женитьбы, о которой тут же уведомил Елизавету. Как-то утром я имел

несчастье выслушать самые недвусмысленные изъявления ее неудовольствия, так

как в гневе она была известна крайней несдержанностью речи. Свои

ядовитые упреки она завершила приказанием, чтобы я вернулся к армии в

Нидерланды и не смел возвращаться без ее дозволения. Ошеломленный

раскрытием своей тайны и необузданностью ее поведения, я откланялся и удалился, не

пытаясь и слова сказать в свою защиту. Королева отчасти искупила

обращенную на меня ярость тем, что продолжала упрямо отказывать герцогу

Анжуйскому, тем самым жестоко разочаровав французского посла.

Не имея более надобности хранить тайну, моя свита препроводила леди

Лейстер в замок Кенильворт, где она могла в полной безопасности ожидать,

когда утихнет гнев королевы. Я же, повинуясь приказу, отправился в

Голландию. Вскоре я узнал, что главная причина, по которой Елизавета не спешит

вернуть меня, заключается в необходимости простить в таком случае мою

жену, на которую она, по необъяснимой прихоти, перенесла все свое

негодование и которую надеялась наказать тем, что длила нашу разлуку. Время и

множество причин делали нашу переписку нерегулярной, и целыми месяцами я,

если только не посылал нарочного, не имел никаких вестей о той, которая

была мне столь дорога. Я несправедливо винил в этих перебоях поочередно то

королеву, то своих недругов, и возмущенный неблаговидным мотивом моего

изгнания, решил проникнуть в Англию инкогнито и увезти леди Лейстер в

Нидерланды или, если она того не пожелает, попытаться умилостивить

королеву.

Я осуществил этот план столь удачно, что мое появление в собственном

замке было полной неожиданностью для леди Лейстер, которая не покидала

своих комнат по причине нездоровья. Мне показалось, что радость ее была

близка к печали, но я приписал эту странность болезни, и мысль об этом

посетила меня лишь на мгновение. Красота ее, казалось, поблекла, но, объясняя

для себя эту перемену ее тоской по мне в мое долгое отсутствие, я ощутил к

ней еще большую нежность. Она рассказала, что ужас, который она

испытывает перед Елизаветой, сделал ее чуть ли не пленницей в собственном доме,

где она провела год и три месяца в полном одиночестве, скрашенном лишь

присутствием брата, который, по доброте душевной, последовал за нею в

здешнее уединение, чтобы помочь ей справиться с толпою неуправляемых

слуг, не привыкших видеть в ней хозяйку. Я выразил свою признательность

Линерику и подарил ему превосходный бриллиант, некогда пожалованный

мне на государственной службе.

После долгого отсутствия мое жилище, где искусство и природа слились,

придавая друг другу прелесть новизны, показалось мне райским убежищем

от шума и беспорядка бивуачной жизни. Половину дня я провел, осматривая

сады и отдавая распоряжения о необходимых работах.

Ранним вечером, почувствовав неодолимую усталость, я согласился на

уговоры леди Лейстер пойти к себе и прилечь отдохнуть хоть на часок. Я

проспал несколько часов, когда мой камердинер Ле Валь вдруг рывком раздви-

нул занавеси полога с видом человека, принесшего страшную весть, и с

мольбой не гневаться на столь грубое нарушение приличий.

Изумленный сверх меры, я попросил его прийти в себя, ибо, пока он

пребывает в таком смятении, я не смогу положиться на основательность его

известий, какими бы благими побуждениями он ни руководствовался.

— Простите меня, милорд, — сказал он, — но ради вашей безопасности я

вынужден взять на себя смелость — для подтверждения правдивости

злосчастных известий, сообщить которые мне повелевает долг, — задать вашей

светлости вопрос: заметили ли вы, что почти все ваши слуги сменились?

Сейчас, когда вопрос был задан, мысль эта поразила меня, хотя по

приезде я не придал этому значения.

