Клава опустилась на стул.

— Вот и выбралась к вам, — вздохнула она. — Теперь нацелуемся. Скучали по бабе-то?

— Скучали. Странная ты какая, — фыркнула старшая, точно ее обидели бабушкины слова.

Комната у них была уютная: две деревянные кровати, письменный стол, тетради, карандаши, уйма книг. Об этом и мечтать не могла Клава, когда растила вот таких же двух одуванчиков. «Неужели они, — подумалось ей, — уже читать умеют?» Но когда присмотрелась к полочкам, то поняла, что книжки были рисованные.

— Хорошо у вас в комнате, — хвалила Клава. — А лампа-то горит?

— Конечно, горит! — даже удивилась младшая. — Включи-ка! — Включили настольную лампу.

— И вправду горит. Живете как инженерши…

Вечер продвигался споро. Не заметили, как смеркалось. Вернулся с работы Клавин зять. Он ввалился в прихожую и теперь подпрыгивал на одной ноге и не мог никак сбросить ботинок, точно прилипший к ступне.

— А, мать! — поздоровался он. Однако чрезмерной радости по поводу тещиного приезда не выразил.

— Что там на ужин? — кричал он из ванной. — Мясного запаха не слышу.

— Бедный! — отозвалась жена. — Тебя ведь здесь не кормят. Все ты голодный да холодный бегаешь. С чего вот только такая резвость? С чаю?

— Прошу без шуток. Я хочу есть, и много есть, — не обиделся тот, проходя в кухню.

Зять был расчетливым парнем. В нужный для семьи момент он подался на курсы операторов, чтобы после их окончания устроиться на химкомплекс и заработать квартиру. Вскоре руководство и вправду выделило ему трехкомнатную квартиру, как работнику нужному, инициативному, а кроме того, имеющему двух детей. Так перебрались они в новый микрорайон города, необжитый еще и не выжженный дотла, где повсюду шелестели березы и гудели, как телеграфные столбы, сосны вперемежку с кедрачом.

— Квартира — это еще не все, — заявлял он молодой жене. — Я не могу смотреть, когда ты приходишь из магазина и, чтобы заправить суп, очищаешь восемь луковиц-горошин. Поэтому я иду к начальству и прошу у него участок земли… Пока не до терема, но огородец разобью путный…

Он не хвастал, он проектировал материальную базу своей семьи, не желая больше толкаться в длинных, душных очередях за мелким луком или дряблой картошкой.

— Хоть всю планету перекопай, — заявила жена, — но меня не трогай. Я тебе не помощница, в земле рыться не стану… Да и что за нужда?

Она даже подняла его на смех. Но муж не растерялся. Он подошел к своей глуповатой супруге, обнял ее и проговорил:

— Я добытчик. Уж коли женился да развел детишек, то должен, просто обязан добыть по сто рублей в месяц на каждого. Четыреста рублей.

— Где они напреют? На гряде, что ли?

— Я их добуду, — спокойно проговорил он. — Иначе будет полунищета.

И он приобрел этот участок.

Летом он ездил на свой пятачок, где выращивал лук, картошку, клубнику и даже цветы на продажу. Нет, он не толкался на рынке, к нему приходили и забирали все сразу, — цветы шли по первому сорту и пополняли семейный бюджет.

Внучки сидели тут же, за столом, но их не интересовал разговор взрослых — они смотрели телевизор, на экране которого продолжался концерт артистов эстрады.

— Чего им не жить, — вздохнула Клава. — Языком молотить — косточки не заболят. Мети им, размахивай. Эх, жизнь несправедливая, когда ты только и кончишься… Не бездна же тебя!

— Жизнь прекрасна! — заметил зять. — Зря ты ее так…

— Эх ты, жизнь… — опять вздохнула она. — Давай, зятек, хлопнем еще по рюмке.

— Я не против, — согласился зятек.

Хозяйка косилась на мать. Помалкивала.

В какую-то минуту — не здесь, за столом, так там, в детской — Клава почувствовала, что ей чего-то не договаривают. Ей показалось, что ее умышленно уводят в сторону — то к шутке, то к разговору о давней свадьбе… Так птицы уводят от своих гнезд, но тот, кого они уводят, невольно настораживается: уводят, но от чего? Этого она не могла понять. Потому насторожилась… Неспроста Клава побаивалась за дочку: побаливало у девчонки сердце. Вроде бы ездит на курорты, лечится, но стоит немножко понервничать, как оно, сердце, вдруг начинает долбить изнутри, скрести когтями… Дома-то ее никто не расстроит, а вот среди людей… Всякий-разный народец обживает этот городок, обживает по-всякому и по-разному. А муж, он слабый, как подросток, ни росту, ни силы особенной господь ему не дал. Сможет ли он постоять за родного человека, если того на глазах обидит какой-нибудь хам или какая-нибудь наглячка? Такой же телок, как Тихон.

