«Две путевки двум затурканным людям, — усмехнулся Павел, опять хорошо, сострадательно подумав об Ольге, — всего-то нужно!»
С каким-то неизъяснимым удовольствием он обманывал сейчас себя, и в этом приятном самообмане Ольга виделась доброй, великодушной, красивой. Красивое море и красивая жена… И было что-то от вчерашнего в сегодняшнем настроении.
Вчера со всеми вместе ездили на Бзыбь, смывали с тела соль моря жгучей водой из быстрой горной реки, и они с Ольгой, поотстав, пошли узкой песчаной тропинкой в сторону, мимо ореховых деревьев и белых цветов, пока не остались в душных влажноватых зарослях совсем одни. Ольга снова, как в юности, была молодой, застенчивой и доверчивой; и страшно напугал их неожиданно объявившийся ишак с облезлыми боками — стонуще заорал чуть ли не над ними. Они, озираясь и поправляя одежду, вскочили с теплой земли, а ишак все орал, ломился через кусты к ним, — Ольга счастливо рассмеялась, а он чутко уловил зарождение в самом себе веры в то, что у них с Ольгой все еще впереди…
О чем она, уходя, напомнила? Ах, профессор Гелембиовский! Он тоже здесь, в пансионате, и с внуком. Ольга познакомилась с ним вчера. (Как же, земляки!) Внук, нахальный, избалованный мальчишка, извел деда капризами, и тот не рад, что привез его из Воронежа с собой. Ольга изъявила желание присмотреть за мальчиком вечером и вообще когда угодно — пусть дорогой профессор не беспокоится… Пусть, пусть, пусть… Михаил Аристархович Гелембиовский должен присутствовать на ученом совете университета, когда Павел будет защищать кандидатскую диссертацию, зимой. Он об этом, конечно, не знает еще; Ольга, конечно, знает…
Павел оглянулся, невольно испугавшись, будто кто-то мог стоять сзади, читать его мысли… Нет, все же нужно было, нужно остановить Ольгу, сказать ей, что нехорошо… Стыдно как-то… Впрочем, с другой стороны, зачем преувеличивать? Заслуженный профессор и они с Ольгой — приятное знакомство, и больше ничего; они из одного города, есть общие темы для разговора… Нет-нет, тут ничего особенного, все естественно, по-человечески, а про диссертацию, если уж на то пошло, сам он словом не обмолвился и Ольге запретит…
Где же старик?
Тоже ведь куда денешься — странный старик, с ним приходится общаться, он напрашивается на это общение; бесприютный действительно, Павлу жалко его, и — какая-то тайна в нем, будто знает он то, о чем люди вокруг него и не догадываются… Хотя, может, права и Ольга. «Обыкновенный старикашка со своей судьбой, — определила она, — с дрянным характером, маленькой пенсией, способный писать кляузы на физически здоровых — обеспеченных людей, которым он завидует…»
Павел впервые увидел его в холле главного корпуса. На столе, куда складывалась свежая почта, он нашел телеграмму на свое имя, и старик, дождавшись, пока он ее прочел, тяжело поднялся из кресла, спросил:
— Вы, значит, Юрченко?
— Да, — ответил он тогда этому хромому старому человеку, одетому в чесучовый костюм. — Что вас интересует?
— Нет уж, не интересует, — довольно грубо сказал старик; в глазах его сумрачно отразилась обида, отчего Павлу стало неловко; он не знал — удалиться, пожав плечами, или попросить разъяснений.
Однако старик, как бы прикинув что-то в уме, сам тут же объяснил причину вопроса; говорил медленно, придерживая Павла за рукав сорочки, — по-прежнему таилась сумрачность в его взгляде:
— Телеграмму увидел на ваше имя… А у меня был знакомый. Юрченко по фамилии, как вы. Тоже воронежский. Поняли?
— Понял. — Павел тогда шутливо пристукнул пятками, голыми по причине босоножек, съерничал: — Разрешите идти?
Старик равнодушно кивнул головой.
А после — четвертый день уже — встречи где-нибудь на дорожке, в столовой, у моря. Старик пристает с вопросами, словно острые клинья вгоняет в сильную грудь Павла. О том, о сем, а вообще-то о жизни — что думаешь о ней, как сам живешь… К этому в конце концов все вопросы-расспросы сводятся…
По золотистому небу от дальнего края моря неожиданно поползла серая мгла. Местами она рвалась, как непрочная ткань, пропуская солнечные лучи, закручивалась седыми космами — возникали рыхлые грязноватые тучки. Воздух сгущался, пришли запахи водорослей и еще чего-то йодистого и сырого.