— Нет, нет, милорд, — горячо продолжал он, — здесь кроется дьявольский

замысел.

— Остерегись в своих намеках, Ле Валь, — прервал его я. — Если ты, не

имея доказательств, осмелишься чернить...

— У меня слишком веские доказательства, — возразил он, качая

головой, — но я схороню их в своей груди, если вы ответите утвердительно на мой

следующий вопрос. Убеждены ли вы, милорд, что человек, которого миледи

зовет братом, действительно ее брат?

Я заколебался.

— Будем надеяться, что нет, милорд, — продолжал он с горячностью. —

Иначе это противно законам человеческим, ибо, Бог свидетель, они слишком

близки между собой.

Эта мысль поразила меня ужасом. Сердце мое замерло и невольно

утвердило меня в догадке, подкрепленной слишком многими обстоятельствами. Ее

склонность к уединению происходила скорее от этой ее привязанности, чем

от любви ко мне, и даже само замужество было благородной завесой для

греховной связи. У меня не было ни сил, ни желания остановить моего бедного

слугу, который продолжал в своем честном усердии:

— Из всех слуг, что издавна были при вашей светлости, осталось лишь

двое, остальные — толпа буйных ирландцев из тех же краев, что брат и

сестра, и потому преданных им. Дворецкий признается, что сохранил свое место

лишь молчанием и покорностью, а дама Марджери, домоправительница, —

тем, что посвящена во все секреты миледи. Но дворецкий поклянется, что

миледи состоит в связи с Линериком и что ваше возвращение не только не

желанно им, но встревожило их безмерно, ибо миледи в любую минуту может

разрешиться от бремени. И это не все.

— Дай мне дух перевести, Ле Валь! — взмолился я. — Твое ужасное

известие ошеломило меня.

— Даже если бы вы пронзили мне грудь мечом, я не смог бы молчать,

милорд, зная, что вас обманывают. Но я опасаюсь худшего — я боюсь, что сейчас

злоумышляют на вашу жизнь: в комнате у Марджери миледи распоряжается

приготовлением карпа, как вы любите, а я видел, как слуга Линерика

отправлялся в Ковентри и только что вернулся оттуда, чуть не загнав коня.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Не сомневайся, я обдумаю все, что от тебя

услышал, и не прикоснусь к этому блюду.

— Ах, милорд, это лишь убедит их в том, что вы заподозрили их

дьявольское намерение, а набранные ими слуги — это настоящая армия в доме. Если

милорд готов послушать совета своего слуги, то у меня есть план, который не

будет иметь дурных последствий, если не замышляется ничего дурного, в

противном же случае — зло падет лишь на головы тех, кто его задумал. Второе

такое же блюдо можно будет поместить на нижнем конце стола. Когда ужин

будет подан, я притворюсь пьяным и затею потасовку в дверях. Миледи и ее

брат, конечно, встревожатся и станут наводить порядок. Дворецкий между

тем поменяет два блюда местами, и тогда миледи отведает кушанья

собственного приготовления, а далее — будь что будет.

План был сам по себе столь невинным и ловко придуманным, что я дал

свое согласие, и Ле Валь, довольный тем, что сумел все высказать, удалился.

Он, несомненно, облегчил свою душу, но какой груз он взвалил на мою! Одна

эта мысль наполняла меня безграничным ужасом. Как в любви, так и в

ненависти всякая мелочь мгновенно становится подтверждением. Молчание

друзей, когда было объявлено о моем браке, ее слезы, перемена в ее наружности,

долгое отсутствие писем, в котором я мысленно винил королеву, — словом,

все, в чем совсем недавно я видел неоспоримые доказательства любви, теперь

вставало передо мною как ужасные свидетельства ее вины. И все же, когда

она вскоре вошла в мою комнату и нежно попеняла мне на столь долгое

отсутствие, для меня меньшим мучением было бы принять яд из ее рук, чем

подозревать ее.

Вечер уже наступил и стол был накрыт, когда я вошел в обеденную залу