гостеприимством долее, чем до следующего утра. Вздох сопровождал эти слова, и мой

вздох был единственным ответом. Эллинор, которая в своем обращении с

ним отличалась свободной непринужденностью человека, чей сердечный

интерес не затронут, убеждала его не спешить покинуть столь надежное

убежище. Он ответил, что охотно остался бы здесь с нами навсегда, если бы не

надеялся вскоре навестить наше жилище более подобающим образом. Оборвав

свою речь с видом нерешительным и смущенным, ясно показывающим, что

он сказал отнюдь не все, что намеревался, и помолчав несколько мгновений,

он продолжал:

— Простите, милые дамы, мое, быть может, слишком настойчивое

дружеское участие. Но так как вы лишились и данного вам природой защитника, и

ваших справедливых надежд, могу ли я просить вас о великой милости?

Повремените решать ваше будущее до той поры, пока я не смогу предстать

перед вами с честью. Мне должно уделить некоторое время восстановлению

своего честного имени, ибо как осмелюсь я притязать на участие в судьбе

прекрасных дочерей королевы Марии, пока надо мной тяготеет позорное

обвинение?

Он еще не кончил говорить, как вдруг послышался кашель отца Энтони.

Эллинор едва успела вывести милорда в одну дверь, когда в другой

показался наш опекун, пришедший проведать Алису, жизнь которой неотвратимо

угасала под бременем усталости и горя, в которые ее повергла утрата

любимой госпожи. Воспользовавшись новообретенным искусством притворства, я

раскрыла первую попавшуюся книгу и сделала вид, что поглощена чтением,

не замечая его, пока он не остановился у меня за спиной. При звуке его голоса

я поднялась в непритворном смятении и, как обычно, пошла впереди него в

комнату Алисы, как вдруг он поспешно окликнул меня и, указывая на пол,

попросил подать ему лежащий там предмет. Невозможно описать словами

чувства, охватившие меня, когда я увидела, что то был портрет Елизаветы,

который граф обронил, поспешно выходя из комнаты. Вместо того, чтобы

повиноваться приказанию, я схватила портрет и попыталась спрятать его на

груди, но отец Энтони силой вырвал его у меня из рук и в лице моем прочел

половину разгадки. Имя и дата на портрете не оставляли сомнения в том, кому

он принадлежал; оставалось лишь узнать, как он попал ко мне. Не имея сил

прибегнуть к женским хитростям и уловкам, едва оправившись от страха и

слез, я сбивчиво и бессвязно рассказала обо всем случившемся. Со своей

неизменной суровостью отец Энтони осыпал меня упреками.

— Легкомысленная девушка! — восклицал он. — Как не удержала тебя

обыкновенная осмотрительность?! Святая, которую я не устану оплакивать,

заживо похоронила себя здесь, оберегая тайну. И вот — едва прах ее

упокоился в земле, как тайна раскрыта по прихоти ребяческого любопытства! Как

можно довериться фавориту Елизаветы? Цель его несомненна — лестью

расположить к себе тех, в чьих руках сейчас находится его жизнь, а потом

выдать их и возвыситься, тайно и окончательно сгубив род Стюартов.

Осторожность требует, чтобы мы обезопасили себя, оставив его здесь навсегда.

— Лучше я погибну на плахе, где кончил дни свои мой отец! — вскричала я

в порыве любви и скорби. — Позволь мне, о Господи, скорее принять мучения

за грехи человеческие, чем стать их соучастницей! Как! Неужто мы будем

бесчеловечнее убийц, от которых его спасли? Простите, отец Энтони, —

продолжала я, успокаиваясь, — но вам неизвестны ни жизнь, ни сердце лорда

Лейстера. Он не только далек от предательства, но желает стать нашим

покровителем и защитником.

