Она должна была успеть на дневной поезд, следовавший через Юмень в Сургут.
Тихон проводил ее до автобусной остановки. Даже рукой помахал вслед уходящему автобусу, точно торопил: быстрей давай, быстрей.
Скрипнули ворота. Через окно Тихон увидел Юрия Ивановича, вошедшего в ограду, а далее — на веранду.
Юрий Иванович мягко, по-кошачьи прошел к столу и сел рядом с хозяином. В руке дымила сигарета.
— Нашли деньги? — спросил он Тихона. — А то у нас был случай — Арканя терял… После нашлись — выбил кочергой из Томки. А у вас?
— Бесполезно, — ответил Тихон. — Хрен его знает, на кого и подумать.
— Не на меня же? — изумился гость. — Я сроду бы такого не позволил себе, да еще — в соседях.
— Что ты, Юрка! Брось! На тебя никто и не думал, — успокоил его хозяин. — Какая чушь!
— Но кто-то же им приделал ноги. Кто же это мог сделать? — допытывался Юрий Иванович.
— Все тут смешалось, не поймешь… Может, сама где обронила. Черт с ними, с деньгами, — хозяину не хотелось говорить на эту тему. — Поздно спохватились.
— Мда, у кого-то из наших рука с «клеем», — заключил гость. — Но ты прав: не поймали сразу… А теперь где ж ты выловишь сопача! Переживите этот случай, Тихон, — продолжал Юрий Иванович. — Чем смогу, тем помогу вам. По рукам?
Они ударили по рукам, после чего Юрий Иванович перевел разговор на иную тему.
Юрий Иванович пришел «под мухой». Ему хотелось поговорить. Естественное состояние. Зато хозяин сидел пришибленный и кое-как поддерживал эту беседу.
— Сын-то к вам не приезжал после того раза? — спросил Юрий Иванович.
— Нет, не было пока, — ответил Тихон.
— Хоть бы в картишки перекинулись да и так посидели, покалякали, как бывало. Он мне в прошлый раз говорит: какой дурак, мол, зимой дом ставит! Только нынешние шабашники… Верно ведь приметил, наблюдательный! — похвалил Романа Юрий Иванович. — Я ему отвечаю: знаешь, брат, если приспичит, то и на луне построишься, на склоне горы-вулкана. Такая уж жизнь… Кстати, башковитый, а почему дальше учиться не стал?
— Я ей говорил, Клаве, — ответил хозяин. — Но, видно, в школе дурачился — охота, рыбалка, пропуски занятий… Словом, вытолкнули парня с «неудом». А куда с такой отметкой по поведению пойдешь? Только в училище.
— Черти! — выругался Юрий Иванович. — Всюду в бумагу смотрят, а не в душу человеческую. Я обшиваю дом, а он все смотрит за мной да поправляет на ходу, — вспоминал гость. — Здесь, мол, не тот вырез, дядя Юра, — узора нет, огонька! Вот ведь как судит… Как по бумаге пишет!
— Только домой ни строки! А ты чего Дуську выгнал? — стараясь избавиться от разговора о неродном сыне, спросил Тихон.
— Дуську? Ну, это стерва еще та! — повысил свой голосок Юрий Иванович. — Развратная душа, а я не люблю… Брезгую.
— А у меня баба хорошая, — признался Тихон, — так сам не могу выровняться в душе. Все кажется: не тем занимаюсь делом, хочется большего… Вот плывем в лодке по границе — накренился правым бортом — кипятку зачерпнул, накренился левым — студеной воды. Ну, нету ровной жизни, и все тут! Дела по душе нет…
— Дело ни при чем! Любое дело приласкай, приручи к себе — оно и пойдет за тобой, полюбится тебе, — рассуждал Юрий Иванович. — Увидишь нужное дело, подойдешь к нему с вниманием да любовью, по-человечески подойдешь — и ладь! А без этого… Да у нас все славные дела разбежались по белу свету, будто испугавшись наших рук. Тем — брезгуем, это — не по душе… Эх, жизня!
— Как ни суди, но я не могу совместить в своей жизни три понятия: жена, дом, дело… Жена хороша, дом неплохой, опять же дело… Душа к нему не лежит! Тоскую я, Юрка, по хорошему делу.
— В одиночку, что ли?
— Нет, с Клавой… О работе думаю, вернее, думаем… — неуверенно говорил хозяин. Юрий Иванович «перехватил» эту неуверенность и развел руками:
— Тогда все понял! Она поехала в Обольск по этому вопросу?
— Как бы тебе объяснить? — сморщился Тихон. — Вроде и так…
— Не объясняй дальше. Я понял. И знаешь что скажу, — посмотрел на хозяина писклявый гость. — С ней ты нигде не пропадешь! Все в дом тащит, все в нору… Этой бабе цены нету, а ты — в тоску!
