Уже солнце склонялось к западу. Холмы отбрасывали тени. Но солнце слепило, жгло, и ветер, играя с

тучами песка, затруднял дыхание.

Когда они подошли к теневой стороне песчаной возвышенности, русоволосый снова упал на землю,

закрыв глаза.

— Умер! — испуганно крикнула женщина,

— Ну, вот еще… не видишь, дышит. Воды бы ему каплю. У меня голова тоже мутится.

— Кузуй, разроем песок. Как, помнишь?..

— Трудно, сил нет. Он сыплется.

Женщина молча принялась разгребать сыпучую массу. Но вот уже руки ее на аршин ушли вглубь, а песок

оставался попрежнему сухой как стекло.

— А-ах, — прошептала она. — Нет воды!

— Брось, Маруся. Отдохнем. Отлежится и он, да снова в путь.

Они уселись в изголовьи обеспамятевшего товарища.

— Сколько идем — неделю… И нет воды. И до моря не будет.

— Когда же Астрахань? Как видно, сбились мы.

— Эх, если бы в советскую Россию!

— Ни дороги, ни деревца.

— Сколько полегло… Лошадей поели, теперь есть нечего.

— Ночью я видел, как двое труп грызли.

— Сошли с ума.

— Сумасшедших много.

— Что-то Василий долго в себя по приходит.

— Ничего, очнется. Парень крепкий.

— Не захотели сдаться белым… А все равно смерть.

— Ну, может, еще выскочим.

— Эх, Кузуй, куда выскочим. Погибель всем нам. Вот смотри, пляшет один — рехнулся.

— До Астрахани дотянуть бы.

— К морю дойти.

— Хоть бы дождик, как тогда.

Замолчали. Ш-шш… шуршал песчаный дождь. Косые красные лучи солнца ослепительно горели в

каждой крупинке его.

… На смену жаркому дню холодная ночь. Вызвездило темное небо. Дрожат путники. Они еще с вечера

отбились от колонны ратамоновцев. Бредут, не зная куда.

Шелестят пески, вздыхают о чем-то.

А они идут, шатаясь и часто останавливаясь на отдых.

Иногда в изнеможении падают. А звезды дразнят их. Где-то купаются они в прохладных струях вод.

Привольно им.

Пески звенят… О чем звенят пески?

Вдруг темная полоска впереди.

— Вода-а-а-а…

Откуда силы? Точно на крыльях ветра мчатся они. Темная полоса ширится. Слышны новые звуки. То

плещется темная влага.

— Эх, сколько воды.

— Да, целое море.

Теряются за горизонтом синие просторы. Путники бросаются в волны, вода освежает. Но пить, как

хочется пить.

Кузуев глотнул горько-соленую жидкость, упал на землю. Ему нехорошо. Но слабость проходит быстро.

Снова купаются они. Холодная вода уже леденит.

Вдали у моря мерцает оранжевый огонек.

— Жилье.

— А вдруг враги?

— Была не была. Идемте, товарищи.

Пошли.

Огонек растет, искрится. То костер. Видны три человеческих силуэта. Лают злые собаки.

У костра трое узкоглазых, жидкобородых, в халатах. В таганце варится баранина. Вкусно пахнет мясной

навар. У голодных странников мутится голова, тошнит, так хочется есть.

— Здравствуйте, земляки, — сказал Кузуев.

В ответ молчание. Только глухо ворчат в стороне привязанные к кибитке собаки да трещит саксаул на

ярком огне.

— Откуда? — спросил наконец один из-за костра.

— С Кавказа.

— Куда ходишь?

— В Астрахань.

— Там красные черти.

— Ничего.

— Ты красный?

— Да.

Все трое за костром негодующе замахали руками.

— Уходите. Не дадым.

Кузуев сделал угрожающий жест.

— Не трожь. — В руках одного сверкнул револьвер.

— Уходи… Мы белые… Не дадым вода. Не дадым мясы.

Тогда выступила вперед Маруся. Она встала перед костром на колени и замолила.

— Родненькие, дайте им пить.

— Нэт.

— Дайте им есть.

— Нэт, Марушка… Тебе дадым, а им нэт.

— Миленькие, они же умрут ведь. Дайте, век не забудем.

Узкоглазые заговорили о чем-то между собой, особенно горячился моложавый.

Наконец они, как видно, договорились и замолчали.

— Твоя Марушка? — спросил из-за костра один.

— Нет.

— Его?

— Пускай продаст, — калым дам.

Гончаренко, нахмурив брови, вместо ответа промолвил:

— Пойдемте, товарищи!.. Это звери, а не народ.

— Нет, я попрошу еще, — возразила Маруся.

— Не дадым, — отрезал самый старый из-за костра.

Тогда Гончаренко силой увлек за собой товарищей.

Шли у моря. Но женщина вдруг повернула обратно.

— Идите, миленькие, прямо морем… Я сейчас.

— Куда ты?

— Нужно.

— Не пустим.

Но Маруся уже быстро скрылась в песках.

Гончаренко сжал руку Кузуева.

— Идем. Она пошла к ним.

Они быстро зашагали в обратную сторону.

Вот костер. Гончаренко быстро подошел к нему и спросил у сидевших истуканами людей.

— Где жена?

— Ушла,

— Куда ушла?

— На юрту.

— Говори, где юрта?

— Не знаем. Уходы, — застрелым.

Василий до крови раскусил губы. Его душило бешенство. Но у киргизов в руках сверкали наганы.

Бросились они искать Марусю. Но везде суглинок, пески, пучки саксаула, но ни жилья, ни человека.

Сбились они с дороги. Около часа блуждали и наконец измученные пришли к морю. Хмурые, пошли

берегом на восток, на пути крича охрипшими голосами:

— Маруся… Маруся!..

Но ответа не было. Женщина исчезла.

… Снова жаркий день. Нечеловеческие муки жажды и голода. А к вечеру вернулась она, изнуренная от

усталости. В руках Маруси был мех с водой и плетеная корзина. В корзине находился хлеб, вареная баранина.

Целый день провели они на одном месте у моря, подкрепляясь едой, набираясь силой.

А вечером Маруся сказала Василию:

— Я придушила его.

Гончаренко молча обнял и поцеловал ее, заплакавшую от радости.

Ночью они пошли в дальнейший путь.

Попрежнему глухо шуршали волны о берег. С синего неба гляделись в воду многоцветные звезды.

Местами над морем клубились туманы.