— Да, как волк при ягнятах, — язвительно возразил отец Энтони. — Кто,

кто способен по доброй воле взять на себя заботу — руководить молодыми

жизнями? Несчастное дитя, — продолжал он, — неужто вместе с чертами

матери ты унаследовала ее недостатки? Безвольная слабость, подобная твоей,

подорвала ее моральные устои, оставила на ее жизни пятно, которое время не

может стереть. Но если ты не можешь быть более добродетельной, чем она,

будь, по крайней мере, более осмотрительна.

— Довольно, отец Энтони! — воскликнула я с гордым достоинством, и,

пораженный, он умолк. — Не губите доброго намерения ваших поступков

предположением, против которого восстает душа моя. Никогда не позволю я себе

сказать слово в осуждение моей матери, но еще менее позволю я себе

заслужить осуждение постороннего мне человека. Возможно, я совершила ошибку,

но совершила ее по невинности, и никогда в жизни моей не было более

благородной цели, чем спасти жизнь лорду Лейстеру.

Нет ничего опаснее, чем судить юную великодушную натуру слишком

сурово: она тогда мгновенно замыкается в себе и восстает против подозрений,

которые полагает незаслуженными. Потрясенная высказанными им

сомнениями, я вдруг ясно осознала, не испытывая при этом стыда, пристрастие, в

котором едва ли прежде осмелилась бы признаться себе.

Убедившись по моему поведению, что утратил былое влияние на меня,

отец Энтони приказал Эллинор привести к нему лорда Лейстера и пожелал

говорить с ним наедине. Я удалилась, хотя и неохотно, не желая

окончательно раздосадовать его. Зная, как несправедливы могут быть люди, я опасалась,

что он может оскорбить лорда Лейстера, а тот, не различив правого и

виноватого, навсегда отвернется от нас. Разве не враждуют часто целые семьи — и

даже передают вражду из поколения в поколение?

Их разговор длился целых два часа, я считала минуты в мучительном

ожидании. Наконец отец Энтони вошел в комнату и, отослав Эллинор

занимать лорда Лейстера, попросил меня собраться с мыслями и выслушать его.

— Как ни оскорбительны могут показаться тебе мои подозрения, молодая

особа, — сказал он, — я осмелюсь предположить, что больше знаю свет,

проведя в нем молодость, чем ты, почти не покидавшая этих стен. И лучше было

бы, если бы ты их никогда не покидала. Если я скажу тебе, что вельможа,

которого вы спасли, просит твоей руки, ты станешь тешить себя

всевозможными романтическими выдумками и вообразишь, что им руководит любовь,

столь же безоглядная, как твоя. Может быть, это отчасти так, а может быть —

он вспомнил, что твоя мать — ближайшая наследница английской короны,

что она может умереть в тюрьме, что всегдашняя неприязнь англичан к

правителям-иноземцам может возобладать над правами твоего брата Иакова, и

тогда граф Лейстер удовлетворит свое честолюбие благодаря предпочтению,

которое будет отдано тебе. Суровая необходимость, вызванная тем

неограниченным доверием, с которым ты посвятила его в свои интересы, делает для

меня излишним перечислять все те веские возражения, которые я мог бы

привести против тбоего союза с ним. Недавняя утрата жены, как я понимаю,

делает возможным его брак с тобой. Ты не оставила себе иной возможности,

кроме как выйти за него замуж, и я не дам согласия на его отъезд из этого

убежища, пока контракты, которые я сам продиктую, не будут торжественно

подписаны и брак не будет заключен по всем правилам.

Вообразите, сударыня, что чувствовала я во время этой речи. О, отец

Энтони, так ваше суровое повеление было вестью о счастье? В один миг из

бездны отчаяния вознестись на вершину блаженства! Узнать, что благородный

Лейстер готов еще раз пожертвовать своей безопасностью ради любви, еще

раз рисковать опалой, из которой он пока не возвращен, возвысить меня из

полной безвестности, ах, возвысить до себя — выше трона моих предков!

Сладостная надежда когда-нибудь вознаградить его нежность ко мне,

порожденная речью отца Энтони, только и запомнилась мне из всего сказанного

им. Короны и скипетры, эти игрушки в руках любви, являлись мне в