— Я знаю… Теперь полегче мне стало, а то, бывает, так прижмет… Волнами бежит, как ты выражаешься, жизня.
— Выстоять, Тихон, надо. Все образуется даже здесь… Обживутся люди, вытеснят всякую мразь… А то думали: Ожегов будет с ними нянчиться. Хрен в зубы!
— Да, тряхнули бичей…
— Бичей? — переспросил Юрий Иванович. — Ты сам давай берись за ум, как за оглоблю. Иначе сгниешь в своей тоске по делу. Вот твое главное дело… А ты, как слизняк на печке — прилип, но не сохнешь.
Тихон скрипнул зубами. Опять по самому сердцу полоснули его. А гость продолжал:
— Ты думаешь, что мне легко было слесарить и дом поднимать? Нет. Греб, выгребал против течения, не жалуясь ни на что. Дом — это твоя душа, его не строят бригадой; и душу не создают коллективом… Бригада, рабочий цех — совсем другое… Но ты должен встать между домом своим и бригадой, как конь встает между двух оглобель… Тогда только стронешься с места и подумаешь: хорошо! Даже кровь быстрей потекла по телу…
Забежала Харитоновна: вчера она забыла сумку.
— Э, и ты здесь! — улыбнулась она Юрию Ивановичу. — Опять «под мухой»!
— А че мне, Харитоновна, делать, — сорвался он на писк. — Я почти холостяк. Слушай, старая! Ты не обмывала никогда покойников?
— Зачем тебе? — не опешила та. Привыкла уже к его баламутству.
— Надо.
— Не умирать ли собрался?
— Харитоновна, меня еще колом не убьешь, — пищал Юрий Иванович. — Но если помру, то натри меня спиртом, чтоб сразу не сгнил: хочется и там, в земле, побалагурить.
— Дай тебе бог, — пробурчала Харитоновна, направляясь к двери.
Юрий Иванович, не простившись с хозяином, вышел следом. Со двора доносились их голоса. Видно, мужик подговаривался к старухиной настойке.
Тихон сплюнул. «Какого черта зашевелились, — подумал он. — Не успели подумать о переезде, а они уж почувствовали… Может, я сам вчера проболтался? Чего же пьяному-то… Началась карусель. Покою не дадут».
К писклявому голоску Юрия Ивановича присоединился густой басок Аркашки. Они громко переговаривались в проулке — штурмовали старуху, брали, видно, измором.
Тихон вышел в ограду и прислушался. Где-то рядом пискнула гармонь, и Тамариным голосом окатило округу:
— Чуваки! — кричала она. — Хватайте Харитоновну, иначе она не нальет.
Харитоновна застенчиво отбивалась от выпивох, а Тамара терзала двухрядку и орала на весь проулок.
В околотке назревала новая попойка.
20
Юрий Иванович проспал на работу. Утром встал и не поймет — что к чему. Ожегов стоял в дверях, вернее, в косяках — дверей из кухни в комнатку не было.
— Спишь, братец, — проговорил участковый. — Негоже так проживать свою предстарость.
— А-а! — простонал Юрий Иванович. — Что это я будильник не слышал… Звенел он, нет ли?
— Разве это будильник! — кивнул капитан на пластмассовую коробку. — Прежде были неброские, зато страна на работу не опаздывала… С таким будильником в те времена тебя бы сразу загребли куда следует.
— Да, перебрал… Редко пью, но метко.
Юрий Иванович прошел в кухню и поставил чайник. Вскоре он заварил «купчика» и, неумытый, растрепанный, сел за стол. Капитан Ожегов тоже присел.
— У Томки вчера врезали, — пояснял Юрий Иванович. — Чувствую, что отключаюсь… Кричу: отдайте шляпу и пальто — я ухожу в свою берлогу. Пришел и не помню, как лег.
— Дружите?
— Какие друзья! — вскрикнул хозяин. — Таких друзей за нос да в музей… Так, с тоски.
Под окном пробежали, громко ругаясь, цыганки. Ожегов прислушался.
— Свой язык берегут, — проговорил он. — На нашем ругаются.
Но Юрий Иванович, отхлебнув из стакана, уперся в прежний вопрос: дружите?
— Друзей таких не надо, — покачал он головой. — Но цыгане нам могут носы утереть: они действительно дружный народ. Их не сомнешь, как нашего брата — русака. Мы-то что? Вот живем тут на окраине… Совсем чужие люди! И невольно думаю о русских: что за народ? — Чаек перемешался с кровью, и мозги, повернувшись, сошли с мертвой точки, язык заработал. — И не найду ответа. В войне, в беде какой-нибудь вселенской — русские самые дружные, в мире — самые равнодушные, что живут каждый по себе. Так и живем. В России… Россия — это дом, где приютят, накормят, а о комфорте — ни звука! Но и так я согласен, — рассуждал хозяин. — По мне был бы хозяин щедр да гости честны. Зеркал не просим.