Павел стал спускаться вниз: надо успеть, пока дождь не начался, добежать до пляжа, одеться и обуться там… Увидел, старик, точно, сидит у больших камней, навалившись грудью на тяжелую самшитовую палку, похожую скорее на дубину, чем на стариковский батожок. «Вот черт, придется с ним ковылять до дороги, — подумал. — Прихватит дождичек!..»
Старик скосил глаза на звук его шагов и, дождавшись, когда он приблизится, сказал:
— Не пугайтесь, раньше ночи не польет…
— Вы уверены?
Старик хмыкнул; постучал палкой по ранту дешевых сандалет; палкой же указал на гладкий отполированный песчаник — присаживайся, дескать.
Павел сел; он в одних плавках — и то душно, не знаешь, куда деваться, а старик в полном облачении, в костюмчике, при галстуке — привычный париться, что ли, или кровь у него ужо переродившаяся, наподобие рыбьей… Кольнула досада: «Он приказал — я сел. А нужно было б: «Спасибо… спешу!..» Может, боюсь я его? Однако позвольте, почему?..»
— Имея перебитые кости, — пробурчал старик, — обходишься без барометра.
По летам, конечно, он не совсем старик — лет пятьдесят с довеском; а старческое, что-то тоскливо-горестное — это в нем от тяжелой инвалидности, от увечий, изломавших его тело. И отечное, иссеченное морщинами лицо у него, с медлительным, будто сомневающимся во всем взглядом линяло-серых, стекленеющих при ярком свете глаз… Как-то сразу приклеилось это — «старик», — и Павел про себя по-другому его не звал.
— Вы, кажется, учитель, Павел Петрович?
— Преподаватель техникума.
«Что он кривится, старик, вроде б кислое проглотил…» И добавил Павел, стараясь предательски не сморгнуть, сдержать голос ровно, в спокойствии:
— Кандидат наук.
Спохватился, да слово не воробей… «Соврал! О господи, мальчишка!.. Еще защититься попробуй… «кандидат»! Ну кто тебя за язык тянул?!»
— Многое успели, — тихо, с раздумчивостью, а может, и с невольной завистью произнес старик. — Это хорошо… Молодым расти, достигать…
— А вы, Василий Борисович? — скомканный в себе самом собственной ложью, спросил Павел. (Провалиться б!..)
Старик концом палки выковыривал из песка камешки, отбрасывал их прочь — весело скакали они вниз, по острым уступам откоса.
— Обо мне какая может быть речь, — усмехнувшись, наконец ответил он. — Ходить и бегать любил, а вот… не побегаешь. Приспособился, правда, чтоб… — Оборвал себя, и снова усмешливо, но сердито закончил: — Должность у меня, Павел Петрович, такая — инспектор-ревизор сберкасс.
— Да, — сказал Павел, — однако, возможно, гроза будет.
— Говорю же: не раньше ночи… Я вас, случаем, не задерживаю?
— Нет.
— Интересно, Павел Петрович, какому направлению науки вы служите? Вернее, какая ваша специализация?
— У меня тема диссертации… как бы попроще… — Павел торопился ответить — краснел, прищелкивал пальцами. — Тема, значит, такая… управление волевыми процессами учащихся при обучении производственным навыкам. Вот так, значит, Василий Борисович…
И подумал: «Слышала б Ольга про кандидата-то!.. И этот… привязался тоже!..»
Стремясь погасить замешательство, перевести разговор на другое, спросил, кивнув на самшитовую палку старика:
— На войне, Василий Борисович, пришлось?
— Да.
— Война, война…
— Война. А вы с какого года, Павел Петрович?
— С тридцать девятого.
— Правильно.
— Что?
— Говорю: правильно… Предвоенный, так сказать…
Помолчали.
— Вы довольны своей работой, Павел Петрович?
— В принципе — да.
— В армии служили?
— Не довелось.
— Не довелось или не хотели?
— Так получилось… Студентов не брали, а после…
— Ясно.
— Тогда не брали студентов, Василий Борисович…