы из багряной фольги. Это было неправдоподобно: тайга, стог сгнившего сена, просыхающие сапоги над костром и… сонеты.

Я забыл о вожделенном шоколаде, и кружка стыла на земле. Дождевые капли взрябили в ней воду. Я взял кружку и с церемонным поклоном подал чтецу. Он принял её, как, вероятно, принимали когда-то кубок менестрели, и, выпятив толстые губы, стал отхлёбывать мутную жижу. Она была ещё горячая.

Канищев сделал несколько глотков и так же церемонно вернул мне кружку. Я снова поднял её, и, пока, обжигаясь, тянул кипяток, Канищев прочёл ещё два или три сонета.

Однако дождь скоро заставил все же Канищева спрятать сафьяновый томик и загнал нас в сенную нору.

Ну что же, в конце концов тут было не так уж плохо. Особенно после ночлегов под открытым плачущим небом. Жаль только, что наш дом так эфирен. Стоило Канищеву повернуться с боку на бок, и из стенки спальни вывалился огромный кусок. А к утру окон стало так много, что спальня вентилировалась лучше, чем надо. И все же убежище оказалось достаточно тёплым, чтобы превратить мокрое платье в хороший согревающий компресс. Холод мы почувствовали, только вылезши наружу, чтобы приняться за остатки шоколада и кипяток.