— Давеча иду к вам, а под ногами хвоя. Свежая такая, яркая, — проговорила Клава. — Кого хоронили-то? Из соседей кого-то, из знакомых?

Хозяин посмотрел на тещу без всякого интереса и слабым, точно выцветшим голосом произнес:

— Шпана резвится… После таких игрищ бывают, естественно, жертвы.

— Каких игрищ-то! — вспыхнула жена. — Это не игрища, а самые настоящие расправы и убийства. Дети убивают детей!

— Говорите толком, — не поняла Клава.

Дочь, разливая чай, начала рассказывать матери.

— Хоронили паренька из соседнего подъезда, — начала она. — Позавчера вроде я его видела, а сегодня — лежит в гробу… Лица нету, один носик торчит… Я уж не стала выходить — с балкона смотрела, расстроилась… — волновалась она.

— Так что произошло-то? — спросила мать, не прикоснувшаяся даже к чаю.

— Дети убили своего товарища. Им, соплякам, от шести до одиннадцати лет, а они увели его в березняк— это там, за стройкой, — и стали убивать. Отрезали уши, долго мучили… Видно, он долго не умирал, а они его совали головой в лужу, чтоб захлебнулся… Топили-то уже тогда, когда одумались и перепугались… Но страшней всего было отпустить этого пацанчика: он был настолько изуродован, что его уже нельзя было отпускать домой. Потому и топили, плакали от страха, но топили… Лужа, говорят, сверху покрылась пленкой крови, как мазутом.

— А-а! — раскрыв рот, протянула Клава. — Ведь дети! Откуда такая жестокость в них? Господи, вы хоть своих-то на улицу не пускайте… Неужели б и наш смог?..

Она ничего не могла понять. Мысли разбрелись, как куры.

— Неужели б и наш смог пойти и совершить убийство? — опять воскликнула она и посмотрела на дочь, будто ждала от нее ответа. — Горе, ребятишки, горе. А у нас ведь в Юмени ничего такого не услышишь. Честное слово. Я не слышала, чтоб дети убивали…

— У вас нет стройки такой, — заметил хозяин, — потому так тихо. А здесь народу понаехало, никто никого не знает, все на всех плюют, а дети видят… Стихийно возник бардак. В центре туристов ублажают, а на окраинах людей хоронят.

И он стал рассказывать теще о недавнем судебном процессе над школьниками, процессе открытом и очень скандальном… Родители там едва-едва не передрались с избранниками народа — крепким и справедливым судом. Не всякий бы здесь выстоял и хладнокровно рассудил возникший спор, а потом уж и осудил, кого посчитал нужным… Родительский косяк навязывал правосудию свою, на первый взгляд вполне логичную, точку зрения.

Этого человека не убили, его просто сбросили с моста. Он шел, как всегда, под мухой; а когда дошел до середины моста и ему навстречу вышли трезвые подростки, то приснял кепку и, по-глупому улыбаясь, как виноватый, произнес: «Здравствуйте!» Девочки, стоявшие возле перил, поздоровались с ним… парни промолчали. «Из ревности», — пробормотал он, и хотел пройти мимо. Он так всегда делал, этот пьяница, работающий где-то грузчиком или подсобным рабочим: брезентовая куртка вечно была заляпана не то кровью, не то ржавчиной. Возвращался домой он всегда по этому маршруту — через мост «Юношеских встреч» и здоровался с молодежью. Парни, как всегда, не отзывались на приветствие, но девочки… Вот и на этот раз они приветливо поздоровались с ним, а когда он — и тоже, как всегда! — хотел обогнуть ревнивых кавалеров, они его почему-то не пропустили. «Пускаем тебя, батя, в расход, — проговорили они, вцепившись в рукав. — Нынче борются с позорящими нашу действительность людьми, и мы решили, что не к лицу нам отставать от старших товарищей— вносим свою лепту. Прощайся, батя, с жизнью. Может, последние просьбы будут?» Мужик хлопал глазами, как будто силился протрезветь, но не протрезвел. Он пошарил в карманах, хмыкнул и ничего не сказал. Соображалось туго, слишком туго. Тогда одна из девчушек, точно капризничая, простонала: «Ну, что же вы, мальчики? Пора кончать… Он же ждет вас!» И мужичка «кончили»…